– Бей! Бей! Бей! Бей!

Дети сбились в круг наподобие волчьей стаи. Было видно, как они вскидывают руки, как отчаянно жестикулируют, как подпрыгивают от нетерпения и азарта. За ними, внутри своеобразной арены, дрались еще двое. Подбегая к ним и разрывая этот круг, я успел рассмотреть кудрявую копну светлых волос. Это был новенький, которого перевели к нам из Щелковского интерната в начале недели. Его соперником был Рыжик. Неудивительно.

– В стороны! Живо! – Я ухватил Рыжика за шиворот и рванул назад. Рыжик – бывалый разбойник. У него было несколько ходок на улицу: жил под мостом с какими-то городскими нищими. Мы с Аллой Петровной прочесывали город не меньше трех дней, прежде чем нашли его, оборванного, но счастливого, в кругу своих.

– Атас, Бронепоезд! – Донеслось до меня, и группа поддержки мгновенно дала деру. Ничего, потом узнаю имена присутствующих. Ромашкин всегда где-то неподалеку, когда происходят такие вещи.

Рыжик в моих руках все еще бился, крича ругательства в сторону новенького. Его соперник вел себя подобающе: кружил напротив, не уступая в выражениях, утирал тыльной стороной ладони кровь из разбитой губы. Голос его срывался и давал осечку – непростое время подростковой ломки.

– Молчать! Оба! – Я толкнул Рыжика в одну сторону, новенького в другую. Встал между ними.

– Сергей Викторович! – К нам подбежала запыхавшаяся Алиса. – Что случилось? Мне сказали, тут драка. А если узнает Петрашевская? Что делать? Ведь день открытых дверей!..

– Так, без паники. Отставить. – Я повернулся к ней, затем перевел взгляд на парней. Избитый новенький смачно плюнул себе под ноги сгусток кровавой слюны. – Вы двое за мной. Алиса Анатольевна, идите в главный холл и на все вопросы говорите, что никакой драки нет и не было. Понятно?

– Д-да, конечно. – У нее были светлые, водянистые глаза. Такие, что казалось, в них стоят слезы. Но, к счастью, первый год работы у нас успел закалить недавнюю выпускницу педагогических курсов. А как ее доводили мои охламоны, когда она только пришла!.. И страшно, и смешно.

– И ни слова Петрашевской, я со всем разберусь. – Я торопливым шагом направился в сторону западного крыла, оглядывая на ходу окна и боясь, что кто-нибудь из посетителей увидит разукрашенное лицо одного из детей. К счастью, окна пустовали. В актовом зале вовсю гремел праздничный концерт, и все были при деле.

Когда мы входили в здание, Рыжик решил сменить тактику.

– Сергей Викторович, это он виноват. – Заискивающе начал разбойник. – Пришел тут из своего интерната, и считает, что все кровати его! А у нас, между прочим, все расписано, кто и где спит. У нас же дежурный. А он кровать у Коли отобрал и сказал, что будет там спать.

– Ничего я такого не говорил. – Сразу же подал голос новенький. – Вы сами мне кровать дали самую грязную, возле параши. Что я, опущенный, спать там?

«Параша». «Опущенный». Чувствуется родительская рука.

– Никого слышать не хочу! – Наши шаги загремели в коридоре. Я открыл дверь своего кабинета и запустил драчунов внутрь, оглядев перед этим местность. Хорошее время выбрали для драки, ничего не скажешь.

– Так, во-первых, никаких параш у нас нет. – Строго сказал я, закрыв за собой дверь и повернувшись к двум пацанам. – У нас не колония и не тюрьма. Саша, расскажи, что у нас.

Рыжик приосанился, с гордостью вскинув голову. Под глазом у него была ссадина. Ох, если разрастется и нальется кровью – шикарный будет фонарь. Всем дорогу к светлому будущему осветит. В особенности, мне. Перед заведующей.

– У нас детский дом имени товарища Станислава Теофиловича Шацкого. – Начал он заученный некогда монолог. – Детский дом был открыт после Великой Октябрьской социалистической революции 22 ноября 1917 года. Он расположен в бывшем имении революционных вредителей, буржуев и империалистов. Призвание нашего детского дома: воспитать творцов коммунистического общества.

– Спасибо, достаточно. – Я кивнул, садясь за стол. Соперники продолжали стоять передо мной. Рыжик – вытянув руки по швам, почти что в армейской стойке. Новенький – расслабленно, с кулаками в карманах.

– Ты у нас... Виль, правильно? – Уточнил я, выдержав паузу.

– Да. – Новенький жевал разбитую губу, морщась от слабой боли. Но вся его поза ясно говорила, что он не особо привык считаться с воспитателями.

– Ты знаешь, как твое имя расшифровывается? – Уточнил я, оглядывая его разукрашенное лицо.

– Ну знаю.

– И как же?

Он переступил с ноги на ногу, со вздохом переведя взгляд на потолок.

– Владимир Ильич Ленин.

– Что за тон? – Я ударил рукой по столу. От этого оба парня вздрогнули, и Виль немного подобрался. – Кто такой Ленин, надеюсь, ты знаешь? Или тебе и об этом Саша должен рассказать?

Новенький опасливо взглянул на своего оппонента. Но когда перевел взгляд на меня, к нему снова вернулась былая развязность.

– Знаю. И че?

Я молча поднялся. Оперся руками о столешницу, нависнув над ним и всматриваясь в худое лицо. В глазах Рыжика была гремучая смесь: он одновременно боялся и торжествовал: Бронепоезд сейчас прокатится по новенькому так, что и костей потом не соберешь.

– Саша, ты можешь идти. – Сказал я, понимая, что для Рыжика экзекуция станет сущим развлечением, а не примером от противного. – Зайди ко мне после концерта, когда праздник закончится. Понял?

– Да, Сергей Викторович. – Он кивнул и повернулся, чтобы идти, но напоследок все же окинул взглядом фигуру новенького. «Тебе крышка, – именно это говорили его глаза, – а мне – нет». Что ж, посмотрим.