Моника, два года спустя.

Я часто задавалась вопросом, что заставляет людей возвращаться в прошлое? Почему они не могут его отпустить и жить дальше? Родительский дом... Первое свидание... Семейный пикник... Прогулки по парку. Это тёплые воспоминания, но только если ты счастлив сейчас. А если нет, то эти воспоминания раздирают твою душу и не отпускают, ты хочешь туда вернуться и быть счастливым, но не можешь. Сейчас же я задаюсь вопросом о том, как исправить одну роковую ошибку, изменившую твой мир? Почему то, что, как мне кажется, не должно произойти обязательно происходит?

Я яростно перечёркиваю все записи в дневнике ручкой, бросаю её в стену и закрываю лицо руками. Это кажется таким бессмысленным. Даже спустя целых два года я не могу научиться вести свой личный дневник и не знаю как. Мой лечащий врач, Уильям Райт, говорит, что ведение дневника должно помочь мне понять себя лучше и контролировать свои эмоции, но я не могу точно сказать, помогает ли это. Мне кажется, что за это время я только больше увязла в болоте. Я пью успокоительное и снотворное ночами, когда бессонница играет с моими беспокойными мыслями в голове, как с мячиками для пинг-понга, и не позволяет мне сомкнуть глаз. Также в моем шкафчике в ванной комнате одна из полок забита разноцветными баночками антидепрессантов. Но мне по-прежнему снятся кошмары с того самого дня — дня, когда меня похитили. Уильям на каждом приёме спрашивает меня о них, но я умалчиваю большую часть правды, так как боюсь, что он снова будет смотреть на меня своими глазами, заглядывающими в самую душу, и копаться в моей голове. Хищно наблюдать за моей реакцией на его вопросы.

Я говорила с родителями о том, что мне некомфортно быть его пациенткой, но отец был непреклонен, убеждая меня тем, что это самый лучший и известный психотерапевт Сан-Франциско и что он и так достаточно платит ему, мол, у меня не должно быть никаких жалоб. У Пайпер и Джонатана тоже не получилось переубедить его, как и у мамы. Я смирилась, ведь даже если у женщины, всегда имеющей власть над отцом, не вышло вразумить его, то ни у кого не получится. Мне остаётся только послушно исполнять команды Уильяма Райта и быть на его коротком поводке.

Но это вторая по счёту вещь, которая меня волнует. На первом месте он. Всегда будет он. Потому что я хочу найти того, кому обязана жизнью. Мне кажется, что если я отыщу его, то в моей жизни что-то поменяется к лучшему. Я встаю из-за своего письменного стола и спускаюсь вниз на поиски брата, чтобы поговорить с ним.

***
Я нахожу его после десяти минут брожения по нашему огромному дому в просторной столовой. Джонатан сидит за барной стойкой цвета слоновой кости, отпивает кофе из толстостенной черной кружки и что-то печатает в своём ноутбуке, совсем не замечая меня. Я стучу костяшками пальцев по арке, выполненной в форме полукруга и выкрашенной в фисташковый цвет, который градиентом переходит в серые тона. Брат поднимает голову и мягко улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ и сажусь на барный стул прямо напротив него. Подпираю щёку рукой и жду, пока его внимание полностью не будет сосредоточено на мне.

— Дай мне ещё пять минут, хорошо? — говорит Джонатан.

Знакомьтесь, это мой старший брат, Джонатан Харрис, и он помешанный на работе придурок. Хоть и мой любимый придурок. И все же я ненавижу, что он так трудится, договаривается с чёртовыми поставщиками о дряни и «ночных бабочках», отсылает отчеты на отцовскую почту об доходах и убытках за последние недели, знает о всех болевых точках на человеческом теле и ходит с вечными побоями от отца. Я ненавижу, что этот мир поглощает и пережёвывает каждого из нас. Единственное, что похоже на ложку мёда во всей бочке дёгтя, так это его увлечение компьютерными играми. Во время наших тайных матчей в комнате его лицо бывает всегда таким сосредоточенным и он напоминает мне подростка — чистого и невинного — нежели члена мафии. Это даёт мне надежду, что в нём еще осталась капля человечности и что он, может быть, не станет копией отца. Я знаю, что вне дома Джонатан бывает далеко не так ласков и мил с врагами, как со мной и Пайпер. Однажды я даже видела, как он пытал человека, будучи учеником средней школы, и это оставило во мне глубокий след... Жить в этом мире больно и страшно, однако у нас никогда не было выбора.

— О'кей, — Я встаю со стула в поисках чего-нибудь вкусного, потому что развивать мысль дальше становится невыносимо.

Я быстро определяюсь с выбором и достаю из холодильника своё любимое шоколадное молоко, а из навесного шкафчика над посудомойкой — печенье с шоколадной крошкой. Я с детства обожаю всё шоколадное.

— О боже, ты неисправима, Ника, — брат закатывает глаза, когда заканчивает с работой и закрывает крышку ноутбука.

— Я не виновата, что ты у нас любишь всё цитрусовое.

Этим он пошёл в маму. Я демонстративно откусываю кусочек печенья и запиваю молоком, после чего у меня остаются "усы". Джон посмеивается. И я окончательно осознаю, что не смогу смотреть на него как на убийцу. Несмотря ни на что. Спустя минуту Джонатан тоже подрывается с места и берёт со столешницы свой любимый лимонный пирог, приготовленный мамиными умелыми руками. Пожалуй, это одна-единственная вещь, которую она любит и не позволяет делать нашей домработнице.

— Я не смог удержаться.

Я поморщилась, наблюдая за тем, как брат уминает кусок пирога за обе щеки.

— Святые угодники, я не понимаю, как ты можешь это есть.

Думаю, что аллергия на цитрусовые — это одна из немногих причин, за которые я могу поблагодарить папу. О да, у него тоже на них аллергия и он каждый раз ворчит на маму, когда она готовит что-то с этими представителями фруктов.

— Так что ты хотела обсудить? — интересуется Джонатан, прикончив остатки теста.

Я знала, что он сразу понял, зачем я пришла к нему. Отодвинув пустую кружку из-под молока, я подняла на него свои глаза.

— Слушай, я хотела спросить, не нашёл ли ты какую-нибудь информацию по нему?

— К сожалению, пока нет. Но как только я что-нибудь отыщу, то сразу же тебе сообщу. Я понимаю твои чувства, но не зацикливайся так на этом, ладно? Ты ведь знаешь, что шанс вообще найти этого человека очень мал.

Я тяжело вздыхаю и киваю брату. Не знаю  чего я ещё ожидаю. Прошло два года. Стоит ли мне вообще нагружать этим Джонатана? Я вижу, как он засиживается до поздней ночи и пропадёт с папой по делам до ночи. Я пару минут размышляю над его словами.

— Знаешь, ты прав, Джонатан. Прошло достаточно много времени и мне стоит забыть об этом. И тебе не стоит больше искать его, хорошо? — Я подхожу к раковине и споласкиваю кружку.

— Точно? Всё в порядке?

В конце концов, это последняя ниточка, связывающая меня с прошлым, и её стоит разорвать.

Я улыбаюсь ему:

— Да.

— Хорошо, — он смотрит на настенные часы, — мне уже пора бежать.

Брат в два шага преодолевает расстояние между нами и целует меня в макушку на прощание. А я остаюсь в полном одиночестве наедине с собой. Чувствую, как пустота внутри меня давит, пытается вырваться наружу и задушить своими щупальцами. И я не знаю, сколько ещё у меня хватит сил сопротивляться.

Я перевожу свой взгляд на часы — и ужасаюсь. Всего через час мне предстоит встретиться с моим лечащим врачом и я неохотно иду собираться, чтобы, когда он пришел, я не выглядела так, будто меня переехал бульдозер.

***
После сенса с Уильямом Райтом меня всю трясёт. Я уже выпила две таблетки успокоительного, надеясь, что усну и не вспомню ничего, когда проснусь. Я вытянула на кровати свои ноги, к которым он только что прикасался. В тот момент я просто потеряла дар речи. Такого он себе ещё никогда не позволял. Я закрываю лицо руками, не зная, что мне делать: зарыдать или разнести всю комнату к чертям. Заходя в ванну, я подставляю руки под кран, чтобы умыться. Я смотрю на себя в зеркало и глаза сразу цепляются за тот самый шрам на виске, полученный два года назад, на мою некогда исправленную хирургическим путём переносицу. Если приглядеться, то можно заметить небольшую горбинку. Вода стекает по моему лицу. Я знаю, что это всё вкупе смотрится уродливо и портит черты моего миловидного лица. Отвожу глаза, чтобы не смотреть на мертвую девушку в зеркале, которой я не заметила, когда успела стать.

***
На дворе — середина лета. И я не понимаю, почему солнце решило сжечь всех жителей Сан-Франциско под своими лучами. Не помнится даже, когда в последний раз выдавалась такая жаркая погода. На мне топик мятного цвета и синие джинсовые шорты, я расслабленно потягиваю молочный коктейль из трубочки и болтаю с Пайпер на отвлечённые темы. Я сижу на бортике бассейна, опустив в воду только ноги, в то время как сестра с наслаждением купается прямо в одежде. Её улыбка беззаботна и жизнерадостна. Мне хочется быть такой же, но я не могу.

Между разговором Пайпер отставляет свой недопитый клубничный коктейль на бортик бассейна и подплывает ко мне, обхватывая мои щиколотки мокрыми руками. Я вздрагиваю. В её глазах блестит озорство, но она утягивает меня с собой под воду прежде, чем я успеваю вынуть ноги. Я визжу. Хлорированная вода попадает мне в нос и рот, но я быстро выныриваю и не успеваю наглотаться её. Мне повезло, что я достаточно высокая, чтобы доставать ногами до дна. Я разворачиваюсь к хохочущей сестре, когда чувствую под руками перила, а лестницу — ступнями, и недовольно смотрю на неё.

— Идиотка, ты забыла, что я не умею плавать? — Я скрещиваю руки на груди. Моя одежда намокла и липла к телу, но я не могла сказать, что это было нежеланно в такую жару.

— Да ладно тебе, — она даже не скрывает своего ликования, выбираясь из воды, — это было весело. К тому же ты прекрасно достаёшь ногами до дна, — сестра мило улыбается мне и крадёт с тарелки с фруктами пару ягод клубники.

Она невинно хлопает своими пышными ресницами, глядя на меня. Я закатываю глаза, но чувствую, что уголки губ растянулись в улыбке, потому что я не могу сопротивляться её заразительному настроению. Я плюхаюсь на шезлонг рядом с ней, отделенный небольшим округлым столиком и пляжным зонтиком, который создаёт тень. Пайпер берёт пластмассовую шпажку, накалывает на неё поочерёдно сначала клубнику, а потом банан и окунает под маленький шоколадный фонтан. Я проделываю точно такую же процедуру и мои вкусовые рецепторы готовы боготворить это прекрасное сочетание молочного шоколада и фруктов.

— Ну так, что там с нашим таинственным спасителем? Джонатан уже нашел что-нибудь? — она внимательно смотрит на меня своими большими голубыми глазами, не давая шанса уклониться от ответа.

Я вздыхаю:

— Я решила, что мне стоит прекратить это. Прошло слишком много времени, и я не думаю, что мне действительно стоит зацикливаться на этом. Джон прав.

Сестра хмыкает и задумчиво крутит в пальцах шпажку.

— Как хочешь. Ты всегда знаешь, что я приму любое твоё решение, — она протягивает мне мизинчик и мы скрепляем свои пальцы вместе. Это наша привычка с детства и я по-прежнему люблю её.

Со стороны дома слышится звук открывающихся дверей, а буквально через минуту меня окликает мама.

— Моника, отец зовет тебя в свой кабинет.

Мы с Пайпер с недоумением переглядываемся и я встаю, шагая по направлению к дому. Когда я вхожу, то сразу же оглядываю мамино бледное лицо. И это никак меня не обнадёживает. Скорее, даже настораживает ещё больше. Я редко застаю родительницу волнующейся или несобранной. Обычно бывает наоборот. Я следую за ней по лестнице на второй этаж и не смею произнести ни слова, потому что её ответ, возможно, может напугать меня. Дверь открывается и я переступаю порог кабинета отца. Его стол из тёмного дерева, на котором вечно всё разложено донельзя аккуратно, расположен ближе к панорамным окнам, белый ворсистый ковёр располагается в самом центре комнаты, чёрный кожаный диван на тонких косых ножках стоит у стены слева, а в правом дальнем углу находится высокий книжный шкаф. Всё это дополняют подвесные конусообразные светильники и небольшое количество растительности по всему кабинету. Я заглядываю сюда достаточно редко, чтобы запоминать расстановку каждой вещи, поэтому не особо обращаю внимание на кучу каких-то коробок с бумагами в неосвещённом углу возле стены.

— Да, папа, ты меня звал? — в горле пересохло, а в животе из-за волнения образовался тугой узел.

— Да, садись.

Он все ещё стоит ко мне спиной и небрежным движением руки указывает на мягкие кресла, стоящие с обратной стороны стола, и я послушно опускаюсь на краешек одного из них. Отец разворачивается ко мне лицом, и я замечаю, что под его глазами пролегли еле заметные мешки, а морщины на лбу стали видны более отчётливо. Но глаза его спокойны, даже безразличны, когда он смотрит на меня.

— Ты уже достаточно взрослая, Моника. И я ждал довольно долго, пока ты оправишься после того случая, но, думаю, что слишком затянул, — я тяжело сглатываю, но стараюсь сохранить невозмутимое выражение лица. — Поэтому через две недели ты выходишь замуж за Капо Лос-Анджелеса, Дина Уолкера, чтобы скрепить наш договор о перемирии и сотрудничестве.

На долю секунды мне кажется, что я падаю. Мне приходится ухватиться за край стола, чтобы не упасть со стула, когда мир вокруг опасно накреняется. Эта новость сказана так твердо и бесстрастно, что меня бросает в холод. В горле застрял ком и я трачу все свои силы, чтобы не вскочить на ноги и не ударить мужчину по лицу в порыве гнева. Я знала, что однажды этот день наступит. Он неизбежен для каждой женщины в этом мире крови и мести.

Поэтому я не слышу себя, когда бесцветным голосом произношу:

— Я поняла тебя, отец, — и вылетаю из его кабинета, не желая смотреть на это лицо, потому что оно мне опротивело.

Я выбегаю во внутренний двор, где на солнце до сих пор нежится Пайпер, но как только она видит выражение моего лица, сестра вскакивает и подбегает ко мне, помогая удержаться на ногах. Кровь шумит в ушах и в висках пульсирует. Я пытаюсь сосредоточиться на своих внутренних ощущениях, как мне советовал врач: вкусе слюны, громкости звуков, резкости запахов, болезненных спазмах. Но ничего не понимаю. Мир будто потускнел и стал неосязаемой энграммой. Только теплые пальцы Пайпер на локте и её поглаживания вдоль моего позвоночника помогают вернуться в реальность.

— О боже, Ника, что стряслось? На тебе лица нет, — беспокойство слышится в её звонком голосе.

Я не верю в то, что говорю.

— Я выхожу замуж.