Глава 21. Матвей
Я стоял спиной к подъездной двери дома, облокотившись на стену, пытался справиться с головной болью и собраться с мыслями.
Да, ты был прав, надо же. Пиши Жене.
Голос Польки было тяжело игнорировать, но я старался из последних сил. В руках была спортивная сумка с вещами, оставшаяся ещё с того времени, когда я занимался плаванием, и гитара Алекса, которую Женя временно доверила мне.
Мог бы взять что-то более полезное.
Строго говоря, кроме ноутбука и наушников у меня больше не было "полезных" — то есть дорогих мне — вещей. Свитер и кофту я закинул чисто так, на всякий случай. Вообще соображал плохо и особо не понимал, что мне пригодится. Да и надолго ли я теперь в статусе бездомного? Что вообще значит быть бездомным? Обустраиваться теперь возле мусорников? Такая участь меня несильно прельщала. А какой выбор был?
Я просто пошёл в сторону парка. Непонятно, зачем, но лавочка всё-таки казалась лучше мусорников. Насколько плохо у меня было с координацией? От мигрени взгляд нормально не фокусировался, плюс осадок от потрясения, произошедшего в вондере, остался.
Тебе всего лишь не надо было меня злить.
"Всего лишь? Ты смеёшься надо мной?"
От воспоминаний передёргивало. В этом мире мне не нравилось находиться, но по крайней мере контроль над моим телом не мог взять никто другой.
Ты ошибаешься. Связать я тебя, конечно, не могу, но усилить мигрень — запросто. Поэтому советую меня не обижать.
"Угрожаешь?"
Приходится. Кстати, о договоре. Здесь, конечно, ты менее внимательно слушаешь, но всё-таки. Я хочу, чтобы ты пообещал мне никогда не думать о своей бывшей подруге. Не только в пещере — в принципе. А ещё я не хочу быть Полькой-номер-два. Называй меня Линой. Звучит красиво.
Я ничего не ответил. Постепенно холод проникал под кожу, заставляя сокращать мышцы, а сумка становилась всё более неподъёмной. Глаза болели с непривычки. Вроде только октябрь, но пасмурно. Наверное, было градусов двенадцать. Мне по-прежнему ничего не хотелось, однако я начал испытывать отвращение к мелко накрапывающему дождю. Зонтик с собой не взял, конечно.
Остановившись наконец возле лавочки, выудил из сумки серую кофту с капюшоном и, закутавшись, сел. Денег не было. Жилья не было. Работы тоже не было. И друзей не было. Только ни на что не годное тело, доставляющее одни проблемы.
Ты планируешь тут ночевать, чтобы потом сдохнуть от воспаления лёгких?
"Почему бы и нет".
На данный момент мне казалось, что сдохну я скорее от головной боли.
От неё ещё никто не умирал.
Я вот не был в этом так уверен.
Сидел и смотрел на пожелтевшие, некрасиво коричневые, сухие листья под ногами и, в противовес им, золотистые кроны клёнов напротив. Мимо проходили редкие прохожие, торопясь куда-то. Зачем торопиться? Что такого в том, чтобы прийти домой на три минуты позже? Время уже было не особо рабочее. А у людей всё равно оставались какие-то цели, хотя в жизни на самом деле ничего не имело смысла, кроме смерти.
В 17:35 от Риты пришло очередное сообщение, ставшее шестым непрочитанным.
А ты считаешь.
"Отображается".
Возможно, чтобы хоть как-то выразить свой протест Польке, я зашёл в чат.
"Когда ты собираешься выйти на улицу и перестанешь убивать своё здоровье?"
"Матвей, ты можешь наконец в себя прийти?"
"Мне написала Женя. Ты, конечно, не в курсе, но жить можно и без таблеток".
"Перестань сходить с ума".
"Ты можешь уже наконец ответить?"
"Я поговорю с твоим отцом. Может, хоть он как-то на тебя повлияет".
Я усмехнулся. Набрал:
"Уже. Выгнать меня из дома, бесспорно, было очень хорошим решением".
"Серьёзно?"
"Шучу. Ты же знаешь, какое у меня прекрасное чувство юмора".
"Объясни нормально, что произошло".
"А я непонятно выразился? Отец ясно дал понять, что на пороге квартиры видеть меня не желает".
"Остынет. Не веди себя, как маленький".
"А что ты знаешь о моей семье, чтобы говорить об этом?"
Я и сам чувствовал, что несу явный, неуместный бред. Тысячу раз одно и то же. Как будто Рита была обязана знать всё о моей жизни. Выходило так, словно я пытался вызвать жалость. Ещё этот отвратительный дождь, холод, мигрень...
"Где ты сейчас?"
"Не надо за мной приходить. Сам разберусь".
"Да, разберёшься. Как обычно. Где ты?"
Я просто вышел из чата, не отвечая.
Вот и правильно.
"Правильно, что я чувствую себя дерьмом? Вечно у всех на шее сижу".
Резко проснулось желание закончить колледж и пойти в армию?
"Хоть бы так".
Ты бы там и дня не протянул.
"И этим ты пытаешься меня напугать?"
Я смотрю на вещи реалистично, в отличие от тебя.
"Как иронично. Так может, это я твоя тульпа? Хочешь прожить мою жизнь?"
Я и так живу твою жизнь. Может, мне бы свою прожить хотелось рядом с тобой.
"Представляю. Мы были бы прекрасной парой, не так ли? Стереотипной такой. Сразу очевидно, кто бы кого использовал".
А ты не пытайся выставить себя белым и пушистым. Если бы тебе не нравилось находиться в позиции жертвы, ты бы давно всё изменил.
"Меня всегда воодушевляло, что ты говоришь исключительно правильные вещи. Удобно иметь одно подсознание на двоих, самооценка никогда не перерастёт отметку нормы".
Мне нравится, каким ты язвительным ты становишься, когда тебе плохо. Может, тебе таблетки действительно не нужны? Два дня без них пробудешь и озвереешь. Поставишь своего отца на место.
"Разумеется. Всех вокруг, кроме тебя. Иначе меня будут ждать жестокие пытки".
Именно. Я так тебя люблю за сообразительность.
"Мне нужно сказать "взаимно"?"
Было бы неплохо. Но мы к этому ещё вернёмся. Мне так нравилось, как мы проводили время месяца четыре назад... Романтика. Ты был таким милым.
"А ты была нормальной".
Или тебе просто так казалось.
"Или так".
Я вздохнул и закрыл глаза, обняв себя руками. Видеть силуэт Польки на скамейке рядом не хотелось. Я давно понял, что она была совсем не такой, как моя подруга. Но принять это оказалось гораздо сложнее. Обманывать себя всегда проще.
— А можно присесть, здесь не занято?
Я очнулся, услышав голос какой-то девушки, почему-то смутно знакомый. На автомате ответил:
— Не занято.
Вокруг было полным-полно пустых лавочек. Я решил уже было встать и уйти — личное пространство, — но следующий вопрос застиг меня врасплох.
— А как тебя зовут?
Серьёзно? Я даже подумал, что у меня слуховые галлюцинации.
— Матвей.
Я попытался встать с лавочки, но почему-то не смог.
— А меня Полина.
Я быстро обернулся. Девушка на меня не смотрела. Только тёмно-рыжие волосы выбивались из-под шапки...
Виски пронзило резкой болью. Я открыл глаза. Рядом никого не было. Только опавшие листья, сырой серый асфальт, тёмное небо. И бешено стучащее сердце.
Классно. Сходить с ума наяву — всё, о чём я когда-либо мечтал.
Кажется, задремал. Сколько я не спал нормально? Неделю? Вот и вырубился. Уже начинало темнеть, и в груди появилось неприятное чувство. Я не любил сумерки где-либо, кроме дома. Ночь — тем более.
От Риты пришло ещё два сообщения:
"Если ты не ответишь, я тебя убью, когда найду".
"Нет слов. Ты идиот. Где ты спать собираешься?"
Я, хмыкнув про себя, ответил:
"На лавочке?"
"Идиот в квадрате. Парк в десять вечера закрывают, если ты не в курсе".
"А с чего ты взяла, что я в парке?"
"Первое, что пришло в голову. Куда бы ты ещё пошёл? Жду".
"Я не приду".
"Придёшь".
"У тебя нет таблеток от головной боли".
"У меня есть кровать".
Напиши Жене. У неё тоже кровать найдётся.
Я закатил глаза и ответил Польке:
"Какая тебе разница, на чьей кровати я буду спать? Главное, не на своей. И у меня даже денег нет, чтобы расплатиться за номер в какой-нибудь гостинице".
Разница в ассоциациях. Мне не нравится, как тот дом на тебя влияет.
"Ты в любом случае будешь меня контролировать".
Тоже верно.
Я поднялся с лавочки, чувствуя озноб и боль в затёкших мышцах. Морось прекратилась, так и не перерастя в ливень, но я всё равно замёрз. Перед Ритой было неловко. Должно было быть неловко. Чувства атрофировались.
Мне нравилось, как меня каждый раз встречал Мартин. Единственный, кто всегда был мне рад. Кидался на шею, заставляя пятиться, облизывал руки. Я помнил его ещё щенком — мелким, непослушным, гиперактивным.
— Любит тебя больше, чем меня и отца, — отметила Рита, застывшая в проёме.
Больше всех он любил Польку. Но я не стал говорить это. В последнее время перестал упоминать её имя вслух.
Через десять минут я уже стоял под горячим душем и пытался согреться в кипяке, убрать, соскрести дрожь с тела. Выходило плохо. Моя жизнь превратилась в страшный сон, а сон стал моей реальностью. Рита оказалась права, сама того не подозревая. Больше всего мне нужны были не таблетки, а кровать — это истинный наркотик. Если бы я ещё мог остаться там один... Совсем один в пустой комнате без стен. Мне нужна только тишина. И сиреневое покрывало. Больше всего на свете я теперь ненавидел не красный цвет, а моменты отсутствия одеяла.
Я тебе так мешаю?
Мысли не собирались в слова, потому что я не хотел говорить правду. Смотрел на вены, выступающие на руках, капли, стекающие вниз по коже, а в голове была пустота. Я сжал пальцами запястье и в очередной раз подумал о том, как легко было бы его сломать. Тело слишком хрупкое. Кости — всего лишь материал. Одно движение — и он расколется на части. Рассыпется. Что будет дальше?
Ничего.
Не Рай, не Ад, не Перерождение. Конец. Такая огромная душа будет обречена на гибель вместе с бесполезной плотью. Разве это справедливо?
А может, душа тоже ничего не стоит? Моё тело, наверное, купили бы. Но вот мои страдания... Такой опыт никому не будет нужен, в отличие от здоровых почек, печени, сердца. От моих мыслей можно легко сойти с ума. Зачем они? Ведь всё измеряется с точки полезности.
Когда я умру, надо будет пожертвовать тело на органы. Мне всё равно, а кому-то, может, спасение, пусть даже я и не образец здорового человека. Хоть для чего-то пригодится жизнь, с которой я так и не понял, что делать...
С поворотом крана пришлось вернуться на землю: надевать мокрые джинсы, потому что другие штаны я не взял с собой, натягивать толстовку на распаренное тело и вспоминать о том, почему я так ненавижу осень. По дороге в комнату встретил Риту.
— Иди поешь, я макароны сварила.
— Не хочу. Приятного аппетита.
Последний раз у меня было желание есть месяца три назад, если не больше. Постепенно от большого количества пищи меня начало просто выворачивать, так что даже мать прекратила запихивать в меня что-либо насильно. Пара бутербродов с колбасой в день и постный суп стали максимумом.
Я видел, что девушка хотела сказать что-то едкое, но сдержалась. Ушла на кухню. Я пошёл наверх.
В доме было тихо. Отец Риты, наверное, опять задерживался на работе, мать лежала в психиатрической клинике на лечении. Это была вынужденная мера: у неё наступила тяжёлая фаза депрессии, сопровождаемая попытками суицида. Ни муж, ни дочь не могли постоянно её контролировать. Возможно, после работы с высококвалифицированными специалистами она восстановится. Возможно. Или поступит в итоге так же, как Полька.
Я хорошо помнил последнюю запись в её личном дневнике. Запись человека, находящегося уже за гранью нервного срыва. "У меня остался только один выход". А какой выход она оставила всем нам?
В висках снова вспыхнуло резкой болью.
Я же просила тебя не думать о ней.
"В этих мыслях есть повод для ревности? Это просто размышления, не более".
Боль стала чуть слабее.
Размышляй о чём-нибудь другом.
Так хотелось послать её, но я сдержался, прекрасно понимая, к чему это может привести. Лёг на кровать в гостевой комнате, где часто ночевал после наших посиделок. Здесь потолок был обычным белым, без трещин. И голубые шторы. Наконец я смог прикрыть зудящие веки.
— Будешь спать в джинсах?
Я вздрогнул, но ответил Рите спокойно:
— Ничего сменного не брал.
— Могу одолжить что-нибудь из отцовского.
— Не стоит.
Молчание. Потом холодно:
— И куда делась твоя разговорчивость.
— Я был когда-то разговорчивым?
— Был.
Мне всё-таки пришлось открыть глаза, когда почувствовал, что Рита села на кровать.
— Даже не поинтересуешься, как я продвинулась в разоблачении секты?
— Как? — я даже приподнял голову, хотя, честно говоря, особого интереса не испытывал.
— Алину у меня переубедить не получилось, как ты помнишь, но мне повезло выйти на девушку с ещё не промытыми мозгами. Я ей рассказала всю историю, предоставила имеющиеся доказательства, и она согласилась понаблюдать — это было ещё два месяца назад. И вот уже начались странности по типу необходимости преследования бывших. Я не знаю, как этому вообще можно верить? Но позавчера произошло кое-что ещё более отвратительное. Похоже, Алина всё-таки убила парня, по которому страдала. Его и так было больше жаль в этой ситуации.
Я приподнял бровь.
— Как ты это поняла?
— Она написала в общий чат, что справилась с заданием, но ей как-то не по себе. Догадываешься, какое было задание? Завтра, наверное, пойду с этими скриншотами в полицию.
— Хорошо.
А что я ещё мог сказать? Посочувствовать парню? Мёртвые сочувствие не оценят. А девушке надо бы к психиатру, если её раньше в тюрьму не посадят.
Со временем я научился уважать Полькин выбор и прекрасно понимал, что было бы намного хуже, если бы она вдруг убила не себя, а Алекса. Возможно, это звучало странно. Но я бы вряд ли смог относиться к ней так, как раньше. Хотя кто знает. Наверное, полгода назад я бы ответил по-другому.
Ты просто помешан на идее жертвенности.
"А ты помешана на идее садизма. Первое мне больше нравится".
— Матвей.
— М? — голос Риты снова вернул меня в реальность. При выключенном свете я видел только отдельные черты лица.
— Тебе надо к психологу.
— Можно сразу к психиатру, — я болезненно усмехнулся и дёрнул плечом. — Оставь это. Пойду, когда совсем плохо станет.
— Лучше не доводить.
— Осталось немного.
Я это чувствовал. Говорят, ты не шизофреник, пока допускаешь возможность шизофрении — по-настоящему больные отрицают. Правда ли это? Скоро у меня будет возможность узнать. Галлюцинации появлялись всё чаще вместе с кровью из носа. Чувствительность падала. Я перестал различать реальность и сон. Но, самое главное, мне хотелось дойти до конца. До той грани, когда я уже вряд ли смогу вернуться назад. И в этот момент — уничтожить себя. Надо не забыть только про завещание на органы — или как это называется?
— Ты меня вообще слушаешь?
— Что? Извини.
Рита вздохнула, затихнув. Она тоже изменилась. Или я просто совсем не знал её до смерти Польки. Зачем-то спросил, вдруг вспомнив:
— Почему ты в тринадцать лет сбежала из дома?
Кажется, она удивилась вопросу. Хмыкнула.
— Родители запретили мне профессионально заниматься конным спортом. Упирали на то, что это опасно, к тому же, много времени отнимает, а учёбу забрасывать нельзя. Это был протест такой, детско-подростковый. Скорее от безысходности, нервного срыва — не знаю. Мне пришлось в итоге смириться, оставить это на тот момент просто своим хобби, но обида в глубине души всё равно осталась. Лошади всегда понимали меня лучше, чем люди. С ними мне больше нравилось разговаривать. И это ощущение, знаешь, когда ты резко переходишь на рысь. Я безумно люблю это ощущение. Чувствую себя живой, когда сижу в седле.
— А теперь? Отец всё ещё запрещает?
— Теперь я жду восемнадцати и тайно подрабатываю, так что, даже если запретит, меня ничто уже не остановит. Но, думаю, он уже не будет отговаривать. Даже тогда мать была больше против.
— Не знал, что у тебя такая тяга к спорту.
— Думал, пойду на программиста, раз учусь в физико-математическом классе?
Я не ответил. Рита слегка усмехнулась, поняв по моему взгляду, что я не думал ни о чём и, честно говоря, вообще напрочь забыл, в каком классе она училась. А ещё постоянно путал, шестнадцать ей или семнадцать.
И какая тебе разница?
"Хотя бы банальная вежливость".
— Вечно ты о чём-то думаешь и никогда не говоришь, о чём.
— Ты тоже. Разве что когда злишься, не сдерживаешься.
На улице уже совсем стемнело, так что теперь различить можно было один лишь силуэт. Я не запомнил, в какой момент перестал считать Риту чужой и начал пускать её в своё личное пространство. Правда, она всё равно многого не знала. Есть вещи, которыми никогда не поделишься с другими, даже если очень хочется. Потому что нельзя.
Я хорошо понимал Польку. Я хорошо понимал, почему она никогда не говорила сестре о своих приступах. Рита не умела слушать. Ей слишком хотелось помочь тому, чему помочь невозможно. Наверное, хорошо, что она не знала, каково это.
Приступ головной боли заставил сжать зубы и слегка откинуть голову назад. Мне нужно было устроиться на подработку хотя бы за тем, чтобы покупать себе таблетки.
Я почувствовал, как Рита встала, по исчезнувшему давлению на кровати.
— Отдыхай. Я так понимаю, ты здесь как минимум на неделю.
— Если не выгонишь.
— Будет зависеть от твоего поведения. Спокойной ночи.
— Спокойной.
Может, ещё обнимитесь на прощанье?
"Уйми свою фантазию".
Я отсчитывал секунды до закрывшейся двери. А потом, еле подавив стон, уткнулся головой в подушку.
Bạn đang đọc truyện trên: Truyen247.Pro