Однажды всё в этом мире теряет смысл. Ты остаёшься один, и тебе некому рассказать даже банально о том, как прошёл день. Человека, с которым ты говорил по телефону ещё вчера, уже не существует. Ты никогда больше не услышишь его голос, его смех. Ты не попросишь прощения за все обиды и не признаешься в том, в чём хотел признаться.

Неделю назад я думал, что уж точно скажу ей: "Я люблю тебя, Полька".

Три дня назад её не стало. И все слова разом перестали иметь значение.

***

— Матвей, садись за стол. Пожалуйста.

— Я не хочу есть, — ответил тихо и отстранённо. Думаю, мать даже не услышала за шумом воды.

Последние три дня я ел исключительно бананы. Обожал их с детства и мог впихнуть в себя в любое время. От остального тошнило почти в буквальном смысле слова.

— Я приготовила твой любимый плов, — мать сделала ещё одну попытку. Бесполезно. Я не мог посмотреть ей в глаза, поэтому, пробурчав "не голоден, прости", поспешил исчезнуть в ванной.

Горячей воды не было. Впрочем, как обычно. Этот дом был проклят, кажется, ещё со времён постройки. Древняя девятиэтажка на окраинах большого города. Я любил эту дыру. Польке она не нравилась.

Она всегда говорила, что центр жизни — Москва. Ездила туда каждое лето к тёте, пока я тух в Ростове. Пошла учиться на журналиста, хотела путешествовать. Крутая профессия, везде возьмут. Ей она подходила.

Вспоминать Польку было физически больно. Всё внутри сворачивалось в узел, перед глазами плясали чёрные точки. Мне пришлось опереться на сверкающую белизной раковину, чтобы не упасть. Она пахла чистящим средством. Я ненавидел страсть матери к уборке так же сильно, как красный цвет. Полька тоже не любила красный. Это было единственным пунктом, в котором наши вкусы совпадали.

Мне пришлось больно прикусить большой палец, чтобы подавить истерический смех. Ей бы не понравилось видеть свою кровь. Ей бы не понравилось... Хотя Полька ничего на свете не боялась и всегда находила повод для шуток. Сколько раз она говорила мне: "Улыбнись!"? Больше сотни. Наверняка.

Бритвы на месте не оказалось. Должно быть, мать слишком сильно напугало моё состояние. Не то чтобы без повода, но меня это до жути раздражало. Её беспокоило не то, что завтра будут похороны самого близкого для меня человека, а то, чтобы я не дай Бог сам не оказался в могиле.

Впрочем, самоубийц не хоронят по всем правилам. Пошла бы мать против своей любимой религии ради меня? Я был на волоске от того, чтобы предоставить ей принять это нелёгкое решение. Хотя всё, конечно, решил бы отец. И рядом с "достойными" людьми меня бы не положили. Куда только дели — это вопрос.

На удивление, мысли о собственной смерти помогали успокоиться. На пальце остался след от зубов, и я тупо смотрел на него около минуты. Кожа восстанавливалась медленно, хотя, конечно, прикусил я не до крови.

Взял тюбик с пастой. "Колгейт тотал" на вкус напоминал мятную жвачку. Им пропиталась вся щётка, которую я носил с собой на ночёвки к Польке, последний раз две недели назад. Хотел сказать о своих чувствах в тот раз. Но, как обычно, не смог. Трус и слабак.

Поставив щётку на место, прополоскал рот и умыл лицо холодной водой. Всё казалось странным, непривычным. Как будто я только в эти последние три дня понял, что живой. А самый важный человек в моей жизни — нет.

Тогда мне позвонила её мать. Спросила, не со мной ли Полька. Я ответил, что нет. Написал ей. Потом набрал номер. Гудки, сплошные гудки. Нехорошее предчувствие закралось уже в тот момент, но я помнил, что телефон моей подруги всегда был на беззвучном. Просто обычно она перезванивала сразу, когда видела неотвеченные.

Мы с Полькой договорились встретиться в шесть. Было уже семь, когда я постучал к Высоцким. Частный дом в два этажа, не то, что наша трёшка на восьмом, в которой мы жили последние четыре года. Хотя мне всегда казалось, что у родителей Польки вместе взятых было меньше пафоса, чем у моего отца.

Не открывали долго, хотя я видел свет. А потом — хмурое лицо шестнадцатилетней Риты и красные глаза. Она сказала с порога, как только встретилась со мной взглядом:

— Полька погибла.

Мне показалось, что я ослышался. Но Рита, в отличие от Польки, шутить не любила. Тем более так.

— Что?

— Погибла она! — выкрикнула девчонка и со злостью захлопнула ворота прямо перед моим носом. Помню, я тогда чуть не упал в траву. Дошёл до ближайшего дерева — и сполз по стволу вниз. Сидел долго, в голове куча мыслей — и ни за одну не уцепишься. Я зачем-то просмотрел сообщения, которые отправил Польке. Разве она могла погибнуть? Она всегда была полна жизни. Всегда...

Я постучал снова. Ответом мне было грубое, но едва слышное "уходи". И я ушёл. Когда добрался до дома, снова посмотрел на неотвеченные сообщения. Во мне всё ещё жили сомнения. Я не хотел верить. Закрылся в комнате, сославшись на головную боль. Отец снова был в командировке, иначе точно бы душу вытряс. Мать кричала из кухни, чтобы я шёл ужинать. Хотелось выть волком и лезть на стену.

Не выдержав, я тогда всё-таки позвонил Полькиной матери. Она взяла трубку в последний момент. Уже по тихим всхлипам и молчанию понял, что Рита не врала. Едва нажал на сброс, вместе со звонком отключился, кажется, и мозг.

Когда я пришёл в себя, все вещи были раскиданы по комнате. Но ничего не сломалось, к счастью. Конечно. У меня даже нервные срывы были тихими, чтобы никто не услышал. Я никогда не умел нормально злиться и всё время себя останавливал.

Но за эти три дня так и не прибрался. Наверное, это был мой первый осознанный протест против мира. Я знал, что, когда вернётся отец, убрать меня заставят. Не хотел чувствовать его взгляд, слышать его голос. Я в принципе не хотел видеть его, но никогда не осмеливался сказать слово против. Теперь же мне было всё равно. Всё потеряло смысл. Хотелось просто лечь на кровать — и сдохнуть, чтобы избавиться от того, что пожирало изнутри.

Я не верил в то, что увижу Польку после смерти. Религию я ненавидел даже сильнее, чем красный цвет и страсть матери к уборке, спасибо отцу. Я вообще многое ненавидел и употреблял это слово в речи чаще, чем "люблю". Но Польку я любил даже тогда, когда мы были просто друзьями и мне не приходилось притворяться, что её прикосновения — это просто прикосновения, ничего больше.

Не хотелось отпускать её в небытие. Хотелось вернуть обратно. Хотелось назначить встречу раньше, чтобы она не пошла в тот торговый центр и не попала в это дурацкое ДТП. Она всегда говорила, что хотела бы умереть красиво. И верила в перерождение. А я ни во что не верил, и от этого душу рвали когтями невидимые кошки.

Подушка валялась на полу, возле стола. Я почти не спал эти три ночи, в общей сложности набралось бы часов шесть. Я не ходил в колледж. Мать, к счастью, не настаивала. И в комнату не заходила. Мы почти не разговаривали, но про Польку она, конечно, знала — от её матери. Которая позвонила мне вчера сказать, что похороны будут завтра.

Я не хотел видеть гроб и думать, что Полька там. Но я должен был пойти, иначе не простил бы себя никогда. Окончательно убедиться в том, что жизнь не вечна. Окончательно сойти с ума, разговаривая с Полькой во сне, как было этой ночью. Я бы всё сделал для того, чтобы её вернуть. Только как?

Я избивал подушку до тех пор, пока не заболела рука. Кинул её обратно, забросив под стол. На столе остался один ноутбук, который свалить на пол у меня не хватило духу. Карандаши и ручки разлетелись по всей комнате. Отвратительные ярко-оранжевые шторы были задёрнуты все эти три дня.

Мне никто не писал и не звонил. Друзей, кроме Польки, у меня особо и не было. С Алексом — нашим общим знакомым — мы списывались самое частое раз в месяц. С тех пор, как его мать оказалась за решёткой, он стал ещё более невыносимым. У одногруппников я мог максимум узнать домашку и погонять с ними во всякие ролевые игрушки на ноуте. А с Полькой мы встречались как минимум раз в неделю, переписывались вообще каждый день. Третий курс колледжа, первый универа. У меня имелась веская причина ненавидеть весь мир — он не должен был существовать после того, как у Польки забрали её мечты.

Я тупо лежал на кровати со сбившимся в ком одеялом и смотрел на белый потолок, по левому краю которого бежала трещина. Не думать. Не думать.

— Сынок, я оставила плов на плите. Разогрей, когда проголодаешься. Я ушла.

Прошло ещё минуты две, и только тогда я услышал, что дверь захлопнулась. Я знал, что мать ждала ответа. Конечно, она не заслужила такого отношения. Но сил говорить не было.

Где-то за окном завизжала сирена. Наверное, Скорая. Кого-то спасали или, может, даже спасли. Кого-то, только не Польку. Хотя она заслуживала спасения больше, чем кто бы то ни было ещё.

Я редко жалел, что не курю и не пью, но последние три дня мне безумно хотелось залить в себя что-нибудь. Ещё лучше — наглотаться таблеток. Не знаю, почему я этого не делал. После срыва пришла апатия, и лень было даже вставать. Поход в ванную, наверное, стал единственным моим движением за день. А завтра ведь придётся и одеваться.

У меня был выходной костюм, но он казался слишком парадным. По умолчанию я решил надеть чёрную футболку под чёрный пиджак. Полька бы оценила. Она вообще любила всё нестандартное и оригинальное, за исключением красного цвета. Заправляла белую майку в юбку и так ходила на физ-ру. Если бы я понял раньше, что она для меня больше, чем подруга, пошёл бы в десятый. Но я понял это первого сентября, когда смотрел на её выступление на линейке. Она была ведущей и говорила, как всегда, звонко и уверенно. Ради этого я пропустил свой первый день на новом месте, рискуя оказаться изгоем. Родители не знали, конечно, а там все думали, что я заболел. Сестра прикрыла. Она училась тогда на четвёртом курсе по специальности веб-дизайн.

Аня меня всегда прикрывала. Гордость родителей, вышла замуж в двадцать лет, как они и хотели. И уехала, оставив меня одного в этой проклятой квартире и любимой дыре. Уехала в Ярославль, к родне мужа. И с тех пор мы созванивались с ней раз в два месяца — ещё реже, чем с Алексом. Аня не приехала даже на мой день рождения. В глубине души я понимал, что она всегда так же сильно ненавидела отца, как и я, и теперь просто не желала его видеть. Мне, увы, было так легко не отделаться.

На самом деле, эту старую трёшку, в которой мы сейчас обитали, отец сдавал в аренду четыре года назад. Мы жили в большом доме вроде Полькиного на соседней стороне улицы. До тех пор, пока компания отца не обанкротилась.

Никто не спорит, что предпринимателем быть трудно. Но это не повод превращаться в зверя. Если обычно он просто походил на медведя, то после этого сорвался с цепи. Дом пришлось продать. Вместе с ним отец продал, судя по всему, и своё сердце. Или отдал бесплатно — я бы этот камень не купил. Полька почему-то всегда пыталась защитить его, как будто не верила, что я говорю правду. Хотя обычно мы предпочитали обсуждать более приятные вещи...

Вообще человеческие мозги, конечно, странно устроены. Я старался не думать о Польке — и в то же время безумно хотел увидеть её лицо снова перед глазами. Веснушки, которых она почему-то стеснялась, ироничную улыбку, пушистые волосы с рыжиной, карие глаза. Она называла себя ведьмой и сетовала, что у неё нет чёрного кота, только немец Мартин. Немецкая овчарка. Они с этим Мартином были похожи по характеру. Весёлые, шумные, активные.

Какой я идиот. До сих пор думал о том, что было бы, если бы я признался ей. Что было бы, если бы тогда она не пошла бы в этот дурацкий торговый центр. Что было бы, если бы я был с ней рядом. Я всегда так боялся надоесть, что старался не писать и не звонить лишний раз. Может, зря?

На Земле семь миллиардов людей. Почему именно Полька?

Я помнил, как мы сидели на крыше её дома, закутавшись в одеяла, и пили сладкое какао. Звёзды было плохо видно, но мы пытались их найти. Рассуждали о жизни. О том, что каждую минуту кто-то рождается, а кто-то умирает. О том, что вечность — понятие относительное. О смысле нашего существования.

У Польки смысл был. У меня его не было. Неужели нас нельзя было просто поменять местами? Три дня назад я возненавидел ещё и судьбу.

Закрыв глаза, представил Польку рядом. Когда мать Алекса посадили и он ударился во все тяжкие, она сказала, что всё в этой жизни можно пережить. Всё, кроме смерти. Иронично, не правда ли?

— Неужели я теперь обречён на вечные разговоры с самим собой? Классный собеседник, ничего не скажешь. Моя мать постоянно говорила, что душа человека остаётся на Земле ещё в течение сорока дней после смерти. Бред, согласись. Что в этом толку, если я всё равно не могу поговорить с тобой? Или, может, ты вовсе не умерла, и мне всё это просто снится? Хочу проснуться. Рассказал бы тебе утром — не поверила. Худший кошмар в моей жизни. Намного хуже гигантских чёрных кроликов, которых я так боялся в детстве. Ты так смеялась, помнишь?

Тут внезапно я оборвал свой монолог, потому что понял, что Полька о своих кошмарах мне не рассказывала. Или, может, рассказывала, но я забыл. Хорош друг. Вряд ли бы она согласилась со мной встречаться. Зануда, эгоист и лузер. Первое прозвище мне дала моя бывшая, второе — отец, третье — одноклассники. Разумеется, Польке я о своих неумелых попытках наладить контакт хоть с кем-то не рассказывал. Хотел выглядеть лучше, чем был на самом деле...

Белый потолок с дурацкой трещиной раздражал. У Польки в комнате он был выкрашен под звёздное небо, красиво так. Родители в ней души не чаяли, любые пожелания исполняли. И даже меня разрешали приводить в гости. Было неловко, но Полька никогда не позволяла мне погружаться в себя, чтобы начать проводить привычный математический анализ каждого слова по буквам. Наверное, я действительно был тем ещё занудой. Только не в том, что касалось правил дорожного движения.

— Ты переходила дорогу на красный? Или какой-то идиот ехал на зелёный? Я особо не заморачивался лишь потому, что мне всегда было плевать на жизнь. Но ты... Что тебе понадобилось в торговом центре? Зачем ты так спешила? Звучит так, как будто я тебя обвиняю, но я просто пытаюсь понять. Всегда проще, когда есть кто-то виноватый, правда? Ты всегда об этом говорила.

Мёртвая тишина. Кроме звука моего голоса — ничего. Я говорил с пустотой. Образ Польки маячил где-то рядом, но ведь это была лишь иллюзия. Люди воскресают только в кино и в Библии.

Я напряг мышцы и сел, прислонившись спиной к стене. Тоска становилась невыносимой, помножившись на тишину. Я нашёл в Интернете свой любимый фильм и поставил на бесконечное воспроизведение. Когда Тайлер Дёрден стал дубасить свою вторую личность на полной громкости, я резко рассмеялся. А потом разрыдался, как первоклассник, думая вовсе не о сюжете "Бойцовского клуба".