Локус контроля — понятие, характеризующее локализацию причин, исходя из которых человек объясняет свое собственное поведение и наблюдаемое им поведение других людей.

Обе стороны подушки были теплой.

Кира перекатывалась с боку на бок, но никак не могла найти ту самую удобную позу, в которой можно было бы сладко уснуть. Она смотрела на людей, лежащих рядом, и завидовала тому, как они, положив руки под подушку, сопели. На одной из кроватей парень даже тихо похрапывал время от времени, что едва было слышно за шумом льющейся на улице воды.

Ее голова до сих пор гудела. Пытаясь закрыть глаза, она видела людей в масках и слышала их слова, которые будто бы отпечатались в ее сознании и продолжали истязать ее даже после конца задания. И несмотря на то, что веки давно уже стали тяжелыми, ей не удавалось найти покой.

Опустив ноги на теплый пол, она сделала несколько тихих шагов. Остановилась над спящим Джулианом, укрытым одеялом до самого носа, и коснулась его плеча. Он быстро открыл глаза, будто бы и не спал вовсе.

— Чего тебе, мелкая? — тихо проговорил он, потягиваясь.

— Пошли покурим, — шепнула она. — Пожалуйста.

Росс устало вздохнул, но поднялся. Натянув на голое тело мятую футболку, он взял из тумбочки пачку и пошел за Кирой, которая хоть и быстро, но тихо шла на выход из комнаты. Им было запрещено выходить после отбоя, но разве это могло остановить? Им было не по тринадцать лет, чтобы бояться, что им погрозят пальцем и отчитают.

Уличная прохлада ударила по лицу. Джул зажал одну сигарету между зубов, а вторую протянул Кире. Та приняла ее уже губами и прикурила, когда яркое пламя осветило ее лицо. Росс облокотился на раму, склонив беспорядочно торчащие волосы под дождь.

— В чем дело? — спросил он. — Знала же, что в конце недели покурим.

— Не могу успокоиться после сегодняшнего, — ответила она, прислонясь головой к окну. — Ты, наверное, спокойно справился с заданием. А я, кажется, единственная тут истеричка.

— Наверное, у тебя тяжелая судьба, — пожал плечами Джулиан. — Давать волю эмоциям иногда полезно.

— Все мои эмоции — на запястьях, — фыркнула Кира и затянулась. Она хотела выговориться, но видела безразличное лицо Росса. Навязываться к нему с разговорами не хотелось. К тому же, он и так отдал ей последнюю сигарету. Она не в том положении, чтобы просить его о чем-то еще. — Забей.

Он качнул головой.

Молча докурили. Кира все крутила в голове свое прошлое, которое и привело ее сюда. Не следовало ей тогда покупать билет в Америку к парню, которого она знала лишь пару месяцев в переписке. Тогда, может быть, все было бы в порядке.

Она не заметила, как слезы покатились по щекам. Всхлипнув, Кира смахнула капельки с лица и так же, как Джул, подставила голову под дождь. Стихии можно было доверить скрыть слезы, ведь никто и не разберет, отчего намокло лицо.

Когда одна маленькая капелька попала в нос, Кира зачихала. И не раз или два, а гораздо больше. Джулиан с удивлением смотрел на нее, мысленно отсчитывая каждый чих. Она была похожа на котенка или на освежитель воздуха, и такие ассоциации делали ситуацию еще смешнее.

— Будь здорова, — с улыбкой произнес Росс, когда Кира, наконец, перестала.

— Спасибо, — набирая воздух, сказала она. — И за сигарету тоже. И за компанию.

Джулиан хмыкнул.

— Будешь должна, — в шутку ответил он. — Я как раз заметил, что у тебя появился ухажер, готовый унижаться ради того, чтобы достать тебе сигарету.

— Что?

— Калил, — пояснил Росс. Он понимал, что с парнишкой не по доброе душевной поделились сигаретами. Тому точно придется исполнить пару просьб, чтобы отработать попытку понравиться Кире. — Ты не поняла, что он так... флиртует?

Чайковская расстерялась, но решила, что лучшим ответом будет попытка смутить и собеседника.

— А ты флиртуешь тем, что бьешь других людей?

Джул повернулся, на секунду прищурил глаза и тут же широко, но не искренне улыбнулся.

— Это другое, — покачал он головой.

— Йерим глупая, если не замечает тебя, — повела бровью Кира, и ее слова заставили Джулиана рассмеяться. — Что? Это правда. Я, может, и не вижу попыток Калила флиртовать, но вижу, как ты стелишься перед ней. Не понимаю только, что ты в ней нашел.

— А ты? — парировал Джул. — Ты ведь тоже не просто так пытаешься с ней вечно болтать. Или ты настолько одинока, что тебе без разницы, с кем говорить, лишь бы говорить?

Кира отвела взгляд в сторону, не желая отвечать. И Росс, не настаивая на ответе, который он, скорее всего, и без того знал, выбросил уже давно дотлевшую сигарету.

— Пойдем, мелкая, — сказал он, толкая дверь. — Замерзнешь еще, тогда точно не сможешь остановиться чихать.

После сигареты Кира, наконец, смогла уснуть. На утро, когда Кристофер поднял их, она еще долго лежала в кровати, не находя сил подняться. Несмотря на то, что сон был, он был коротким. И лишь тогда, когда абсолютно все были готовы пойти на завтрак, она выползла из-под одеяла.

В окно настойчиво ломилось утреннее солнце, сверкая в оставшихся на стекле каплях дождя. Когда кто-то открыл окно, чтобы проверить помещение, свежий влажный воздух окутал все вокруг. Тогда Кира почувствовала, как горят ее щеки от жары, исходящей от паркета. Хотелось поскорее отправиться на улицу, но вместо этого из позвали завтракать.

В душном, наполненным запахом жаренных яиц помещении, Кира быстро затолкала в себя еду и запила чаем. Она не помнила, когда последний раз ела медленно, пережевывая каждый кусочек. Ей стоило давать мозгу хотя бы понять, что она поела, прежде чем идти опустошать желудок. Но ела она всего лишь ради видимости, чтобы у других не возникало вопросов.

Она посидела еще немного, наблюдая за тем, как Йерим, скучающе подперев голову рукой, ковыряла яичницу вилкой.

— Ты не будешь доедать? — спросила Кира, когда Хван отодвинула тарелку.

— Нет, — ответила та и посмотрела в голодные глаза собеседницы. — Если хочешь — можешь съесть.

Йерим лишь пила чай, пока Кира уплетала еще одну порцию. Затем Чайковская ушла, тихо возвращаясь в комнату и быстрым шагом направляясь к туалету. Она уже чувствовала это до боли знакомое чувство переполненного живота и подходящей тошноты.

Прильнув к унитазу, Кира проделала все точно заученные действия. Закашлявшись, она упала на пол, ощущая, как распухли гланды, и попыталась избавиться от привкуса желчи во рту. Она себя ненавидела. Все пошло вновь по кругу: еда, «очищение», снова еда, снова «очищение». И, сидя на кафельном холодной полу, утыкаясь лбом в ободок унитаза, Кира каждый раз проклинала себя, желанные скулы, эти красивые глянцевые журналы и первую пачку обезжиренного творога несколько лет назад.

Задыхаясь в отвращении, она теряла счет времени. Не могла сказать точно, сколько минут или часов ежедневно проводила вот так: страдая от собственной глупости, которая однажды показалась хорошим решением. Но тогда это действительно казалось источником суперсилы: ешь все, что хочешь, но и тело мечты никуда не уходит.

Однако, Кира давно поняла, что это работает точно так же, как и любая дурь. Возвышенное чувство сначала, когда кажется, что весь мир у твоих ног, а ты главный герой этой истории. А потом болезненное падение в яму зависимости и желания вновь достигнуть этого чувства.

От наркотиков ей удавалось уходить гораздо проще, если вокруг было много людей, а дозу нигде нельзя было достать. Но вот от «очищения»... Слишком сложно сопротивляться, когда пальцы сами тянутся в глотку.

— Эй, — раздался знакомый голос позади. Но Кира не могла понять, кто это, пока не подняла глаза.

Калил смотрел на нее обеспокоенно, но попытался улыбнуться. Ему было тяжело видеть ее с красными от слез глазами, разодранными костяшками на руках, которые он только сейчас заметил, с полоской засохшей жидкости в уголке губ.

— Крис зовет нас снова на занятие с Максом, — сказал он, нервно переминаясь с ноги на ногу. — Помочь тебе подняться?

— Я сама, — фыркнула Кира, хватаясь уставшими руками за ободок унитаза.

Она поднялась и, толкая плечом Калила, подошла к зеркалу. Она старалась не смотреть на себя, когда умывалась после очередного момента «очищения». Было попросту противно. За несколько минут, проведенных у унитаза, ее глаза заметно впадали, а красные глазные яблоки подчеркивали темные мешки.

Кира распустила туго завязанный хвост, и заломленные волосы коснулись шеи. Прикрывая глаза, она поспешила избавиться от компании Калила и выйти ко всем. Хотелось затеряться в толпе, а не видеть осуждающе-взволнованный взгляд того, кто, по всей видимости, не ровно к ней дышал.

Кристофер ожидал всех в общей комнате и, когда все собрались, повел их туда, где никто еще ни разу не был. Он вел их коридором, скрытым закрытой дверью недалеко от столовой. Наступая друг другу на ноги, резиденты спустились на еще один этаж вниз.

Было плохо освещено, но над головой Максимилиана горела яркая лампочка, едва отливающая красным. Психолог вежливо улыбнулся, когда все участники остановились возле еще одной двери. Секретные задания начинали напрягать, а дверей, скрывающих их, становилось все больше.

— Доброе утро, — заговорил безволосый наставник, когда Кристофер покинул их. — Сегодня вам предстоит еще одно задание. Но если вчера вы встречались с оскорблениями, то сегодня встретитесь с вашим главным обидчиком. Ваше задание — поговорить с ним. Вам необходимо отпустить обиды и забыть прошлое, чтобы начать двигаться в будущее. Есть смелый человек, кто хотел бы сделать это первым?

Калил неуверенно поднял руку.

— Калил Нэш, — приподнял брови психолог. — Я приятно удивлен. Входи, как будешь готов.

Калил глубоко вдохнул и на выдохе открыл дверь. Темный коридор, в котором едва можно было рассмотреть свою обувь, вел куда-то вперед. Подсвеченные зеленым указатели на стене гласили «до встречи с обидчиком...» и внизу постоянно уменьшающее количество ярдов.

Чем дальше шел Калил, тем светлее становилось. И, наконец, когда света стало достаточно для того, чтобы после темноты начать щуриться, он увидел одетого в оранжевый костюм человека. Мгновенная паника охватила его, и Нэш застыл на месте, сжимая кулаки. Подставной заключенный двинулся на него, уверенно наступая. Прикрыв глаза, готовясь получить удар по лицу, Калил отошел к стене.

— Куда ты собрался? — спросил парень, хватая Нэша пальцами за обе щеки. — Таких, как ты, здесь не любят. Знаешь, что в тюрьме делают с насильниками?

Всепоглощающий страх защемил в груди. Калил метнулся в сторону, желая как можно скорее убежать. Но обидчик двумя руками схватил его за живот и дернул обратно. Затылок Нэша заныл после удара о стену, перед глазами потемнело. Он вспомнил, как все это происходило впервые.

Хэнк. Так звали того мужика, который следовал за Калилом попятам на протяжении всей недели. Хэнк был крупным, бородатым и покрытым кучей татуировок. По сравнению с худощавым и совершенно непутевым Калилом, тот выглядел, как машина для убийств. Нэш до ужаса его боялся, но никто и внимания не обращал на эти преследования.

Вечером, когда их перед отбоем запустили в комнату посмотреть телевизор или поиграть в нарды, все было спокойно. Но Калил чувствовал недобрый взгляд Хэнка за своей спиной. И тогда, когда надзиратель отдал приказ выметаться из комнаты, Нэш поспешил на выход. Он хотел проскользнуть мимо Хэнка и поскорее спрятаться в камере, но Хэнк был быстрее.

Он толкнул парнишку в плечо, усаживая того на стул. И в момент, когда все вышли, а надзиратель закрыл за ними решетку, Хэнк наклонился.

— Не бей, — заскулил Калил. — Я просто... Пожалуйста.

— Что «ты просто»? Ты просто изнасиловал ту девушку? — зарычал он, положив руку на плечо Нэша. Он всем весом и всем видом давил на него, но, собрав последние силы в кулак, Калил поднялся на ноги и успел сделать несколько шагов в сторону. — И куда ты собрался? Не хочешь ответить за свой грязный хуй, который ты запихал в нее?

— Это ошибка, это ошибка, — залепетал Калил, выставляя вперед руки. Он тряс кистями, будто было это могло отпугнуть или отогнать Хэнка. — Я... могу все объяснить.

Хэнк расхохотался и толкнул Калила к стене. Затылок встретился со стеной и перед глазами заплясало разнообразие звездочек и кружочков, столь не нужных в данный момент. Нэш попытался побежать в сторону, надеясь, что надзиратель по ошибке закрыл решетку. Или что та окажется незапертой. Но ему так и не удалось проверить ни одно из своих предположений.

Хэнк удушающим захватом схватил Калила за шею и потащил прочь от решетки. Пытаясь вырываться и брыкаться, Нэш чувствовал, как задыхался. То ли от страха, то ли от удушья, а то ли от бесполезных попыток освободиться. Его ноги волочились по полу, но Калил оставался в сознании. Он слышал, как скрипнула дверь подсобки, и почувствовал удар о пол, когда Хэнк бросил его на пол.

— Знаешь, как в тюрьме поступают с насильниками? — сквозь зубы процедил Хэнк, наклоняясь. Он ухватился за ворот комбинезона и поднял парня вверх. — Сейчас узнаешь.

Первый удар был самым болезненным. Ослепляющее чувство боли и страха накрыли сознание Нэша черной пеленой. Он не сопротивлялся, не пытался отбиться. Лишь скулил и пытался вымолвить хоть слово, пытался попросить остановиться и пощадить. Каждый удар разрывал едва получавшиеся слова.

Это. Просто. Ошибка.

Калил видел собственную кровь на полу, но не чувствовал ее вкуса или запаха. Ему казалось, что все это происходит не с ним. После удара, наверное, пятого, он перестал ощущать боль. Его охватило такое чувство паники, закрадывающееся в легкие густым ядовитым дымом, что все, о чем он мог думать, это попытка не перестать дышать.

И когда Хэнк перевернул его на живот, когда поставил на колени и разорвал комбинезон, Калил не мог вымолвить даже слова. Он не мог ничего шепнуть, не мог попытаться подняться. Все его тело отдавало болью, звучавшей где-то далеко. Он не почувствовал сильного толчка, но ощутил нечто странное внутри себя. И лишь бы снова не ощущать жжение на лице, Калил молча ждал, пока это закончится.

Наверное, думал он потом, именно такие чувства испытывала та изнасилованная девочка. Та девочка, которую Нэш никогда в жизни не видел.

— Отвали от меня! — закричал Калил, ударяя обидчика в грудь.

Тот сделал шаг назад, и это позволило Нэшу со всех ног побежать дальше по коридору. Наверное, стоило возвращаться обратно, но он не мог думать правильно. Ему казалось, что единственная его цель — это бежать. Бежать и прятаться. Лишь бы этот Хэнк из прошлого не догнал его, лишь бы не сделал с ним снова то, отчего Калилу снова придется отмываться несколько месяцев.

Он действительно пытался отмыться от этого, прячась в углу душевой комнаты. Скоблил себя пальцами, ощущая прикосновения Хэнка. И каждый раз, как он видел мужчину, он чувствовал жжение на лице и боль в анусе. Это прекратилось, когда Хэнка перевели. Но Калилу потребовалось еще много времени, чтобы забыть об этом насовсем.

И явно не для того, чтобы ему снова об этом напомнили.

И все же он прибежал правильно. За первой попавшейся дверью, в просторном помещении, полукругом стояли стулья. Но никого не было. Калил присел на одно из пустых мест и, давая волю чувствам, пока никто его не тревожил, расплакался. Он отчетливо помнил, как специально создавал себе неприятности и нарывался на драку со всеми подряд, лишь бы его перевели в одиночную камеру. Лишь бы не видеть Хэнка каждый гребанный день.

И он помнил, как рыдал там днями на пролет, позабыв о воде, о еде и других нуждах. Он просто лежал на полу, обнимая себя за колени, и тихо плакал. В те моменты ему не хотелось жить. Вся эта несправедливость ситуации, наказание, которое он понес за кого-то другого, кто на свободе продолжал жить своей жизнью. Сейчас было то же самое.

Но сейчас, постепенно успокаиваясь, Калил понимал, что здесь ему пытались помочь. И понимал, что провалил задание.

Между заходящими в дверь участниками не было четкого временного ограничения. Максимилиан, получая сообщение в наушнике, с разным интервалом позволял следующему человеку войти. И когда очередь дошла до Джулиана, многие уже в ожидании уселись на пол.

Он смело открыл дверь и погрузился во мрак. Пряча руки в карманах джинсов, Джул следовал по указателям. Шел не долго и не чувствовал никакого волнения. Он лишь думал, что ему, исходя из того откровенного письма, подготовили наставники? Какого обидчика в своей жизни он должен простить?

И когда лампы сконцентрировались в центре коридора, Росс увидел Кристофера, сложившего руки за спиной. Глаза самопроизвольно закатились, а губы в раздражении поджались.

— Я — образ твоего отца, — сказал наставник. — Поговори со мной.

— Ты думаешь, я буду с тобой разговаривать? — вспылил Джулиан. — Ты ушел, когда я нуждался в тебе больше всего. То, что я здесь — твоя вина, — он опустил глаза, понимая всю абсурдность ситуации. Но задание есть задание. — Если думаешь, что я прощу тебя, то можешь забыть об этом. Я никогда не прощу тебе то, что ты сказал мне. Помнишь, что ты сказал?

— «Не делай меня своим смыслом жизни, — процитировал Кристофер. — Разберись в своей жизни, а потом приходи. Мне не нужен такой сын, как ты».

Джулиан сжал кулаки и, борясь с желанием ударить наставника, стукнул по стене. Слабо, но достаточно для того, чтобы прийти в себя.

— Почему? — требовательно спросил Росс. — Почему ты так легко от меня отказался? Я потерял всех, кто мог помочь мне стать человеком. Но твой уход повлек за собой все это дерьмо. Коди умер из-за тебя! Если бы не ты, он не пил бы. И не сел бы пьяным за руль. Если бы не ты, мне бы не пришлось брать на себя ответственность за всю семью. Если бы не ты, Холли могла бы быть здоровой! Если бы не ты, мама бы не попала в больницу с инфарктом в сорок семь лет! — Джулиан ткнул пальцем в грудь наставника, который непоколебимо стоял перед ним. Их взгляды встретились. — Пошел ты.

Толкая Кристофера плечом, Джулиан стремительно пошел прочь. Отец был тем человеком, который и привел его сюда. Который заставил своего сына рано повзрослеть, отказавшись от него. Который разбил всю его самооценку парой слов и заставил сомневаться в себе. Говорить с ним сейчас — совершенно не то, что требовалось. Джулиану необходимо больше времени, чтобы отпустить обиду на отца. Маленький мальчик внутри него не позволял смотреть наставнику в глаза, видя там свое отражение.

— Ты молодец, — бесстрастно бросил в след Кристофер.

Все это чересчур.

Следом за Джулианом, когда позволили войти следующему, решилась Кира. Он долго сомневалась в том, стоит ли ей вызваться самой. Но пример Калила, который совершенно не знал, что его ждет, но отважился пойти первым, заставил ее подняться с пола и направиться к двери.

Ее мучало сильное чувство голода и, чтобы отвлечься, она быстро открыла дверь и переступила порог. Гнетущая темнота и жутко подсвеченные таблички с не менее пугающими надписями обратного отчета давили на Киру. Но она, едва передвигая трясущиеся ноги, продолжала идти.

Она остановилась, когда заметила, что к ней на встречу двигался ее двойник. Сделала неуверенный шаг, и отражение в зеркале повторило это. Нервно усмехаясь, Чайковская подошла ближе. Ненавистная девочка, которая больше всех в жизни обижала ее, мрачно глядела в ответ.

Всему, чему Кира научила себя, — это ненависть. Огромной необъятной и уничтожающей ненависти, направленной не на кого-то, а на себя саму. Ей редко удавалось выливать это чувство на других, но себя она была готова расчленить заживо, сжечь и закопать где-нибудь в лесу.

И эта ненависть мешала всему. Человек, который не любит себя, не сможет подарить любовь другому. Кира поняла это, когда сбежала от родителей. Поняла это, когда сбежала от мужа и ребенка. Она была бомбой замедленного действия, которую в один момент могли бы не успеть спасти. Она не хотела делать другим больно своей смертью, поэтому делала иначе — исчезала из жизни.

Себя ей никогда не было жалко. Кира причиняла себе боль, заставляла себя голодать и порицала после каждого приема пищи. Она несколько раз серьезно пыталась покончить с собой, но каждый раз ее удавалось спасти. И, наверно, это единственная причина, почему она жива — кто-то держал ее.

Кира, открывая глаза после спасательной операции, понимала, что не хочет умирать. Но каждый раз, когда становилось слишком плохо или слишком хорошо под действием сторонних препаратов, хотелось все закончить. Если плохо — оборвать жизнь, чтобы больше не страдать. Если хорошо — поставить точку сейчас, на, казалось бы, пике.

— И что я должна тебе сказать? — спросила Кира, подходя к зеркалу вплотную. Смотреть на себя удавалось с трудом, но, немного изучив свою обувь и пол, она подняла глаза. — Наверное, я должна сказать, что не злюсь на тебя. Ты слабая, на таких злиться нельзя. Просто пообещай мне, что ты исправишься ради сына, ладно? Раз заварила все это, то разгребай теперь. Бобби не виноват в том, что его мать тупая. Постарайся стать лучшей версией себя не ради меня, а ради сына. Ты, может, и не заслуживаешь хорошей жизни и моего прощения, но Бобби точно не должен страдать из-за наших с тобой ошибок.

Отражение молчало. И то, что Кира ждала ответа, резко показалось ей очень страшным и даже отчаянным. Она попыталась улыбнуться самой себе, но улыбка вышла измученной и поддельной. Для искренности не хватало сил, не могло принятие самой себя прийти так быстро. Оставив все попытки, Кира обошла зеркало и медленным шагом проследовала вдоль по коридору до закрытой двери, за которой ее уже ждали остальные.

Прежде чем подойти к двери, Йерим заметила, как подошедший Кристофер отвел в сторону Йонсу. Но она не успела посмотреть, куда. Максимилиан настойчиво попросил ее открыть дверь и проследовать на встречу со своим обидчиком. Хван ожидала увидеть родителей. Скорее, каких-то актеров, которые будут их играть. Она слышала об этом дерьмовой психодраме, когда посещала группу поддержки. Идея казалась странной и даже травмирующей, но безразлично переставляя ноги, Йерим следовала указателям на стене.

Когда стало светлее, где-то впереди раздались шаги. Насторожившись, Хван продолжала идти. Готовилась увидеть тех людей, которые отняли у нее детство. Мысленно перебирала слова, которые можно было им сказать. Ей было необходимо пройти это задание, чтобы снова не возглавить список претендентов на вылет. Но ни одного хорошего слова не находилось.

Как можно было простить тех, кто просто оставил их?

Но когда она переступила черту, определяющую место встречи, к ней вышел Йонсу.

— Так и знал, — усмехнулся он. — Ну что, хочешь простить меня?

— Нет, — ответила она. — Спрашивать, хочешь ли ты простить меня, я не собираюсь. Я перед тобой себя виноватой не чувствую.

— А жаль, — сморщился Йонсу. — Хотелось бы услышать, как ты сожалеешь о сказанном.

— О сказанном? Я сказала только то, что ты не сдался родителям, — прищурилась Йерим, качая головой. — Это настолько очевидно, а ты до сих пор этого не понял.

Йонсу не успел съязвить в ответ. Его прервали приближающиеся неуверенные шаги. Сестра выглянула из-за его плеча, встречая тех, кто подошел. Взрослая корейская пара с чемоданами на колесиках и в кепках «Я люблю США» остановилась напротив них. Они смотрели виновато и неуверенно делали движения в сторону близнецов.

Йерим отошла первая и неосознанно дернула за собой Йонсу.

— Ладно, этого я не ожидал, — шепнул он.

Когда подставной отец заговорил, ни Йерим, ни Йонсу не могли разобрать слов. Стресс и десяток лет, прожитых в англоговорящей среде, не позволили им сохранить знание корейского. Йонсу понимал через слово, а Йерим улавливала лишь колющие в груди отголоски каких-то знакомых звуков.

— В жопу все это, — сказала сестра, делая несколько шагов в сторону.

Родители что-то залепетали, останавливая ее. Но ей было все равно. Она не могла понять их слов, не могла подобрать своих, чтобы хотя бы на английском сказать им что-то приятное. Не могла смотреть на людей, которые своим образом отправляли ее в тот чертов день.

Но Йонсу схватил ее за руку, дергая на себя.

— Если уйдешь с задания — вылетишь, — сказал он, указывая на камеры, расположенные под потолком. — Можешь лицемерить сколько угодно, главное, сделай видимость, что стараешься.

— Не в твоих ли интересах, чтобы я ушла отсюда прямо сейчас? — спросила она, одергивая руку. Растерянный взгляд Йонсу выдавал его. — И как ты думаешь с ними говорить? Я кроме «аннён» и «оттоке» ничего не помню.

— Мы должны сделать это для себя, а не для них, — проговорил Йонсу, поглядывая на ожидающих реакции родителей. — Будем говорить на английском. Давай я начну, ладно?

Йерим недоверчиво кивнула.

Брат повернулся к родителям и сделал неуверенный шаг вперед.

— Вы сломали наши жизни, но я не злюсь на вас, — проговорил он, пальцами сжимая запястье. — Это было давно, и я уверен, что у вас были причины так сделать. Ситуация, в которую мы попали, сделала нас сильнее. И показала, что жизнь не всегда будет к нам благосклонна...

Это все выглядело крайне нелепо. Йерим устало вздохнула.

— Ты переигрываешь, — отметила она.

— Я хотя бы пытаюсь! — бросил через плечо Йонсу. — Если такая умная, давай сама.

Он насмешливо поклонился, руками приглашая сестру занять его место. Но Йерим прошла чуть дальше. Она встала совсем рядом с «родителями» и без каких-либо эмоций взглянула на их дурацкие кепки и разноцветные чемоданы.

— В отличие от Йонсу я не буду такой дурой, которая не видит в вашем проступке ничего плохого, — проговорила она. — Я как не понимала того, что вы сделали, так и не понимаю. И понимать не собираюсь. Вы подарили мне много проблем на прощание, но у меня нет ни сил, ни желания злиться на вас. Мне все равно. Можете считать, что мы квиты.

Несмотря на внешнее спокойствие, внутри нее бушевали противоречивые эмоции. Стоя рядом с Йонсу, этот момент становился еще нелепее, и волнительнее. Но в то же время ей будто бы была необходима эта возможность поговорить с родителями. Вздохнув, Йерим ощутила, как один из камней, лежащий на ее сердце, упал. Все еще было тяжело, но стало немного свободнее. Так, что воздуха в легких будто бы стало помещаться больше.

Развернувшись к ним спиной, Йерим поспешила оставить прошлое позади. Ей не хотелось вспоминать тот день и тот свитер расцвета божьей коровки, в который она была одета. Все это привело ее туда, где она сейчас. И чтобы пойти дальше необходимо было простить и отпустить обидчиков. Простить она не могла, но отпустила уже давно.

Йонсу остался стоять напротив «родителей», но смотрел на отдаляющийся силуэт сестры.

— А мне, видимо, придется принять тот факт, что вы правда нас сломали, — сказал он, пятясь в сторону. — Дерьмово, что Йерим-и столкнулась здесь со всеми людьми, которые сделали ей плохо. Но я еще могу что-то исправить, а вы уже нет.

«Родители» заговорили ему что-то в след, но Йонсу не обращал внимания даже на вырванные из контекста слова, которые он разбирал. Он заставлял себя думать, что ему все равно. Но выходило это крайне плохо. И удручающее чувство обязательства перед самим собой и перед сестрой перестало тисками сдавливать его, когда он закрыл за собой дверь и занял свободное место в кругу тех, кто так же, как и он, мысленно сопротивлялся прошлому.

Юэль сомневался, сможет ли пройти это задание. Он не знал, кто его главный обидчик. Родители, может быть? Но он не обижался ни на покойного отца, ни на спившуюся мать. Он презирал ее, но не ненавидел. Несмотря на то, что она постоянно его злила, он сопереживал ей. Незаслуженно, очевидно, но никак не мог от этого избавиться. А как наставники смогут устроить ему встречу с отцом?

— Я боюсь, что не сдержусь, — шепнул он Максу, когда тот, заметив беспокойство на лице буйного участника, подошел ближе. — Вчерашнее...

— Вчера было вчера, — сказал наставник. — Как и твое прошлое. Сожаление о сделанном — пустая трата времени и ресурса, если ты не прикладываешь усилий, чтобы не допускать таких ошибок. Держи себя в руках, и я уверен, ты справишься с заданием.

Экстрём покивал и сделал большой шаг, пропадая в коридоре.

Он нервно искал лямку на плече и нервничал еще больше из-за ее отсутствия. Указатели вывели его к картине, которую он никогда в жизни не видел: женщина, чертовски похожая на его мать, сидела у белоснежного надгробья. Она тихо плакала, прижимая к груди одинокий цветок, и даже не посмотрела на Юэля, когда тот подошел.

— Прости, сынок, — прохрипела женщина. — Это мы виноваты в том, что с тобой происходит.

— Нет, — затряс головой он, опускаясь на колени позади матери. — Вы не знали, что так будет. Вы гнались за лучшей жизнью, но... Вашей вины в том, что случилось, нет.

— Как же нет? — хмыкнула она. — Мы привезли тебя в незнакомую страну, лишили друзей, увлечений. Мы погрузились сначала в работу, а потом в свои беды. Совсем забыли тебя.

Юэль молчал.

Он запрещал себе винить в своих проблемах родителей. Он мог самостоятельно справиться со всем, если бы был сильнее. Ему следовало продолжать учиться и быть хорошим мальчиком с тяжелой судьбой. Но он самостоятельно выбрал путь обиды и ненависти. Юэль сам сбежал из дома, отправившись в приют. Думал, там ему будет легче.

Юэль сам сбежал и из приюта, когда понял, что там даже хуже, чем в семейном доме. Но возвращаться к родителям не хотел, ему не хватало стойкости, чтобы спорить с отцом, и не хватало терпения, чтобы каждый вечер поднимать пьяную мать из-под стола.

Экстрём злился на них тогда. Ненавидел всей душой, обвиняя абсолютно во всех своих бедах. Но когда отец умер, внутри что-то треснуло. Он понял, что родители не виноваты. Понял, что их нужно ценить. И в то же время не мог вернуться домой к матери. Любить ее на расстоянии было куда легче, чем каждый день видеть, как она спивается и убивает саму себя.

На расстоянии было легче даже тогда, когда его отправили в тюрьму за многочисленные драки.

— Я ни разу не приехала к тебе, когда тебя посадили, — произнесла женщина. — Я не пыталась поддержать тебя, когда умер твой папа. Ты винишь себя во всем, в чем виноваты мы.

Юэль не понимал. Ему казалось, что суть задания в том, чтобы простить. Но он не злился и не обижался, напротив. И все же женщина, выглядящая как мать и даже говорящая тем же прокуренным голосом, что и она, пыталась донести до него какие-то странные вещи.

— Я... Я не виню вас, — произнес Экстрём. — Что мне нужно отпустить?

— Ненависть к самому себе, наверное, — мать все же взглянула на него. Юэль прикрыл глаза, не желая смотреть на копию матери, но с явными различиями в количестве зубов или более здоровом цвете кожи. — Тебе нужно понять, что не ты один виноват в том, через что тебе приходится проходить.

— Мне нужно принять, что виноваты и вы с отцом, — качнул головой Юэль. — И простить вас.

— Да, — печально улыбнулась женщина. — Прости нас. Прости меня.

Юэль поднялся на ноги. Он бросил мимолетный взгляд на надгробье, которое тоже выглядело не так, как в реальности. Он помнил белый треснувший камень, на котором красивыми буквами было выведено имя отца, так, будто смотрел на него каждый день. Этот же — ложь.

Но сердце все равно покалывало.

— Вы лишили меня любви и заботы, — сказал Юэль, отходя в сторону. — Вы заставили меня убежать в приют и выживать на улице. Я стал злым из-за того, что отец вечно меня бил, а ты делала вид, что все в порядке, — он потер намокшие глаза и запрокинул голову. Потребовалось несколько глубоких вздохов, чтобы осознать все происходящее. — Вашей вины во всем этом больше, чем моей. И мне нужно признать, что я злюсь, хотя почему-то так пытаюсь это подавить.

— Простишь нас? — мать продолжала сидеть на коленях у надгробья, но подняла голову, чтобы взглянуть на сына.

— Только потому, что это необходимо мне, — уходя, ответил Юэль. — Вы уже ничего не исправите. А я могу хотя бы попытаться...

Максимилиан пришел сразу после того, как последний участник завершил задание. Лицо психолога не было напряжено, и он глядел на резидентов с признанием и благодарностью. Занимая пустующее место в круге из стульев, он закинул ногу на ногу и обвел взглядом присутствующих.

— Я вижу, что многие из вас в недоумении, — отметил он, указывая на нескольких людей. — Но почти все из вас смогли понять, что прошлое давно ушло. Вы должны осознать, что ваши шаги к хорошей жизни кажутся столь тяжелыми из-за того, что вы несете на себе большой груз обид, страхов и ненависти к кому-то. А кто-то даже к самому себе, — он посмотрел на определенного человека. — Да, Кира?

Она покивала, не поднимая взгляда на психолога.

— Сейчас каждый из вас может высказаться, — намекнул Чайковской Макс. — Рассказать, что вы почувствовали, стоя там — перед своими обидчиками. Попробовать сделать выводы от встречи. Кира, не хотела бы ты поделиться?

— Не думаю, — сжалась она. — Я... я никому не рассказываю об этом. Да и многие и без того меня тут задирают.

— А я бы послушала, — усмехнулась та тучная дама, с которой Кира дралась в первый день.

— Я бы тоже, — поддержал кто-то.

Макс довольно покивал.

— Окружающие, наверное, не видят в тебе сломленного человека, — сказал он. — Люди могут издеваться над тем, чья судьба им не известна. Но, насколько я знаю, сопереживание помогает понять.

— Хотите сказать, что мне станет легче находить общий язык с людьми, если я не буду бояться говорить о своих ошибках? — почти плача, спросила Кира.

— Да, — уверенно ответил Макс.

Почти все взгляды устремились к Кире. Она смахнула слезу со щеки и нервно рассмеялась, прикрывая лицо.

— Ладно, — согласилась она. — Все началось три года назад. У меня в стране про таких, как я, снимают идиотское шоу...

Кира стояла, упирая руки в раковину. Она едва могла стоять на ногах, ведь мечущиеся в голове мысли, словно поднявшийся ветер, откидывали ее назад. Взгляд был прикован к двум бумажкам, каждая из которых настойчиво показывала ей отчетливые красные полоски. Пара полосок на двух тестах.

Немыслимо. Она пила таблетки, чтобы избежать такого итога, но все равно где-то просчиталась. Нескончаемый шум воды привлек внимание Алекса. Парень постучал в дверь, но не услышал ответа. Постучал уже настойчивее, но Кира все равно продолжала молчать, не находя саму себя в потоке сожалений и сомнений.

С грохотом хлипкая дверь слетела с петель, и Кира почувствовала, как крепкие теплые руки обняли ее со спины.

— Не делай так больше, — шепнул он, прикрыв глаза. — Ты же знаешь, что я переживаю за тебя.

Он решил, что она здесь снова порезала себе вены. И лучше бы это было так, ведь ей очень хотелось прямо сейчас схватиться за бритву и легким движением все это прекратить. И все же сопротивлялась, пряча под ладонью две чертовы бумажки.

Теплые руки Алекса, как пытка, доводили ее до грани, когда уже едва получилось не сорваться на рыдания. Она повернулась к нему, показывая смятые тесты. Ее взгляд требовал ответа, но она сама не понимала, какого именно. Что должен был сказать ее парень, чтобы она приняла факт, что ее жизнь закончилась?

— Вау, — выдал он и расплылся в улыбке.

— Какое «вау», Алекс? — выдавила она из себя. — Я не буду сохранять этого ребенка.

Он переменился в лице.

— Собираешься делать аборт? — тихо спросил он, сжимая Киру за запястье. — Я не позволю тебе убить нашего ребенка.

— Я сама еще ребенок! — запищала она, пытаясь отойти от него.

— Никакого аборта, Кира! — закричал он, хватая ее за плечи. — Ребенок — это подарок свыше. Ты головой подумай. Сделаешь аборт сейчас — и потом можешь и не родить совсем. Я работаю, у нас есть дом. Мы сможешь воспитать ребенка!

Кира заплакала, глядя в его больше глаза.

— Я уже делала аборт два года назад, — сказала она. — И, как видишь, все с моей маткой в порядке.

Алекс удивленно похлопал глазами.

— Ты беременеешь второй раз и не понимаешь, что это судьба? — спросил он, пальцами касаясь ее подбородка.

— Я сомневаюсь, — шепнула она, отходя к раковине.

— Знаю, — кивнул Алекс и сделал шаг навстречу. — Но обещаю: все будет хорошо. Мы справимся. Ребенок — это чудо, и мы не должны играть в Бога, убивая его. Слышишь меня? Все будет в порядке.

Он смахнул слезы с ее щек и прижал к себе. Касаясь его груди, Кира чувствовала, как беспокойно билось его сердце. Сбежав от родителей за океан, Чайковская нашла того, что дарил ей любовь и нежность. И если он уверен, что ей нужно рожать, значит, так тому и быть. Если он уверен, что все у них будет хорошо, значит, так и есть.

Когда начало тошнить, дни превратились в один замкнутый круг. Бессилие, отсутствие аппетита, УЗИ, сохранение. Все девять месяцев беременности прошли быстро, но беспокойно.

Алекса уволили с работы, в доме начались постоянные скандалы. Он требовал с нее выполнять домашние дела, но Кира не могла даже подняться с постели. Он ходил по собеседованиям, но каждый раз приходил с новостью о том, что ему это не подходит. То график не тот, то зарплата не очень.

Кира чувствовала себя отвратительно, каждый раз звоня его родителям. Они помогали деньгами, привозили продукты и отдали все оставшиеся от младшей сестры Алекса вещи. Этого было достаточно, чтобы встретить маленького Бобби в этом мире.

Сын очень был похож на Алекса: его глаза, его нос и вздернутые брови. Кира сидела на кресле, кормя сына из бутылочки. От постоянных нервов и тяжелых родов у нее пропало молоко почти сразу. Она смотрела на Бобби безразлично, словно это был и не ее ребенок вовсе.

Она была готова выть, когда он начинал плакать каждый час. Кира не понимала, что ему нужно. Она проверяла подгузник, кормила, мыла, пыталась укачать. Но он все кричал и кричал навзрыд, отчего его и без того сморщенное личико превращалось в самое мерзкое, что Кира видела в своей жизни.

Когда Бобби, наконец, заснул, Кира оделась, забрала кошелек Алекса и вышла из дома. Поймав такси, она отправилась в ближайший дешевый клуб, куда ее могли пустить без документов. Там у входа стоял молодой парень, который будто бы ждал именно ее.

Им хватило одного взгляда, чтобы понять друг друга.

Он угощал ее выпивкой, болтал и улыбался. Кира впервые за все время после начала беременности чувствовала себя живой. И когда она уже была готова на все, незнакомец провел ее в туалет. Скрываясь от чужих глаз в кабинке, он достал пакетик с белым порошком и заманчиво потряс им перед глазами Киры.

— Угощаю, — поиграл бровями он.

Он быстро разбил этот грамм на две дорожки и вдохнул через свернутую купюру. Поморщившись, он довольно заулыбался и протянул трубочку Кире. Из-за грохота музыки и выпитого алкоголя перед глазами все плыло. Она улыбалась, будто бы ей рассказали глупую шутку, и не понимала, действительно ли хочет этого.

И все же вдохнула.

Нос обожгло, и она закашляла, заставляя нового знакомого смеяться. Он поймал ее в свои объятья, когда Киру повалило назад.

— Как тебя зовут? — спросила она, запуская пальцы в его жесткие волосы.

— Майкл, — ответил он, касаясь застежки бюстгальтера.

Его горячий язык оставил дорожку на шее, и Кира, подаваясь вперед, почувствовала твердый член, стремящийся к ней навстречу. Ведомая желанием просто развеяться, просто забыться, перестать думать об Алексе, о Бобби, о родителях, которые докучали ей ежедневными звонками с порицанием за решение рожать, Кира опустила руку к ремню Майкла.

Он понял ее намеренье. Приспуская джинсы, Майкл сел на закрытую крышку унитаза. Кира, покачиваясь, с глупой улыбкой и возбужденным взглядом, села к нему на колени. Она почувствовала, как ее наполняло тепло. И отмечала, какими яркими были ощущения. Она не сопоставила это с действием наркотиков, но связала это с Майклом.

Когда она проспалась, Алекс принес ей стакан воды. Он присел рядом, и Кира видела, как он из последних сил держал себя, чтобы не закричать.

— Почему? — спросил он. — Зачем тебе все это?

— Я не нагулялась, — ответила она, чувствуя, как болит все тело. Она до сих пор чувствовала толчки Майкла и его пальцы, сжимающие ее грудь. Прикрыв глаза, она сделала несколько глотков воды. Тошнило опять. Как на протяжении всей беременности.

— Ладно, — кивнул он. — Дай телефон. Посмотрю, с кем ты гуляла.

Он выхватил смартфон из ее рук и ввел пароль. Он ничего бы там не нашел, ведь Кира уезжала бесцельно. А об ее ночном знакомом знала только имя. И даже немного жалела, что не взяла его номер: настолько сильно она чувствовала ее присутствие внутри себя.

Алекс разочарованно бросил телефон на кровать.

— Ты больше не будешь никуда ходить, поняла? — повысил голос он, подскакивая на ноги. — Твое место — здесь. Рядом с Бобби. Ты сама приняла решение рожать и теперь не имеешь права винить ребенка в том, что ты, оказывается, не нагулялась.

— Я приняла решение? — округлила глаза Кира. — Ты себя слышишь? Ты со своей семьей в три голоса твердили мне, что нужно рожать.

— Да, — согласился Алекс. — Но ты взрослая девочка. Сильно хотела гулять — ослушалась бы. Разве я тебя держал?

Кира задыхалась в попытке найти слова.

— Иди ты, — выдала она.

Ноги сами побежали к выходу. Алекс успел лишь схватить ее за руку и дернуть к стене, прижимая всем своим весом.

— И куда ты собралась? — спросил он, дыша ей в лицо.

— Подальше от тебя. И подальше от Бобби, — закричала она. — Вы оба сломали мне жизнь. Ты хотел этого ребенка, а не я. Сам теперь с этим и разбирайся!

Она ударила его в грудь и, хватая кошелек, который Алекс отнял у нее с утра, бросилась бежать прочь. Каждый шаг отдавался болью в голове и в груди. С каждым шагом слез становилось все больше, а тонкие ноги едва донесли ее до конца квартала.

Алекс не следовал за ней. И лучше бы он тогда вернул ее домой.

Все молчали. Кира попыталась рукавом вытереть слезы со щек, но лишь размазала сопли по лицу. Максимилиан подошел к ней и протянул чистый тканевый платок. Она не хотела смотреть ни на психолога, ни на остальных. Ей казалось, что это была дерьмовая идея. Теперь все будут считать ее не просто странной девочкой, а тупой эгоистичной сукой, бросившей своей ребенка ради веселья, наркотиков и вечеринок.

— Просто чтобы прояснить, — заговорил Йонсу, — сколько тебе сейчас лет?

— Девятнадцать, — ответила Кира.

Хван немного подумал.

— Неплохо, — выдал он. — Родить в шестнадцать... Класс.

Калил все время рассказа не отрывал взгляда от Киры. И, неизвестно зачем, первым начал хлопать в ее поддержку. Другие быстро подхватили это, но оставались и те, кто просто с презрением глядел на нее. Чайковская чувствовала, что после ее истории отношение к ней поменялось. И сдвинулось оно в две совершенно полярные стороны.

— А вы чего хлопаете? — отозвалась тучная девушка. — Она родила по своей тупости и эгоистично бросила ребенка.

— Ее вынудили рожать, — заступился кто-то слева от нее. — Она была маленькая и влюбленная. Посмотрел бы на тебя, если бы ты была в такой ситуации.

Дальше Кира уже не слушала. Она поднялась со своего места и, игнорируя просьбу Макса сесть обратно, вышла из комнаты. Ей хотелось спрятаться где-то ото всех. Щеки жгло от обиды и соленых слез. Кира снова коснулась той раны, которая так сильно болела. И ей хотелось бы найти сейчас какое-то лезвие или разбить стекло в туалете, чтобы просто закончить все это.

Но она чувствовала обязательство перед всеми, кто сидел в той комнате. Обязательство доказать, что она поняла, как ошиблась. Обязательство показать, что она достойна того, чтобы вернуться в жизнь Бобби, пока еще не поздно. Ему всего два года, он едва ли понимал, что происходит и почему мамы нет рядом.

Кира знала, что он уже начинал говорить и резко бегать по дому. И только этот «материнский инстинкт», проснувшийся в ней так поздно, позволял Кире держать себя в руках. Ей просто нужно было время, чтобы успокоиться, и помощь этого центра, чтобы стать достойной матерью для своего малыша.