Катарсис – очищение души через сопереживание. 

Безволосый мужчина ввел растерянного Юэля в гримерку за залом, в котором тот полчаса назад совершил большую ошибку. Экстрём поднял лежавший на полу стул и, развернув тот к себе спиной, сел и сложил перед собой руки. Дождь смыл бо́льшую часть крови, но распухшая кожа кричала о произошедшем.

Он не знал, что до его прихода, в комнате обсуждали случившееся. Те, кто был в очереди после него, рассказали, что произошло. Рассказали, как Юэль вылетел из зала с разбитыми руками и шальными глазами. Все это стало поводом перетереть косточки, по всей видимости, самому агрессивному участнику.

Конечно, не он один отличился. Были и те, кто кидался оскорблениями в ответ. Были те, кто пытался ударить, но не смог. Были и те, кто, как Кира, впадали в истерику и до сих пор пытались избавиться от дрожи.

— Уважаемые, — заговорил лысый наставник, присаживаясь на последний оставшийся стул, — возьмите себе по стулу и проследуйте за мной.

Все поднялись со своих мест и, нехотя, поплелись за мужчиной. Он вывел их туда, где уже не было стеклянного куба и злых людей в масках. В зале сделалось пусто и темно, лишь пара маленьких ламп над сценой, освещали помещение.

Безволосый попросил расставить стулья кругом и занять места лицом в центр. Когда резиденты расселись, с некой неловкостью поглядывая друг на друга, мужчина втиснулся между участников и, закинув ногу на ногу, поглядел на всех.

— Мое имя Максимилиан, но вы можете называть меня просто Макс, — сказал он так, будто ему было двадцать лет, а не все пятьдесят. — Я буду вашим психологом и проводником в мир вашего бессознательного. Приношу свои извинения за то, с чем вам пришлось столкнуться здесь. Но мир всегда будет жесток. Люди жестоки, и я уверен, что вы знаете об этом не понаслышке. Мне необходимо было оценить реакцию каждого на агрессию и пришлось прибегнуть к столь радикальным мерам. Если вы злитесь на меня, то я понимаю. Однако знайте, что это — лишь начало нашего с вами пути.

Йерим сидела, не находя места длинным ногам. Стулья были слишком узкими, а спинка — низкой. Она сложила руки на груди, будто бы кутаясь в невидимое одеяло, которое могло скрыть ее от лишних взглядов. Ей доводилось уже сидеть в таких кругах, слушая слезливые истории неизвестных ей людей и пытаясь выдавить из себя свою.

Аплодисменты в конце каждой речи казались ей лицемерными, ведь она судила по себе и думала, что никому не интересны чужие проблемы. Каждый приходил в группу поддержки лишь для того, чтобы выговориться. И каждый, разумеется, хотел, чтобы помогли в первую очередь ему.

— Давайте пообещаем друг другу, что на наших встречах мы будем честными, — Макс почтительно наклонил голову и приложил руку к сердцу. — Найдите в себе силы, чтобы раскрыть свою душу и поделиться с другими историями, которые привели вас сюда. Может, кто-то хочет начать?

Один из резидентов поднял руку. Если быть честными, то Йерим даже не слушала. Она сверлила взглядом Йонсу, который делал вид, будто ему действительно интересно. Но она видела, как тот кидал взгляды на Юэля, опустившего голову.

Когда речь ощетинившегося парня закончилась, любезная аудитория тихо захлопала. И когда они закончили, Макс поглядел на Йерим.

— Скажи, почему ты не заинтересована? — спросил он.

— Да ей ничего не интересно, — выдал кто-то, получив в ответ недовольный взгляд Йерим и порицательное покачивание пальцем от психолога.

— Если я не плачу, это не значит, что я не заинтересована, — ответила она, подминая ноги под стул. — Или мне тоже нужно похлопать?

— Нет, — качнул головой Максимилиан. — Но ты можешь поделиться своей историей со всеми. Я осведомлен о том, что ты стала первой, против кого ополчились на голосовании. Может, твоя история позволит другим узнать, почему ты такая?

— Какая? — прищурилась Йерим.

— Закрытая, — предположил он. — Мы здесь для того, чтобы открывать свои сердца.

Йерим лишь покачала головой, не желая разговаривать. Понимала, что это снова поставит ее под удар, но не могла рассказать о своих переживаниях людям, которых знала несколько дней и с которыми, в лучшем случае, придется провести под одной крышей еще девять недель.

— Позвольте мне? — поднял руку Йонсу.

Он на секунду поймал взгляд сестры и ухмыльнулся.

— Я помню тот день, как будто он был вчера, — начал говорить он, намеренно принимая зажатую, стесненную позу. — На мне тогда были ботинки, которые воспитатели приюта не понятно откуда достали. Поношенные, вонючие и на размер меньше, чем нужно. Мои ноги до сих пор зудят при мысли о них...

Ворота приюта за ними закрылись.

Детский рюкзак в руках Йонсу не был набит даже на половину. Спустя семь лет у него не появилось новых вещей, которые дожили бы до его совершеннолетия. Синяя сумка с машинками перестала быть ему родной, но он ощущал себя все тем же маленьким сорванцом, каким его оставили.

Он взглянул на сестру. Та тоже казалась ему чужой. Он помнил ее совершенно другой. Помнил ее косички, из которых постоянно выбивались волосы. Помнил странный свитер расцветки божьей коровки. Но девушку, которая стояла перед ним, он едва знал.

Ему не нравилось то, что она совершенно потеряла стремление к женственности. Не нравилось то, что обстригла волосы до плеч. Она могла быть похожей на мать: лишенной стереотипной красоты по природе их нации, но наделенная невероятной привлекательностью, передающейся из поколение в поколение по женской линии их семьи.

И все же Йерим выбрала не тот путь.

— И куда ты пойдешь? — спросила она, когда Йонсу сделал первый шаг в свободной и новой жизни.

— Не знаю, — ответил он. — Найду денег на билет в Корею.

— Ты правда собрался искать родителей? — подняла брови сестра. — Это...

— Не говори, что глупо, — попросил Йонсу. — Они оставили нас не потому, что хотели. Я вообще не верю в то, что они нас оставили. Ты помнишь тот день? Я смутно. Мы могли потеряться, а их не выпустили обратно в зал.

— Ты тупой или притворяешься? — разозлилась Йерим. — Любой нормальный родитель забыл бы о том, что началась посадка. Любой бы с силой пробился бы даже через толпу из тысячи людей, если бы понял, что потерял своего ребенка. Наши просто оставили нас в аэропорту!

Йонсу бросил рюкзак на землю и остановился.

— Почему ты так считаешь? — взорвался он. — Я уверен, что они просто не смогли! Вот и все. Разве нужны причины для того, чтобы все пошло через задницу? Помнишь, отец тогда был очень расстроен из-за сокращения. Он мог просто забыться.

— Не смогли вернуться за семь лет? — повысила голос Йерим.

Рядом остановилось такси. Солнечный свет блеснул в приоткрытом окне. Мужчина неприятной наружности, но с доброй улыбкой глядел на бранящихся, будто зная, что кто-то из них точно сядет в машину.

— Ты сама подумай! Где бы они нас искали? У нас нет ни документов, ничего, — продолжал размахивать руками Йонсу. — Как бы они нас нашли? Обошли бы все приюты в штате? Говоришь, что тупой я, но сама даже подумать не хочешь.

Йерим толкнула его в грудь.

— Удачи. Я хотела бы посмотреть на твое лицо, когда ты, наконец, поймешь, что не сдался им, — процедила она. — Но я ни на шаг к ним не подойду. Хочешь в Корею — пожалуйста. С твоим красивым лицом, может, и айдолом станешь. Вали!

— Если захочу, то стану, — усмехнулся он и схватил сестру за плечо. — Хватит орать здесь. Садись в машину.

— В аэропорт меня отвезешь? — ударила она его по руке. — Знаешь что, Йонсу-я? Родители умерли для меня, когда посадку закончили и их самолет успешно взлетел. А ты умер для меня, когда сказал тем придуркам меня ногами запинать. Желаю тебе как можно скорее встретиться с родителями. На том свете.

— Йерим-и, — шепнул он. — Не горячись. Ты же знаешь, что я...

— Я знаю только то, что ты конченный кусок говна, — прервала она и подняла его рюкзак. Швырнула его в лицо брата и развернулась. Первый шаг был уверенным, но второй, пусть и не заметно, но менее.

Он не понимала: его глаза жгло летнее солнце или соленые слезы?

Йонсу грязно выругался ей в след и, заметив, что таксист все еще ждет, открыл дверь. У него не было ни цента, но он и не думал платить. Хотелось просто убраться подальше от тюрьмы, в которой он пробыл так долго. Хотелось посмотреть мир. И хотелось начать жизнь с чистого листа.

Хван не хотел думать, что через несколько дней начнет отчаянно искать сестру, которая разбила ему сердце.

Йерим разочарованно потрясла головой и лишь сильнее сжалась, укрываясь от прицельных взглядов в ее сторону. Она смотрела на Йонсу с абсолютной ненавистью. Несмотря на то, что он выставил себя жертвой, опуская все детали его издевательств над сестрой, так еще и заверил всех, что родители действительно были добрыми и любящими людьми.

Он вывернул всю историю в свою пользу, заставляя ему сочувствовать. По его раненной щеке даже скатилась скупая слеза. Интересно, как долго он ее выжимал?

— А рассказать о том, как ты разбил мое сердце, ты не хочешь? — спросила она.

— Так, может, ты нам расскажешь? — предложил Макс. — В ситуации, когда можно выслушать обе стороны, особенно хочется услышать все точки зрения.

— Ладно, — фыркнула она.

Йерим была крайне благодарна знакомой девочке, которая на год раньше покинула приют, но уже успела обзавестись квартирой и найти более-менее сносную работу. Не так давно она еще и познакомилась с парнем, от которого была без ума. Сложно его было, конечно, назвать парнем. Он больше годился ей в отцы, но размер его кошелька покрывал все неровности.

И потому, что девушка почти все время жила в квартире ухажера, она позволила Йерим остаться у нее. Взяв с той обещание, что она найдет работу и будет сама платить за квадрат и за свои нужды, она съехала.

Хван осталась одна. Ее взяли официанткой в дерьмовое кафе, но уволили через неделю. Она часто психовала на клиентов, потому что они требовали от нее невозможного. Ругалась с ними из-за того, что не всегда понимала языка жителей той страны, в которой оказалась.

Потом она работала в магазине, и там дела шли куда лучше. Никто не пекся об ее вежливости, но надоедливые пьяные покупатели, докучающие ей фразой «эй, улыбнись», с каждым днем доводили все больше. И все же приходилось терпеть. До момента, пока ей не перестали выплачивать зарплату.

Тогда, забрав со стола директора то, что ей положено, она просто оставила синий поношенный жилет на прилавке и ушла, не обслужив даже самого бесячего постоянного клиента.

Пытаясь выжить на украденные деньги, Хван докатилась до работы на заправке. Мотаться приходилось далеко и в основном пешком, ведь лишних денег на проезд ей не хватало. Однако там было не так уж и плохо. И начальство пока что ни разу не пыталось обмануть ее. А веселые байкеры постоянно подкидывали ей на чай. Иногда так хотелось сбежать вместе с ними. И она даже пыталась. И все же что-то остановило.

Она пыталась погасить вечное раздражение и усталость алкоголем, но ей не нравился его вкус. Пыталась курить, но совершенно не принимала факт, что кому-то нравится, когда дерет горло. Поэтому ее выбор упал на успокоительные таблетки, которые она, невзирая на рекомендации, потребляла пачками в неделю. К счастью, денег, что она получала на заправке, хватало.

Чувство голода притуплялось из-за препарата, а вода из-под крана текла всегда. Около пяти-шести таблеток, стакан прохладной жидкости — вот и весь ее завтрак, обед и ужин. Но одним вечером все пошло не так. Она выронила таблетки, когда в дверь настойчиво постучали.

Взглянув в глазок, она распахнула дверь, едва не ударив той стоящего человека.

Йонсу, держа в руках бутылку соджу, радостно улыбнулся. Легким движением руки он отодвинул сестру в сторону и прошел в квартиру. Бесцеремонно отталкивая ногами все, что лежало у него на пути, он в грязных кроссовках прошел в комнату и улегся на кровать.

— Ты зачем приперся? — спросила Йерим, складывая руки на груди. — И как ты вообще меня нашел?

— Я тоже рад тебя видеть, Йерим-и, — промурлыкал он, открутил крышку с бутылки и сделал несколько глотков. — Будешь за встречу?

Она впилась в него взглядом. Брат сильно изменился: перекрасил волосы, проколол уши. Он выглядел так, будто пытался наверстать упущенную сестрой женственность. Ведь и до этого больше походил на девчонку, а сейчас... Сейчас только торчащий кадык и до ужаса странный низкий голос выдавали в нем парня.

Его глаза блестели, но не от встречи. Неизвестно, сколько он выпил за сегодня. Но расплывшаяся улыбка и томный голос, будто бы со сна, говорили, что не одну маленькую бутылку соджу.

— Выметайся из моей квартиры! — крикнула она, пытаясь поднять его. Но, несмотря на внешнюю худобу, Йонсу был тяжелее, чем она могла представить. — Что, не получилось в Корею улететь?

— Забудь про Корею, — шепнул он, сцепляя их пальцы. — Давай попробуем все с чистого листа. Если раньше я был для тебя поддержкой, то теперь сам нуждаюсь в тебе. Пожалуйста...

Йерим отступила от него на шаг и осмотрела. Он выглядел искренним, когда говорил это. Большие карие глаза блестели сожалением и мольбой. Йонсу поджал розовые губы, словно был готов заплакать. Он часто в детстве так передразнивал ее, но сейчас выглядел жалостливо. И лишь на момент позволив взять тоске верх над собой, она сказала:

— Ладно. Но не думай, что сейчас все наладится. Можешь жить здесь, но найди хотя бы работу.

— Конечно, Йерим-и, — воодушевился он, обнимая сестру.

От него пахло алкоголем и дезодорантом, но сам он был таким теплым и родным. Он терся щекой о ее волосы и водил руками по спине, словно пытаясь растопить тот лед между ними, который он сам и залил.

Первый месяц все шло хорошо. Йонсу пытался что-то делать по дому, встречая сестру с работы с готовым ужином и прибранной квартирой. И все шло бы как надо, если бы он не игнорировал ее просьбы не перекладывать вещи с места на место. И если бы он не добавлял чертов карри в рис.

Все это становилось причинами для конфликтов, но Йерим успокаивала себя тем, что он якобы старается, что это всего лишь время притирки друг к другу. Но время шло, а каждодневные скандалы становились все хуже.

Йонсу так и не нашел работу. Но начал пропадать где-то по вечерам, возвращаясь лишь к утру, когда от и без того короткого сна оставался час. Он поднимал сестру на ноги громким топаньем и хлопаньем дверьми. Она не понимала, откуда у него деньги, чтобы каждый раз приходить пьяным.

Скидывая странное исчезновение денег на свою рассеянность и забывчивость, она не всегда могла купить себе таблеток, не говоря о том, чтобы заплатить за квартиру. И когда подруга позвонила ей, напомнив о висящем долге, из-за которой квартиру могли просто отобрать, но отказавшись занять хотя бы половину от нужной суммы, Йерим решилась на самое гадкое дело в ее жизни.

Ей трудно было поднять руку над кассой прежде, чем сдать ее. И когда нужная сумма набралась в кратчайшие сроки, не выдержав мук совести и страха быть пойманной, Йерим просто перестала выходить на работу.

Все деньги на оплату квартиры она хранила в небольшой баночке для специй в верхнем ящике над столом. И когда пришло время ее открыть и погасить долг, ни цента там не оказалось. Складывая воедино все произошедшее за эти полгода, Йерим не спала до момента, пока не явился брат.

Йонсу завалился в квартиру, гремя бутылками и хохоча. Она поняла, что брат был не один. И, выйдя из темного коридора, как живой труп, Йерим поглядела на пришедших. Взрослый мужчина с развязанным галстуком и расстегнутой на половину рубашкой, и Йонсу с распухшими губами застыли в проходе, увидев ее.

— Убирайся, — сказала она то ли мужчине, то ли брату.

Но, решив, что это предназначалось для него, неизвестный развернулся и вышел в коридор. В квартире стояла тишина: было слышно, как туфли мужчины отстукивают каждый шаг вплоть до двери, ведущей на улицу.

Йерим не сказала и слова, прежде чем швырнуть в Йонсу пустой баночкой для специй. Он успел пригнуться, но чуть не потерял равновесие и, хватаясь за стенку, подошел к сестре.

— Йерим-и, — шепнул он. — Я все объясню.

— Засунь язык себе в задницу, — ответила она. — Или в задницу того мужика, кем бы он ни был. Ты совсем уже?

— Да, я... сплю с мужчинами, — нервно рассмеялся он. — С девушками тоже, если они могут купить мне выпить. Но чаще с мужчинами...

— Не делай вид, что не понимаешь, о чем я! — закричала она, но закрылась, сложив руки. — Мне абсолютно насрать, с кем ты трахаешься. Но только если это не за мой счет. Ты пропил все, что я собирала, чтобы нас с тобой не выперли из этой квартиры.

Йонсу виновато опустил глаза.

— Ты хоть понимаешь, каким трудом мне доставались все деньги, на которые мы жили? Ты покупал свой обоссаный карри на мои деньги! Я работала, как проклятая по пятнадцать часов в день для того, чтобы ты налакался в баре и подставил свои булки какому-то левому мужику? — она всплеснула руками и фыркнула. — Зарабатывал бы хоть своей задницей. Или ты не такой красивый, как тебе кажется, и мало кто из здешних мужиков хочет трахаться с корейцем?

— Вот это было лишним, — качнул головой он.

— Да? Лишним было то, что я позволила тебе остаться, — холодно сказала она. — Выметайся. Три своих носка и дырявые трусы найдешь завтра под балконом. Это все, что у тебя есть.

Йонсу не сдержался. Он чувствовал, как она, принижая, провоцировала его, вынуждала ответить. Чувствовал, как она ложечкой ковыряла его мозг, как выклевывала оттуда, будто ревнивая и неудовлетворенная жена, все хорошее.

— Да пошла ты! — рыкнул он, опустив тон голоса. — Я пытался зарабатывать! Да, продавая свою задницу. И что? Если бы я пил только на твои деньги, то ты бы осталась без цента еще пару месяцев назад. Ты опять думаешь только о себе, — он ткнул ее пальцем в грудь, а потом отстранился и поднял руки. — «Посмотрите, какая я несчастная. Я работаю, но никак не могу заработать. А вместо благодарности брату, я говорю, как же ненавижу карри. Пожалейте меня кто-нибудь». Вот так ты выглядишь.

Секундную тишину прервал громкий хлопок. Йонсу коснулся щеки пальцами и со злостью посмотрел на сестру. И тут же последовал ответ. Но гораздо сильнее, что Йерим, покачнувшись, успела лишь удержаться за комод.

Она подняла на него глаза, выражающие все самые печальные и негативные эмоции. И он смотрел на нее так же. Только сожаления, которое Йерим пыталась найти в его взгляде, не было.

— Вещи мои выстави на пороге, я завтра заберу, — бросил он и, хлопая дверью, ушел.

Йонсу довольно улыбнулся, когда она закончила говорить. Послышались тихие хлопки, немного, но набирающие силу. По меньшей мере половина отозвалась на эту историю. И кто-то уже бросал на Йонсу осуждающий взгляд. И все равно ему было это ни по чем. Он лишь смотрел на сестру будто бы с гордостью за то, что она, наконец, перестала держать это в себе.

— Вы многое пережили вместе, — заговорил Макс. — Мне кажется, вам стоит поговорить обо всем и простить друг друга. Давайте возьмем небольшой перерыв, разомнем ноги и продолжим. Может, за это время кто-то еще захочет поделиться с нами чем-то волнующим его.

Он поднялся со стула, своим видом приглашая остальных. Когда на стульях осталось совсем немного человек, Йонсу подошел к Йерим и кивнул в сторону гримерки.

— Хочешь обсудить это? — спросил он.

Она подняла на него взгляд, в котором явно не просматривалось согласие. И все же она пошла, ведь у нее была пара вопросов к его странному поведению.

Йонсу осторожно прикрыл дверь и, поворачиваясь к ней спиной, посмотрел на сестру. Он смотрел точно так же, как в тот день, когда приперся к ней в квартиру. Виновато и жалостливо. Но Йерим зареклась больше не верить такому взгляду. И касалось это не только Йонсу, но и других людей. Она понимала, что за каждыми такими большими блестящими от слез глазами скрывались личные интересы и неминуемая попытка обмануть.

— Зачем ты это сделал? — спросила она. — Зачем рассказал о том дне, да еще и выставил меня полной дурой?

— Чтобы ты, наконец, заговорила, — сказал он. — Тебя чуть не выперли на прошлой неделе, а ты продолжаешь вести себя так, будто тебе все равно. Никто не будет бегать за тобой и умолять рассказать им, какой твой брат мразь. Как ты этого не поймешь?

— А тебе есть до этого какое-то дело? — приподняла она брови и, поняв, что ему нечего ответить, усмехнулась. — Тебе никогда не было до меня дела, Йонсу. Ты думал только о себе и о том, как спасти свою задницу. Я более, чем уверена, что и за этим поступком скрыто что-то продуманное и расчетливое, чтобы списать меня со счетов.

Йонсу закинул голову назад и тихо рассмеялся.

— Мне не за чем списывать тебя со счетов, — проговорил он. — Ты не имеешь никакой ценности.

Они впились в друг друга взглядом, но промолчали. Йерим могла бы ударить его, как в тот раз. Но тогда она была в ярости. Сейчас же кроме презрения, граничащего с безразличием, она ничего не ощущала. Йонсу чувствовал это и, понимая, что не добьется от этого разговора никакого итога, открыл дверь и вышел.

Джулиан не торопился вставать со стула, когда все вышли. Ему некуда было идти, ведь сигарет в пачке осталось слишком мало. Знал, что если увидит курящих, то тоже захочет присоединиться. Поэтому, доскабливая остатки черного лака на ногтях, он проследил, как Хваны ушли в гримерку.

Йонсу, правда, через две минуты вышел. С растерянным видом он проследовал по сцене мимо Джулиана, не обращая внимания на пристальный взгляд того. Росс повернул голову обратно, но не увидел, как открывалась дверь или как выходила оттуда Йерим.

Его одолело жуткое желание сходить и проведать ее. И все же, понимая, что не стоит так сильно навязываться, он остался сидеть на месте. И лишь тогда, когда Максимилиан попросил собрать отсутствующих, он проследовал в гримерку.

Хван сидела на полу, кусая губы. Она не заметила, как кто-то вошел. Все ее мысли были сосредоточены вокруг Йонсу и его поведения. Она не понимала, чего он добивается. Не понимала, что ему нужно от нее. Ведь в первый день после разлуки длиной в полгода он был не против делать вид, что они не знакомы.

А сегодня сам рассказал всем, кто еще не понял, что они брат и сестра.

Все это сильно подрывало его репутацию в глазах его тупоголовых дружков, но Йерим была уверена, что у него в голове давно созрел какой-то безумный план, которого он тщательно придерживался. Осталось узнать, что он задумал.

— Макс собирает всех обратно, — сказал Джулиан, возвращая ее в реальность.

Хван покивала и, собравшись с силами, поднялась на ноги.

Когда все вернулись на свои места, а наставник снова закинул ногу на ногу, он посмотрел на близнецов. Те оба не глядели ни друг на друга, ни на остальных. Дулись, как маленькие дети, игнорируя вопрос о том, решили ли они свои проблемы.

Еще несколько человек поделились своими историями. Джулиан отметил то, что у многих все проблемы начались тогда, когда стали происходить непонимания между детьми и родителями. Все это до грустного очевидно, ведь каждый здесь, будучи человеком за двадцать лет, упоминал началом своего разрушительного пути возраст от десяти до шестнадцати. Очень мало кто сказал, что его беды начались после восемнадцати лет и только по его вине. Все осуждали родителей, которые, как казалось Россу, и понятия не имели о том, что их дети сейчас говорили.

Когда формальные аплодисменты после очередного рассказа стихли, Максимилиан посмотрел на Джулиана. Тот сидел, развалившись на стуле, и с едва заметной ухмылкой наблюдал за сидящими напротив него людьми.

— Джулиан, — обратился психолог, наклоняясь чуть вперед, пытаясь посмотреть на лицо Росса, — как насчет тебя? Ты был одним из самых спокойных людей на задании, но обидчики много говорили о...

— Нет, — мотнул головой он. — Я не буду говорить. Я знаю свои личные границы и пока не готов никого впустить в них.

Наставник кивнул.

Йерим недоуменно глянула на Росса. Почему Макс не стал допытывать его так же, как и ее?

— Что ж, — заключил Максимилиан, — если больше никому нечего сказать, то нам пора заканчивать. Благодарю каждого, кто проявил сегодня смелость и поделился с нами. Надеюсь, к следующей встрече и остальные осознают важность этого. Встретимся с вами завтра на еще одном задании.

Несколько людей стали благодарить психолога слабым рукоплесканием, будто бы зациклившиеся заводные игрушки или выдрессированные на точку в конце предложения собаки. Подходило время ужина и многие, не заходя в комнату, прошли сразу в столовую, ведомые приятным запахом тушенной капусты.

Кира уселась напротив Йерим и, резво подняв со стола вилку, принялась набивать рот. Это было хорошо, ведь Хван едва ли хотела разговаривать с ней. И все же, когда половина порции была съедена, Чайковская сделала несколько глотков чая, причмокнула и поглядела на приятельницу.

— Йонсу козел, — сказала она. — Он пытался выставить тебя в плохом свете, чтобы против тебя ополчились все, кто облизывает ему ботинки, — по ее налитым румянцем щекам было ясно, что она возмущена. — Но ты молодец! Я прям горжусь тобой. Все должны знать о том, какой он на самом деле.

— Ты правда так считаешь или подлизываешься ко мне, чтобы я украла для тебя сигареты? — спросила Йерим, не поднимая взгляда от тарелки с едой.

Кира опешила.

— Что? Не-ет. Я так думаю. Ты молодец! — энергично закивала она и попыталась в жесте поддержки коснуться руки Хван. Но та не позволила. — И прости за то, что было. Я не считаю тебя воровской или что-то в этом роде.

Йерим молча кивнула.

— Кстати, а где Йонсу? — закрутила головой Кира, будто бы минуту назад не осуждала его.

Он сидел в кабинке туалета, опустившись на крышку. Его штаны были спущены на пол, а на фоне исполосованных ног мелькал маленький холодный и острый кусочек железа. Единственная вещь, которая могла привести его в чувство. Всего пара штрихов — и он снова тот надменный, самовлюбленный Йонсу, которым рисовал себя перед другими.

А во рту все еще привкус отчаянья, поглотившее его двенадцать лет назад в аэропорту. Каждый раз, как он вспоминал об этом, он ощущал маленькую ладошку Йерим-и, которую крепко держал трясущимися руками, пока они бесцельно сидели напротив выхода к посадке.

До сих пор в голове не укладывалось то, что произошло. Йонсу не хотел, отказывался принимать факт того, что Йерим права. Он постоянно злился на нее за сказанное, но лишь потому, что это была правда. Родители отказались от них самым мерзким и бесчеловечным способом, который вообразит только больной мозг больного человека.

Лезвие уперлось в грубую кожу, но Хван пытался не дергать рукой. Единственная причина, по которой он жив — невозможность умереть. Его держало в этом мире много спорных вещей. Страх, ненависть, грусть, отчаянье, грубость, боль, которые сначала доводили его до порезов, а затем проходили с новой волной презрения.

С одной стороны, хотелось избавиться от страданий и избавить мир от своей токсичности и беспомощности. С одной стороны, хотелось знать, что он больше никогда не вернется в жизнь Йерим, позволяя ей встать на ноги и зажить, наконец, спокойно. Но с другой — «я не должен так легко избежать своего наказания за содеянное» и «я разочарую Йерим еще больше, если сдамся».

Он прикрыл глаза, задыхаясь от невозможности сказать ей те самые теплые слова, которые так давно носил в себе. Каждый раз, видя в воспоминаниях маленькую напуганную девочку с двумя черными косичками и наивными глазами, он хотел прижаться к ней и никогда не отпускать. Ему просто хотелось стать снова тем самым Йонсу-я, которого она любила и на которого могла положиться.

Но, видя ее в реальной жизни, трясясь от диковатого волнения перед ней, он показывал того самого отвратительного Йонсу. Он снова превращался в спившегося мальчишку, занимающегося проституцией за коктейль. Становился тем братом, который полностью подорвал доверие сестры одним необдуманным ударом по лицу.

Ему хотелось рыдать, но слезы давно были под запретом. Каждый порез — напоминание о том, как он заставил себя стать «сильным», чтобы избежать травли. Каждый порез — боль, которую он принес Йерим. Каждый порез — ее выпитые успокоительные. Ведь все, что происходило с ней — только его вина.

Он просто мог в один момент, в том чертовом приюте, отказаться подчиняться правилам иерархии. Он мог просто уйти к сестре и принимать удары по своему милому лицу вместо нее. Но он был трусом, желающим быть в безопасности. Ведь тогда, когда рядом не было родителей, Йонсу не мог играть в защитника. Когда ему грозила настоящая опасность, он спрятался за спины других.

И в первую очередь, за спину Йерим.

Хван чувствовал лютую растерянность на протяжении всех этих дней. Его метало от желания сказать что-то до боли неприятное и извиниться. Но второе казалось непосильным. А первое всегда давалось ему гораздо легче. И, следуя по протоптанной дорожке, он снова взялся за повреждения.

Алые капли проступили из-под раскроенной кожи.

За первой линией — вторая. Потом третья. Четвертая.

Все это приводило в чувство, освежало голову. Это было его легким выходом из дерьмовой ситуации: перестрадать и вернуться к образу морального урода. И он не знал, сможет ли когда-то это преодолеть.

Главная его причина быть здесь — Йерим, которая в его сторону без разочарованности и злости не смотрела. И он заслужил это. Но он так же заслуживал шанс исправиться. Вот только присутствие сестры все усложняло.

Промокая кровь бумажными полотенцами, Йонсу не заметил, как урна наполнилась красной размякшей бумагой. Живот крутило то ли от голода, то ли от отвращения. Скорее, второе. Пряча лезвие в пустой кулон, предназначенный для фото, Хван наклонился над раковиной.

Обжигая кожу льдом, Йонсу умылся. Время от времени лицо, за которое он так переживал, было ему противно. Сохраняя свою красоту и очаровательность, он лишил этого Йерим.

— Когда-нибудь все изменится, — шепнул он, касаясь подвески с кулоном на шее. — Когда-нибудь тут не будет лезвие, а наше фото.