Я сидел, закрыв глаза, и перед глазами мелькали картинки. Тогда мама купила мне красивый синий костюмчик с настоящей бабочкой. Был день города. Мне недавно исполнилось восемь лет. Мы уже жили вдвоем, и я, оглядывая себя в зеркало, думал, что я настоящий мужчина. Я даже надушился, как это делал когда-то давно мой умерший папа. Помню, мама подняла меня и прижала к себе – она тоже была очень красиво одета, в белое платье с рукавами-фонариками. Она сказала, что я настоящий маленький мужчина, а я ответил: «Мамочка, я очень тебя люблю. Ты такая красивая!». Она засмеялась и поцеловала меня в щеку.

Потом мы пошли в гости. Нет, не так: сначала мы гуляли по городу. Помню, я прыгал на батуте, и еще мне купили большой синий шарик, только он быстро от меня улетел, и я еще плакал, потому что мне было очень его жалко.

Мы пошли в гости к дяде Коле и тете Ирине. Это были мамины друзья. У них была дочка, Владка, ей было тогда уже пятнадцать лет. Мне она никогда не нравилась – она была грубая, и она всегда надевала короткую, некрасивую юбку в клеточку.

Помню, мы ели арбуз. Взрослые пили домашнее вино, а мы с Владкой – сок. Она еще все время возмущалась, почему ей не дают вина, ведь ей уже пятнадцать лет. Так она всех достала, что ей налили-таки рюмочку. Я сказал ей, что она дура, потому что то, что пьют взрослые, всегда невкусное. Она обозвала меня сосунком и насмешливо предложила мне пососать ее грудь. Я снова назвал ее дурой и отвернулся.

Потом родители куда-то ушли. Мы остались с Владкой вдвоем. Она к тому времени уже совсем охмелела и принялась гоняться за мной, чтобы тоже напоить. Владка убеждала меня, что это вино вкусное – почти такое же, как вишневый сок, только чуть-чуть покрепче.

В общем, я сам выпил одну рюмочку. Потом она заставила меня выпить вторую и третью. Мне было не очень хорошо – во рту все связало, да и я ходил, как пьяный. Помню, мы с Владкой начали танцевать. Она все прижимала мои руки к своей груди.

Не помню, как мы оказались на полу. Она сказала: «Давай поиграем, как взрослые. Я видела, как они это делают», и задрала юбку. Я сказал, чтобы она прекратила, потому что мне страшно, а еще меня тошнит. Но она назвала меня трусишкой и сдернула с меня шортики. Я начал от нее отбиваться руками и ногами, но она села на меня сверху. Она была жутко тяжелая. Я с ужасом на нее смотрел, а она в этом время немного приспустила с меня трусы. Я зажмурился и закричал, чтобы она перестала это делать, но она привстала, и тут я почувствовал что-то омерзительное, теплое и мокрое. Владка морщилась, но все же начала на мне ерзать. Я молчал, с ужасом и отвращением смотря на ее лицо – оно все залилось румянцем, глаза она закрыла.

Она как будто не чувствовала отвращения. Я не мог придти в себя, словно в голове был туман и все вокруг кружилось. Комната как будто вытянулась и сузилась, а Владка все не останавливалась. К горлу подступила тошнота, но я пока мог ее сдерживать.

Когда она, наконец, слезла с меня, я бросился в коридор, запутался в своей одежде, и меня стошнило прямо на пол. Я заплакал, стал натягивать на себя трусы и шорты, я звал маму и спрятался за дверь второй комнаты. Владка встала, увидела, что я натворил, и заорала на меня. Я отвечал ей плачем.

Когда пришли родители, Владка наябедничала им, что меня стошнило, а я не убрал за собой. Я сидел в другой комнате, и мне было очень стыдно, я чуть не провалился под землю от этого всепоглощающего стыда. Я все ждал, когда же она скажет, что мы с ней делали, но, спустя некоторое время она ушла гулять с подружками. И я понял, что об этом нельзя рассказывать родителям.

Мама все не могла понять, что же со мной случилось. Меня мучила совесть, что я не рассказываю ей об этом, ведь она была такая красивая и добрая, в белом платье... Когда мы пришли домой, я зашел в свою комнату, увидел свои игрушки в коробке, и тут меня совсем одолело. Наверное, я плакал до самого утра – мне почему-то было так жалко свои игрушки, я не мог смотреть на свое детское одеяло, а когда мама бросилась ко мне и начала спрашивать, что случилось, я только и мог сказать, что все игрушки плачут. Я говорил и говорил, что я не хочу взрослеть, что я хочу остаться маленьким, потому что Владка...

Потом, когда мне исполнилось пятнадцать, я понял Владку, и что ей двигало тогда. С того случая я очень начал бояться девочек, которые были старше меня. И поэтому, когда у меня появилась первая в жизни девушка, она была младше меня. Мы уединились от всех друзей, и я предложил ей заняться сексом. Она ничуть не смутилась и сразу раздвинула ноги.

Я должен был себе доказать, что со мной все хорошо. Но когда ощутил себя в ней, на меня вылилось такое ведро омерзения, словно я вывалялся в опарышах. К горлу подступила тошнота, и под собой я увидел не свою девушку, а Владку с колышущейся грудью и закрытыми глазами. Мне стало жутко, и я немедленно все прекратил.

С тех пор я никогда не думал о женщинах, как об объекте сексуального влечения. Вызывающе короткие юбки и открытые блузки вызывали у меня лишь отвращение, красные губы и откровенные рекламы – горькую усмешку, фильмы с эротическими сценами – тошноту.

Когда я открыл глаза, то увидел Кристину, выплывающую из моей квартиры. На минуту она представилась мне шевелящейся массой чего-то жирного и отвратительного. Она махнула мне рукой и, зайдя в квартиру, задернула на себе юбку, демонстрируя голую задницу. Мне хотелось сказать ей что-нибудь обидное, но я понял, что такую даму мало что заденет за живое.

Поэтому я встал и зашел к себе в квартиру. Там отвратительно пахло только что закончившимся половым актом. Костя почти не обратил на меня внимания, играя на своей гитаре. Значит, он уже под кайфом. Что ж, флаг ему...

Я начал разогревать суп, правда, есть совсем расхотелось. Открыл форточку, впуская внутрь холодный осенний ветер. За спиной послышались шаркающие шаги – в последнее время, Константин начал ходить именно так.

– Не трожь меня, – я с омерзением высвободился из его рук, – вдруг ты уже что-то от нее подцепил.

– Да ладно, тогда ты тоже должен был подцепить, – наркоман засмеялся и упал на табурет, – она все про тебя рассказала.

Я обернулся и с укоризной посмотрел на него.

– Я думал ты такой чистый гейчик, – заложив руки за голову, продолжал Костя, даже не смотря на меня, – а ты вон оно как...

– Между мной и ею ничего не может быть. Только раз она пыталась что-то сделать, но у нее ничего не вышло.

Константин издал язвительный смешок.

– Или у тебя ничего не вышло? – спросил он.

– Зато у тебя, я смотрю, сегодня все получилось, – заметил холодно я, снимая кипящий суп с плиты, – и ширнуться успел, и проститутку отодрать.

Костин взгляд сразу потяжелел.

– Тебе-то какое дело, а? Радуйся, что я опять тебя не бью, хотя стоит начать...

– Какое мне дело? – меня вконец достала его наглая манера говорить, – а то, что мы с тобой якобы связаны. Помнишь, ты что-то болтал насчет этого? Или хренов героин начисто вышиб тебе все мозги?!

– Лучше не ори на меня, – предупредил наркоман, – а то точно схлопочешь.

– Теперь я, кажется, понял, зачем ты все это затеял, – суп дымился передо мной, но я уже и думать забыл о нем, – все это только для того, чтобы забирать у меня деньги. Нашел овечку, да?! И почему же мне раньше не пришло это в голову! Конечно! Девушки у меня нет, стало быть, живу я один. Работаю в магазине, значит, и деньжата водятся!

– Да что ты вообще знаешь? – вдруг рявкнул Костя, – что бы ты вообще без меня делал? Думаешь, ты бы так легко нашел второго нормального мужика, чтобы он согласился тебя трахать? Да я же сразу понял, кто ты на самом деле!

– Убирайся из моей квартиры, – сдержанно проговорил я, – убирайся из моей квартиры, чертова сволочь!! Убирайся и больше никогда не приходи! Я ненавижу тебя! Ненавижу!! – я швырнул в него ковшом с супом. Константин вовремя успел закрыться и тут же встал.

– Сука, я тебя убью, – он шагнул ко мне и схватил за руки. Поднял меня тоже, – я тебя сейчас насмерть изобью.

Я толкнул его, и наркоман шатнулся к двери.

– Вали из моего дома, – зарычал я, словно зверь, – вали прочь, я сыт тобой по горло! Сдохни где-нибудь в подворотне! Сдохни, скотина!!

Тогда Константин бросился на меня. Я схватил со стола нож.

– Только попробуй меня тронуть еще раз, – прорычал сквозь зубы я, – только тронь...

В его глазах не было ничего, кроме тупой ярости. Но все же наркоман отступил. Я все еще сжимал нож.

– Убирайся, – говорили мои губы, но самого меня трясло.

– П*дор, – выплюнул он, но отошел к двери.

– Убирайся!!

Дверь закрылась за ним. Я выронил нож из рук и упал на колени. Дрожь вовсе заковала мое тело – я не мог подняться обратно на ноги. Ярость душила меня, я готов был выскочить из квартиры, догнать его и зарезать. Но все же я совладал с собой. Мучительно чесались руки. Я запрокинул голову и глубоко вздохнул. Надо было успокоиться.

Я закрыл дверь изнутри, чтобы Костя не пришел среди ночи обратно. Я все еще не испытывал никаких чувств – мозгу требовалось время, как всегда. В ванной набиралась вода. Мне нужно было это сделать, чтобы придти в себя, чтобы избавиться от апатии... Сейчас, если даже начнется землетрясение, я не выгляну в окно посмотреть. Мне будет все равно.

Я залез в воду прямо в одежде. Плеер положил рядом на край раковины. Закатал рукав на левой руке. Как же все чесалось. Под кожей словно шевелились голодные змеи. В наушниках заиграло что-то меланхоличное, по-моему, что-то, похожее на "Count to six and die" Мэнсона. Что ж, очень подходит... По настроению. И желанию.

Первый надрез я сделал слишком неглубоко – все-таки я перестал это делать больше пяти лет назад. Боль была притупленной, словно я резал по искусственной оболочке. Она не доставляла никаких ощущений. Я провел бритвой еще одну длинную красную полосу – словно маленькая ковровая дорожка расстелилась перед президентом. Кровь медленно проступила на поверхность, жадно облизала края ровной, тонкой раны. Я откинул назад голову, совсем как Костя, когда у него случался приход. Эта боль стала немного реальнее. И доставляла куда большее наслаждение.

Я мало о чем думал. Перед глазами стояла мама в белом платье. Она улыбалась и говорила, что я теперь ее маленький мужчина. Я провел еще одну полосу жизни по своей худой, измученной руке. Пальцы медленно сжимались в кулак. Сердце начало биться сильнее. В мокрой одежде было неприятно сидеть. Вниз по краю ванны, в воду, потек маленький красный ручеек. Впрочем, он сразу же прервался. Я размазал кровь по всей руке, с грустью смотря на то, как наполняются соком новые раны. Устало опустил руку в воду. Сильно захотелось курить.

Интересно, от чего умру я.

Костя, наверно, умрет от своих ярких снов. А может, он умрет от голода. Ему же сейчас некуда идти.

Я больше не пущу его к себе.

Нет, пущу...

Я с досады провел лезвием еще раз. Получилось слишком глубоко, почти до вен. Острая боль сразу же вскарабкалась вверх по руке. Я закусил губу и зажмурился. Вода понемногу становилась красной. Надо выбираться.

Не хочу. Я не хочу, я не хочу опять думать, не хочу слушать оскорбления, не хочу нести ответственность, ничего не хочу... Я сглотнул.

Завтра надо на работу.

Это заставило меня прийти в себя. Я открыл глаза и стал вылазить прочь. В теле была слабость. Хотелось лечь на кровать и ни о чем не думать. Я промыл порезы, заклеил их пластырем, замотал марлей. Надо было убрать растекшийся по полу суп на кухне.

Потом я лег спать. Я не слышал ничего – даже если Костя и приходил ночью, он не смог открыть дверь. Меня не разбудил ни стук в дверь, ни звонок, я спал, как мертвый.

Утром ушел на работу. Там было все так же, как и всегда. Мои мозги понемногу приходили в себя. Я решил, что если я впущу его еще раз, то все может вылиться куда в большие потери. Лучше его забыть.

Если бы Константин был просто другом, то это было бы сделать достаточно просто...

Но ведь он был не только моим другом.

Мне мешала рассуждать моя обида на него. Я уверял себя: то, что Костя говорил мне вчера, говорил не он, а демон внутри него, этот наркотик. На самом деле Костя так не думает. Костя меня любит.

Он говорил мне об этом хоть раз?

Только после секса. Это не в счет, потому что тогда хоть что можешь ляпнуть: мозги находятся в отключке.

Но ведь он же любил меня, он должен был меня любить! Иначе, как бы Костя мог жить со мной почти полгода, не испытывая ко мне ничего, кроме интереса наживы?..

Может позвонить ему?.. Я схватил телефон, то тут же выпустил его из рук. Нельзя. Если я заставлю Костю вернуться, потом будет еще хуже... Надо оставить его.

Почему же я совсем ему не помогаю?! Ведь Костя нуждается в помощи! Сам он ничего не сможет сделать!

Каким образом? Каким образом я буду спасать своего несчастного наркомана? Я вызову санитаров, чтобы его связали и отвезли в лечебницу?.. Ха-ха... И когда он вернется оттуда, то будет вести себя, как заключенный, которого сдала в тюрьму его жена. И точно меня прикончит.

От наркомании не излечиться. Ничего уже не действует – я потерял его истинного, его забил наркотик, и теперь только героин живет в нем, и говорит за него, и движется. Нужен экзорцист. Для изгнания беса.

Константин. Повелитель тьмы. Видимо, это прозвище не спасло его от собственных бесов. Далекая американская модель изгоняющего дьявола так и осталась лишь моделью, избранным образом, который так легко разрушить одним лишь прикосновением.

Я с горечью поджал губы. Если бы была такая волшебная палочка, то я бы дотронулся самым ее кончиком до воспаленных вен Константина, которые не давали ему покоя ни днем, ни ночью, и сказал бы, чтобы наркотик раз и навсегда вышел. Как в том фильме, «Ворон» – герой просто сжал руку этой наркоманки, и она превратилась в обычного человека, в любящую мать. Кончились все пороки.

Может, мне тоже восстать из мертвых, чтобы творить такие же чудеса...

Кто-то произнес над ухом «Мой ангел», и я с дрожью поднял глаза. Но никого рядом не было – только какой-то парень выбирал у стеллажей, что ему купить. Я перевел дух и снова опустил глаза в свои мысли. В свои безрадостные мысли.

«Досчитай до шести и умри», песня Мэрилина Мэнсона