Я погружался с головой в воду, погружался и закрывался руками. Под водой нельзя кричать, под водой можно захлебнуться. В тот вечер он никуда не уходил и был со мной – мы вместе готовили макароны по-флотски и потом вместе их ели, и смеялись так беспечно, как могут смеяться только люди, обреченные на смерть.

Потом мы ушли гулять – ночью. Мы бродили недалеко от нашего дома, на улице было не продохнуть из-за смога, прибитого к земле туманом и дождем. Мы кашляли и снова смеялись. Костя таскал меня через лужи, а я говорил, что когда-нибудь мы станем такими большими, что сможем достать рукой вот до той верхушки высохшего и почерневшего дерева. Константин разводил руки в стороны и кричал, что сейчас произойдет максимальный рост, и он трансформируется в зеленого великана. Я хохотал и отвечал тонким голосом, что Динь-Динь к полету готова.

Только никуда мы не выросли и не полетели. Мы заснули в тесных объятиях друг друга, чтобы потом проснуться под хрип будильника и гимн пионеров.

Когда я вошел в темную и пустую квартиру на следующий день, я все еще уверял себя, что Костя просто вышел в магазин. Я позвонил ему, но мобильный отозвался из ванной. Я зашел туда, и тут заметил под ванной ложку. Она так бесстыдно была там запрятана, что я готов был орать благим матом, когда достал ее и увидел копоть на металле.

– Что это?! – яростно спрашивал я, когда Костя только зашел в квартиру. Он действительно ходил в магазин.

– Дай сюда, – он вырвал у меня ложку и прошел на кухню.

Я подумал, что если сейчас расшибить себе голову об стену, он перестанет быть таким настороженно-спокойным.

– Ты обещал...

– Ты видишь, я из магазина, – Костя убирал продукты в холодильник, – я сегодня ничего не принимал.

Я остановившимися глазами смотрел на него.

– Правда? Ты не врешь?

Он глубоко вздохнул.

– Ну хочешь, проверь мои зрачки, – Константин склонился ко мне, – показать тебе еще раз вены? Посчитай, сколько там уколов и запомни, а потом будешь каждый раз пересчитывать и смотреть, не кололся ли я сегодня.

– Я просто должен быть уверен... – прошептал я, и вся моя ярость сразу прошла.

– Ты мне не веришь?

Таким вопросом он поставил меня в тупик, и прошел в гостиную. Я услышал, что Костя подключил гитару и сел на диван что-то на ней тренькать. Я притащился туда.

– Извини, - сказал я после того, как он закурил.

Костя не отвечал, подбирая и подбирая аккорды. Опять начался дождь. В комнате стало темно, а я все так и стоял у входа в комнату, смотря на его почерневший силуэт с дымящейся сигаретой и движущимися руками.

– Иди сюда, – неожиданно сказал Константин, снимая с себя гитару, – я тебя буду учить.

Я осторожно присел рядом, и он дал мне инструмент. Гитара была очень тяжелая и такая тонкая, совсем не как акустическая. Гриф тоже был узким.

– Ты похож на эту гитару, – вдруг сказал Костя, посмотрев на нас, – ты такой же, как она, у тебя такие же легкие струны, с тобой так же тяжело, пока не привыкнешь, но потом не оторваться, когда ты станешь наркотиком. И твоя мощь не внутри, – он прибавил громкости на колонках, – сам по себе ты звучишь тихо и обыденно, но стоит сделать все правильно, настроить тебя, и откроется такой звук, – он взял мою правую руку и провел по металлическим струнам, – что может просто снести голову.

– Сделай потише, – попросил я, представляя бурную реакцию соседей на такой грохот, – Сейчас уже почти одиннадцать. Соседи могут нажаловаться в милицию.

Костя долго возился со мной, показывая самые простые аккорды. Я бы не сказал, что все было так плохо – я все-таки запомнил самое основное, что он говорил. Только пальцам все равно было неудобно, они прогибались, и на подушечках оставались прямые бороздки от струн. Перебору я научился быстро, а вот с боем было куда хуже, тем более что Костя знал множество стилей боя, и пытался научить, на его взгляд, самому простому.

– Я лучше буду играть лирику. Там обычно перебор или медленный бой, – после нашего урока, улыбнулся я. Костя тоже бледно улыбался.

– А сколько ты был в завязке? – неожиданно спросил я, рискуя нарушить наше молчаливое перемирие. Константин тяжело на меня глянул, но ответил:

– Почти месяц. До того, как я приперся к тебе в магазин под дождем. Ну, когда ты меня еще выставил прочь, помнишь?..

Я отвел взгляд – получается, из-за меня он опять подсел...

И решил не говорить с ним об этом. Костя снова закурил и, откинув голову, дымил в потолок.

– И что теперь делать? – спросил только я.

– Я же сказал, что брошу, – отчеканил холодно Костя, – я уже бросал так. Брошу и в этот раз.

Боже, как мне хотелось ему верить.

– А если у тебя будет ломка? – одиноко прозвучал в темной комнате мой голос.

– Переживу и ломку, – тем же тоном ответил Костя.

Но позже я понял, что мне придется переживать все вместе с ним. Потому что, когда Константин бросал раньше, он бросал это где-то далеко, и меня не касалась его жизнь.

Теперь меня касалось все.

Что-то вроде ломки Костя начал испытывать уже на следующий день. Когда я пришел с работы, он пластом лежал на кровати.

– Кость, – произнес осторожно я, присев на край постели, – с тобой все в порядке? – я хотел дотронуться до его руки, но получил следующий ответ:

– Не трогай меня.

Я тотчас же отдернул руку.

– Почему?

Он сразу же сел.

– У меня сводит мышцы по всему телу... – Костя подтянул колени к подбородку и зажался в комок, – так лучше...

Но так было не лучше – уже спустя пять минут он беспокойно ходил по комнате, размахивая руками и крутя головой, словно у него затекла шея. Я боялся двинуться с места, следя за ним.

– Так уже весь день? – только лишь спросил я.

– Почти... – Костя поморщился, снова садясь на пол рядом с моими коленями, – Макс... Мне плохо.

У меня сразу что-то сжалось в горле.

– Костя... – я тоже сел на пол рядом с ним, – я не знаю, чем тебе помочь. Может, тебе принять ванну?

– Нет, не надо, – он мотнул головой и обнял сам себя, – холодно...

Я тоже обнял его, потом стянул с кровати одеяло и укрыл нас обоих.

– Мне надо... – прошептал Костя и тут же заговорил, – но я не буду, не буду... Это поначалу так плохо, надо просто подождать, потом станет легче, вот увидишь.

Что есть сил, я поджимал губы, чтобы они не дрожали. А Костя все говорил сдавленным полушепотом, что скоро все будет хорошо, все боли прекратятся, и он точно завяжет.

– Только ты меня не слушай, – обращался он ко мне, сильнее сжимая мои горячие руки на себе, – не слушай, если я буду просить у тебя деньги или что-нибудь еще. Потому что скоро будет кризис, я знаю, я тогда себя не помню, я могу сделать что угодно. Ты только не слушай меня, не поддавайся. Я буду хитрым, но ты не поддавайся. Мне очень надо будет героин, очень надо будет уколоться, но ты все равно не отпускай меня, ничего мне не давай.

– Хочешь, я возьму несколько выходных за свой счет? – спросил я, гладя его по голове и лицу, – тогда я буду все время дома, и тебе будет легче. Хочешь?

– Да, только если я не помешаю твоей работе, – Костя приложил мои руки к своим горящим, словно огнем, глазам, и признался, – мне страшно оставаться одному.

– Мне много дней не дадут, сколько дней длится обычно кризис? – спросил я, представляя, как будет сложно договориться с Госпожой.

– Обычно дня три, не больше, – ответил наркоман, – Макс, пожалуйста, не уходи от меня. Я не могу без тебя, ты тоже мой наркотик, мой героин...

– Я попробую отпроситься на три дня, но я не знаю, дадут ли мне столько, – я сказал себе, что Госпожа просто обязана дать мне эти три дня, – но я обещаю, что все будет хорошо. Хочешь, я прямо сейчас позвоню?

– Да, да, я хочу.

Мне пришлось его оставить и выйти на кухню. Госпожа так просто не далась, но я наврал что-то о том, что у меня умерла бабушка, и мне придется ехать в пригород. Она очень нехотя согласилась, но пригрозила, что я буду потом работать как раб на галерах, когда приду.

– Ну, что? – спросил обеспокоенно у меня Костя, когда я вернулся. Он качался взад-вперед, словно умалишенный.

– Когда я вернусь, я буду работать как краб, – ответил я и попытался засмеяться. Но мысли Кости, видимо, сейчас текли не в том направлении.

– Мой Максим будет со мной, будет со мной... – шептал наркоман, шмыгая носом и качаясь, – иди ко мне.

Я снова залез под одеяло к нему.

– Хочешь, я открою тебе страшную тайну, – спросил я, чтобы хоть как-то отвлечь.

– Очень хочу.

– На самом деле, меня зовут Максимилиан.

– Правда? – он так и не взглянул на меня, как будто вдруг увидел что-то экстраординарное в окружающей нас темноте.

– Да, только об этом мало кто знает.

– У тебя красивое имя... Можно, я буду так тебя называть?

Я поежился и снова обнял Костю – его била дрожь.

– Только не так часто и не при людях – непривычно как-то...

– Максимилиан... – продолжал повторять Костя, – какое красивое имя...

Потом я как-то совсем нечаянно задремал. Из темных и странных снов меня вырвал голос Кости.

– Ты – мой ангел. Мой сияющий ангел, – он сказал это достаточно громко, и я открыл глаза. У меня жутко затекла спина и все, что ниже, и я предложил:

– Давай уже ляжем спать. Или, может, ты хочешь чай?

– Да, я хочу пить, – ответил Костя и тут же вскочил, – я хочу двигаться. У меня мышцы тянет и скручивает.

– Может, это к дождю? – мрачно спросил я и отправился на кухню ставить чайник.

Он почти совсем ничего не поел и не попил. Я смотрел на Константина и пытался уверить себя, что скоро его муки закончатся, и все снова станет хорошо. Потому что я чувствовал немалое страдание, глядя на своего Костю, и больше всего в жизни хотел, чтобы завтра ему было немного лучше.