Тут в комнату вошла мама с тарелками дымящегося жаркого.

– Ну что, – звонким голосом протянула она, – настало время горяченького. Вить, держи.

Мы благодарно умяли сочное, острое мясо и снова запили алкоголем. Настало время подарков. Мама поставила на колени огромный цветастый пакет.

– Так, мои дорогие мужчины, я первая. – Со смехом сказала она, раскрасневшаяся от алкоголя. – Вот, Артем, держи, это тебе. Это соломенная шляпа. Смотри, ленточка такого же цвета, как твои глаза. – Она помнила, какого цвета у меня глаза? – Когда соберешься к нам на Юг, – К НАМ НА ЮГ, – не забудь ее взять с собой, а то сразу получишь солнечный удар.

– Спасибо, мам. – Я улыбнулся, гладя поля шляпы. В самом деле, она очень мило смотрелась.

– А вам, господин Воганов, вот этот кожаный ежедневник. – Папа принял из ее рук обтянутую в оберточную бумагу коробочку. – Стопроцентная кожа, только понюхай. Для самых важных – и не очень – дел.

– Спасибо, Верочка.

Я подарил маме небольшую картину, где какая-то дамочка кормила из рук единорога, а папе я презентовал длинное искусственное ружье. Я знаю, это было не в наших правилах, но ведь мама приехала, значит, можно было что-то изменить. Ружье было прикреплено к узорчатой доске, и это все можно было повесить на стену, сделав из жилища как будто бы настоящее логово охотника. Папа был очень доволен таким подарком и долго со мной обнимался. Сам он в своих подарках был прост – папа подарил мне деньги, чтобы я сам решил, чего я хочу, а маме подарил сережки. Мама такого подарка никак не ожидала. Да и мне показалось, что сережки обычно дарят те, кто в паре. Они были чудесные – с каким-то тяжелым красным камнем. Мама приняла их с удивленной, но благодарной улыбкой, но надевать не стала.

Время шло, а мы все так и сидели перед телевизором. Безусловно, это можно было назвать безудержным новогодним весельем. Потом мама решила взять инициативу в свои руки. Она встала, включила музыку, и объявила, что тот, кто сейчас не станет танцевать, будет измазан салатом. Эта идея показалась мне дикой. Я просто представить не мог себя танцующим в компании моих родителей. Антон с Пашей умерли бы с хохоту, если бы увидели меня. Но как только на моей щеке оказалась пригоршня салата с ананасами, мне пришлось встать. Папа не стал ждать салата в свою сторону, и поспешил обнять маму. Они вдвоем были уже сильно пьяны, их качало, они смеялись и держались за руки. Это выглядело настолько мило, что я захотел это сфотографировать. Когда они улыбались друг другу, когда она опускала свою хорошенькую головку на его плечо, мне казалось, что они и вправду вместе, и никогда не расставались, и я до сих пор маленький счастливый мальчик с обгоревшими на солнце плечами.

Потом они вдруг начали целоваться, и я понял, что лучше мне оставить их наедине.

Я сидел на кухне и разговаривал с Антоном. А кому мне еще было звонить. Он тоже был уже поддатый, хоть и уверял, что не пил ни капли. Он просто долго был на улице, у него замерзло лицо, и язык заплетается именно по этой причине. Еще он говорил, что купил для меня целый ящик порнушки, и что, когда я приеду, я должен буду при нем пересмотреть ее всю и ни разу к себе или к нему не прикоснуться. Я смеялся, потому что подобной чепухи мне еще никто не говорил.

Потом он начал мне признаваться в любви заплетающимся языком и вставляя маты через каждое слово, когда у него не получалось сказать такие сложные для его положения слова как «замечательный», «преданный», «восхитительный», «всеобъемлющий» и другие многосложные. Потом он плюнул и начал вставлять слова по-английски. Странно, но по-английски слова у него вылетали без сучка, без задоринки. В итоге его признание звучало приблизительно так:

– Мой дорога... доро... фу бл*ть! My dear Тема. Я жел... жели... желу... короче I wish you a happy New Year. Ты бы знал, как я тебя love, so much, my head's going to burst. Ты мой чела... чело... you're my man, и я тебя никому и никогда не отдам.

– Отлично, Тох, мне так еще никто не признавался. – Смеялся я, перебивая его, потому что в эту ночь случилось столько бреда, моя голова тоже могла вот-вот расколоться, как тыква. Тут я увидел маму, метнувшуюся в туалет, сказал ему, что я перезвоню, и положил трубку.

Она вышла спустя пару минут, обернулась ко мне. У нее помада размазалась и потекла тушь. Нетвердой походкой она подошла ко мне, упала рядом и стащила с головы парик. Ее волосы рассыпались по плечам.

– Ох, Артемочка, что же я натворила... – Простонала она, подперев голову рукой. – Что же я наделала, Темочка ты мой...

Я удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Она протянула руку и дотронулась до моего лица.

– Я должна уехать, Тема, завтра же. Он не должен меня видеть. Тема, какой ты красивый. Прямо как Витя в молодости.

– Уехать? Но почему?

Ее рука все продолжала гладить мое лицо.

– Ну вот он проснется завтра, все вспомнит... – Она посмотрела назад и вдруг заметила, что не застегнула платье. Начала его застегивать. – Начнет надеяться. А что я могу сделать? Меня Миша ждет. Сказал, что четвертого уже приедет.

– Мама, – я схватил ее за руку, – не уезжай. Останься с нами.

– Нет, Темочка, я не могу. – Она попыталась высвободить свою руку, но я не пустил.

– Мама, он тебя любит до сих пор. Он страдает. У него никого не было с тех пор, как мы приехали сюда. Правда. Он тебя ждет каждый день.

Она жалко улыбнулась, положила голову на стол.

– Я знаю, дорогой, знаю... – Прошептала она оттуда. – Но я правда не могу остаться. Вся моя жизнь там. А что с ним? С ним у меня ничего нет. И не будет уже никогда. Ох, Темочка, что же я наделала... – Она попыталась встать, но я и этого не дал ей сделать.

– Подожди, мама, я сейчас тебе принесу фотографии. Я нашел их сегодня. Ты посмотришь и увидишь, что вся твоя жизнь здесь, с нами, с папой и со мной.

Я бросился в комнату, быстро выхватил снимки из комода, но, когда вернулся на кухню, она уже спала.

– Мама...