Когда папа пришел вечером, его встретил запах котлет и пюре на молоке и сливочном масле. Родители скупо обнялись в прихожей, он сунул ей в руки еще один завернутый в бумагу букет, и стал торопливо раздеваться. Когда мы сидели за столом, их разговоры напоминали слабый прибой. «Ну, как там у тебя дела?.. – Хорошо, хорошо... А у тебя? – Что?.. А, нормально». Я стоял всего в нескольких шагах от прибоя и жаждал воды для своих раскаленных ступней, но разговор не клеился, и волны уходили все дальше, умирая и застывая в немом штиле.

Мы отдали маме целую спальню. Папа устроился на диване в гостиной, а я на полу, на матрасе. Зашел ВК ночью, под одеялом, чтобы не мешать папе светом. Антон там меня уже ждал, и на меня обрушился поток его жаждущих сообщений.

Да, пожалуй, я тоже соскучился. Я улыбался, когда мы с ним обсуждали наш день, и рассказывал о своих планах на завтра. Он звал меня приехать в общагу пораньше, еще до конца каникул, чтобы вместе провести как можно больше времени. Все зависело от того, насколько долго мама будет у нас в гостях. Я планировал вернуться в общагу тогда же, когда уедет и она.

Тридцать первого декабря мама никого не оставила сидеть у телевизора. Папа занимался приборкой, тщательной и скрупулёзной, не такой, какую обычно делал я. Я помогал ей на кухне – нарезал салаты, взбивал тесто, бегал в магазин за неожиданно кончившейся солью или никогда не существовавшей в квартире мукой. Она же, облачившись в фартук и высоко убрав волосы, делала столько вещей одновременно, что у меня голова кругом начинала идти. Нет, все-таки, женщины более приспособлены к ведению хозяйства, чем мужчины. Они как-то так умеют распределять свои силы и выполнять многоуровневые задачи, что за один промежуток времени могут и погладить белье, и сварить овощи, и помыть посуду, и научить тебя быстро чистить морковь, и проконтролировать, чем занимаются работающие на них мужчины.

Утянув фартук на тонкой талии, она распространяла вокруг себя такую энергию, что даже мой запыленный отец немного оттаял. Я порой ловил их, обменивающимися шутками и признательными улыбками.

Часов в десять вечера она заставила нас прилично одеться. Мы с папой привыкли никак не одеваться в эту ночь, мы даже телевизор не включали, чтобы послушать президента. Мы сверялись с нашими часами, открывали бутылку чего-нибудь, разливали ее, молча чокались, потом поздравляли друг друга с новым годом. Но с мамой теперь все было не так.

Я был рад, что захватил с собой подарок Эллы, и волновался как никогда, когда завязывал галстук (это меня папа перед выпускным научил) у зеркала и застегивал пуговицы рубашки у запястий. Мама меня еще ни разу не видела в галстуке, она, конечно, не приезжала, когда я выпускался из школы. Только вместо страшных брюк я все-таки надел джинсы, потому что в брюках чувствовал себя как учитель химии, от которого всегда пахло противным лосьоном для волос.

Глядя на свое отражение, я подумал, что неплохо было бы сделать татуировку на шее, вместе с пиджаком и галстуком смотрелось бы хорошо. Потом я себя сфоткал и отослал ммс Антону со словами: «Мама заставила меня надеть вот это». В ответ пришел ржущий смайлик и подпись: «Было сложно, но я подрочил».

Папа тоже смущенно оглядывал себя. Не знаю, откуда у него был этот костюм, но как будто он его не надевал со своей свадьбы. Мы посмеялись и похлопали друг друга по плечу. А потом открылась дверь, и вышла мама.

Думаю, у нас с папой лица стали одинаковыми. На ней было белое платье с пышной юбкой, короткий паричок и родинка на левой щеке. Она кокетливо улыбалась нам ярко-красными губами и подмигивала. Оледеневшими пальцами я написал Антону: «OMFG, моя мама Мэрилин Монро». Он мне ответил: «Ты бы вдул?». Я возмутился: «Ты что, она же моя мать!». А потом немного погодя написал: «Да, я бы вдул».

– Что такое? – Спросила она, легко пройдя между нами. – Я прочитала в гороскопе, что на год Обезьяны можно переодеваться в костюмы. Витя, ты ждешь кого-нибудь?

Мой папа поспешно отвел глаза и сказал:

– Нет.

Я встрял:

– Ко мне может Сашка зайти, он тоже в городе.

Она улыбнулась и сказала, поправляя на моем сжавшемся горле узел галстука:

– Как тебе идет этот цвет. Ты прямо как твой отец в молодости.

Потом мы сидели и смотрели телевизор. Это была довольно странная традиция, показывать в новогоднюю ночь выступления старых комиков. Мы с папой пару раз сходили покурить, не обмениваясь ни единым словом, но каждый думая о ней. Мама щебетала с кем-то из подружек по телефону, грациозно усевшись на мягкую ручку дивана.

Под бой курантов я застал себя пьющим когтистое шампанское и смотрящим на телефон, где было написано снова со ржущим смайликом: «С новым годом, сладкая попка». Мама кричала «Ураааа!», а папа смотрел на ее смеющееся, светлое лицо одухотворенными, блестящими глазами.

Потом во дворе загремели фейерверки. Мама накинула свою шубку и выбежала в подъезд, мы с папой нехотя последовали за ней. Я смотрел в ее спину и думал: «Ну почему же, почему же она не вернется к нам? Неужели она нас не любит? Неужели она нас никогда не любила? А эти фотографии... Там все так просто и радостно. Почему она не хочет вернуться, зачем она тогда приезжает? Зачем она вообще продолжает приезжать к нам, если мы для нее никто??». По возвращению в комнату мы с папой, не чокаясь, осушили по стопке водки. А она снова ушла говорить по телефону.

На этот раз я почувствовал, с кем она разговаривает. И хоть шум новогодних программ заливался мне в уши, я все равно слышал ее смех и воркование с кем-то. Конечно, она разговаривала с ним. Позвонить с Юга в новогоднюю ночь было почти невозможно и не так уж дешево, но они долго разговаривали. Может быть, он был каким-то телефонным магнатом, директором Билайна, например, а она была его любовницей. Они не могли встречать новый год вместе из-за его семьи, поэтому она приехала к нам, чтобы не чувствовать себя одиноко.

За время ее отсутствия мы с папой выпили почти полбутылки водки.

Я увидел, что у него снова поплыли глаза.

– Пап, – вдруг сказал я, – хватит уже, а? Она никогда не вернется. Посмотри на нее, – мы вместе вытянули головы по направлению кухни, – она никогда к нам не вернется. Я даже не знаю, зачем она приезжает к нам время от времени, но она больше не часть нашей семьи.

Он закивал, а слезы еще обильнее хлынули ему в тарелку с салатом.

– Давай выпьем еще раз. – Сухой, как палка, рукой он налил нам еще по одной. Мы одновременно осушили стопки.