Под его взглядом я вновь превратилась в забитую школьницу. Темно-карие глаза готовы были прожечь во мне дыру, а их недобрый блеск сулил очередные неприятности. Столько раз за последние годы я представляла встречу с неприятелями из Романовца и каждый раз видела себя уверенной женщиной, способной размазать их по стенке. Что же случилось сейчас? В груди сдавило от страха, ворвавшегося из детства, даже воздух вокруг приобрел какую-то горечь. Вдруг я поняла, что неосознанно тру плечо, где когда-то красовался огромный синяк, которым наградил меня Илья.

В тот вечер я возвращалась от Игоря. Он болел, а я навещала его, пока родители были на работе. Мне нравилось ухаживать за ним. Стыдно в этом признаться, но я хотела, чтобы мой парень как можно дольше оставался дома, и забота о нем лежала на мне. Стояла поздняя осень, темнело рано, и в пять часов жадный на фонари Романовец погружался в ночь. Игорь просил не засиживаться у него до темна, но я в очередной раз не послушалась. Быстро шагая по узкому проулку, я смотрела себе под ноги, чтобы не угодить в лужу, и не заметила, как за мной кто-то увязался. Только когда шаги послышались совсем близко, я поняла, что не одна, но до освещенной дороги было еще далеко. Я пошла быстрее, и шаги тоже ускорились.

— Кро-ко-ди-ли-ха! — нараспев произнес Илья, поравнявшись со мной. Я в ужасе отшатнулась, а он, громко рассмеявшись, со всей силы толкнул меня кулаком в плечо, где, несмотря на верхнюю одежду, у меня образовалась темная гематома.

Я быстро отдернула руку, но Илья все видел. Наверняка он, как и я, вспомнил тот вечер. Мерзавец растянул губы в отвратительной улыбке, обнажив ряд ровных зубов, и навис над стойкой, за которой я сидела.

— Ну, с возвращением в родную деревню, Лина. Только не говори, что не узнала.

Стоило ему открыть рот, как ко мне вернулось самообладание. Я точно знала, что не позволю вновь издеваться над собой. Я выросла, изменилась, и теперь Илье придется со мной считаться.

— Такую мерзкую рожу невозможно забыть, — прошипела я, гордо вздернув носик. Пусть видит, что я его не боюсь.

— Как грубо, — цокнул языком Илья. — Но я буду выше этого. — Он окинул меня заинтересованным взглядом, задержав его на вырезе моей блузки, — скажу даже, что ты недурно выглядишь.

— Мне следует сказать тебе «спасибо»? — скривилась я.

— Тебе следует сварить мне кофе. Я сяду туда, — он указал на столик у окна. — Поболтал бы с тобой, но надо накормить дочь, а потом бежать по делам. Ей суп, к нему поджарь кусок черного хлеба и... — он повернулся к Алисе, — выбрала пирожное?

— Я хочу вот это, — Алиса указала на корзиночку с ягодами, но потом перевела взгляд на морковный торт, — или это.

— Детка, давай что-нибудь одно. Тебе еще съесть всю тарелку супа.

— Эй! — вмешалась я в их диалог. — У нас нет супа. Если ты не заметил, это пекарня, а не столовая.

— А тетя Галя всегда кормила меня супом, — нахмурилась Алиса и хмуро воззрилась на меня. Из ее уст это замечание прозвучало самым настоящим выговором, и под ее совсем недетским взглядом я вдруг растерялась.

— Правда? Мама кормила тебя первым? Да... она рассказывала, что ты сюда заглядывала, — улыбнулась я малышке, заливаясь краской от мысли, что грубила ее отцу при ней, пусть даже Илья этого заслужил.

— А почему вчера вы не сказали, что тетя Галя ваша мама? — поправляя лямку своего огромного ранца, поинтересовалась Алиса.

— Да, как-то, к слову не пришлось, — смутилась я, краем глаза отмечая, как Илья напрягся.

— Ммм... — протянула малышка и заглянула за меня на кухню. — А где тетя Галя?

— Она приболела, поэтому пока я ее тут подменяю.

— Алиса, ты сказала, что вы с Линой общались вчера?

— С Линой? Это же Эви, — удивилась Алиса.

— Вот как? — усмехнулся Илья и перевел взгляд на меня. — И давно ты так представляешься?

— Алис, иди садись за столик, я сделаю тебе какао, — сказала я, игнорируя вопрос ее отца.

— Да, детка, садись, я скоро подойду, только перекинусь парой слов с Эви-Линой, — подхватил Илья.

Алиса неторопливо направилась к столику, явно заинтересованная нашим разговором. Я понимала ее, мне бы тоже было любопытно послушать беседу взрослых. Интересно, поняла ли малышка, что мы с ее отцом не переносим друг друга? Неожиданно стало неуютно от мысли, что и она может вслед за отцом меня невзлюбить.

— Эй! — Илья щелкнул пальцами перед моим лицом, и я поняла, что, блуждая в своих мыслях, не слышала, что он говорил.

— А?..

— Что тебе надо от моей дочери?! — взвился он.

— От твоей дочери? Ничего, — бросила я и занялась какао, стараясь сохранять полное безразличие.

— Неправда. Вчера она рассказала мне о милой женщине Эви, которая помогла ей собраться в бассейне, той самой, что была в моей бургерной. Что ты все расспрашивала ее о том, с кем она дружит, о Камилле и ее матери. Что ты вынюхиваешь? — Илья по-хозяйски зашел за стойку и встал рядом со мной, скрестив на груди руки.

— Я ничего не вынюхиваю, — резко повернувшись к нему, процедила я. — Вчера я просто помогла твоей дочери, и мы разговорились. Но знаешь что? Тебе бы не помешало самому больше обращать на нее внимание. Посмотри на Алису, она давно выросла из этого комбинезона. Думаешь, ей удобно? Чтобы ты знал, для здоровья девочки вредно носить штаны, которые малы. И вообще, уйди в зал. Сюда может заходить только персонал.

— Слушай, не лезь ко мне и моей дочери, — пропуская мимо ушей мое замечание, разъярился Илья. Он по-хозяйски вошел за мной на кухню и встал у плиты. Как же он был похож на себя в детстве, даже губы кривил, как тогда. Снова мне неосознанно стало страшно, фантомной болью разом вспыхнули былые ссадины и синяки. Я крепче сжала ложку, которой помешивала какао, чтобы он не увидел, как у меня дрожат руки. Но тут он меня добил... — У папаши научилась совать нос в чужие дела?!

— Не смей говорить о моем отце! — прокричала я.

— Значит так, Лина, — Илья специально выделил мое имя. Он оглянулся на дочь, улыбнулся и подмигнул ей, а потом снова со злобой посмотрел на меня. — Ты сейчас приготовишь суп и накормишь мою дочь обедом.

— И не подумаю. У меня даже курицы нет, чтобы сварить суп. И уйди, в конце концов, с моей кухни! — разъярилась я и кинула ложку в ковших с какао. Шоколадные капли вмиг разрисовали горошком мой белоснежный фартук, на что Илья ехидно улыбнулся.

— Я схожу в соседний магазин и принесу тебе продукты, — неожиданно спокойно заговорил он, берясь вместо меня помешивать какао. — Все равно, кроме нас у тебя нет посетителей и вряд ли будет. А вот мы с Лиской здесь будем частыми гостями, так что суп вари сразу на несколько дней. Пока будешь готовить, моя дочь займется домашним заданием. Насколько я помню, ты была не дурой, так что поможешь, если что. А у меня дела часа на полтора, даже хорошо, что Лиску можно с собой не тащить.

— Прости, что?! Ты хочешь, чтобы я учила уроки с твоим ребенком?! Романов, ты охренел?!

— А чем тебе еще заняться? Хотя бы не так скучно будет. Наверное, ты уже с ума сходишь от компании пирожков и булок, а тут живой человек.

Мне хотелось взять с полки банку муки и высыпать ее всю в ненавистное лицо. Как бы я ни старалась быть иной в его глазах — холодной, высокомерной, такой, какую следует остерегаться, — у меня ничего не выходило. Илья все также видел во мне крокодилиху, обязанную его бояться. Он вел себя непозволительно нагло, демонстрируя свою крутизну и вызывая очередной шквал ненависти к своей персоне. Лишь одно заставило меня остыть — возможность вновь остаться с Алисой наедине, а мне чертовски требовалось выяснить адрес матери Марины.

— Учти, я делаю это только ради Алисы. Она мне нравится. Даже странно, что у такого урода, как ты, могла выйти милая дочь, — доставая кружку под какао, произнесла я, даже не посмотрев на Илью.

— А ты, смотрю, за эти годы отрастила коготки. Не скрою, мне даже нравится. Только учти, Лина, ты правильно делала, что в школе меня боялась. В этом смысле ничего не поменялось. Советую тебе поостеречься, — Илья вынул ложку из какао и демонстративно опустил ее, грязную, в карман моего фартука.

— Это тебе стоит быть осторожным со мной. Не советую вспоминать школьные годы, не то заставлю тебя поплатиться за каждое слово, за каждый синяк, который у меня был по твоей вине, — я достала из кармана перепачканную ложку и провела ей по светлой толстовке Ильи, вытирая от какао.

— Ух! Прямо львица, — он громко рассмеялся, будто моя тирада была стенд-ап выступлением, стащил с себя толстовку и кинул ее на пол. — Ладно, Маркова, я в магазин. А это постираешь к завтра, в обед заберу.

Илья довольно быстро вернулся, хотя явно заезжал домой, потому как под курткой на нем был уже свитер. Он принес мне целую сумку продуктов, вновь по-свойски прошел за стойку и поставил пакет на стол.

— Сейчас... — он посмотрел на часы и чуть прищурился, — половина второго. Вернусь к четырем. Лиска как раз пообедает и закончит с уроками.

Не дожидаясь моего ответа, Романов пошел к дочери и, потрепав ее по волосам, за что получил от нее недовольное «эй», дал напутствие быть умницей. Я не могла видеть его, изображавшего идеального отца и отвернулась, чтобы налить Алиске вторую кружку какао. Добавив поверх горячей пены несколько воздушных пастилок, я вставила полосатую трубочку и украсила все это зонтиком. Я не догадалась сделать так с первой порцией какао, но теперь реабилитировалась, и глаза малышки мигом загорелись, стоило ей увидеть результат моих стараний.

— Как красиво! Тетя Галя так не делает. А это, наверное, дороже? Просто папа не разрешает шиковать. Нам еще сапоги мне покупать с его получки, — вздохнула Алиса, поправив свои ужасные очки, сползшие на нос.

— Ничего не дороже. Я тебя угощаю. Идет? — улыбнулась я.

— Идет.

— Тогда допивай какао, а я займусь супом. Потом приду помочь тебе с уроками. Вам много задали?

— Вот... два ряда прописей. Я уже один сделала, — Алиса достала из рюкзака ярко-красную тетрадку и с гордостью продемонстрировала ровно выведенные крючки.

— И это все? — я напугалась, что девчушка быстро управится и тогда мне придется занимать ее чем-то еще. Вряд ли ей будет интересно просто разговаривать со мной и отвечать на вопросы о погибшей пассии отца, хотя для меня такой вариант был бы предпочтительнее.

— Нет, еще задачка по математике, — Алиса кивнула на свой рюкзак и стала внимательно разглядывать, как тает пастила в какао, размешивая зефиринки трубочкой.

— Ясно. Тебе будет нужна с ней помощь?

— Только чтобы вы проверили. Я, потому что, ошибаюсь иногда. Таисия Максимовна, моя учительница, говорит, что я невнимательно читаю условия.

— Ну, такое бывает. Хорошо, я тебе помогу. Кстати, я тут подумала... Что, если тебе написать своей подружке Камилле письмо. Ты говорила, что сейчас вы не видитесь, наверняка она скучает по тебе, как и ты по ней.

— Письмо? Настоящее?

— Да. Ты же умеешь писать? — смутилась я, вдруг вспомнив, что Алиса еще в первом классе и только занимается по прописям. С другой стороны, она же умела читать...

— Умею. Меня папа научил, когда мне было четыре.

— Серьезно?

— Угу...

— Вот и славно. Тогда пиши письмо, а я передам его Камилле. Ты же знаешь, где она живет?

— Да, на улице Ленина, дом двадцать четыре, квартира два. Только я интекса не знаю. Без него же не отправить.

— Чего ты не знаешь?

— Интекса. Циферки на конверте.

— А! Индекса.

— Ин-де-кс, — по слогам повторила Алиса и расплылась в довольной улыбке счастливого ребенка, от которой у меня защемило сердце. Я не понимала, что эта девочка делает со мной, и как всего за пару встреч мне удалось к ней прикипеть.

— Верно. Ты умница. Только давай договоримся об одной вещи: мы ничего не расскажем об этом твоему папе. Хорошо?

— Почему вы не хотите, чтобы я говорила об этом папе? — Алиса насупилась, как воробушек на морозе.

— Ты просто пойми: я твой папа хотел, чтобы ты здесь занималась уроками, а не писала письма подружкам. Вдруг он разозлится и будет ругаться?

Это было низко, но я решила сыграть на дурном характере Ильи. Наверняка малышка не захочет его злить и согласится держать все в тайне... Но я ошиблась.

— Папа не будет ругаться. И я папе все рассказываю.

— Ну раз так... — мне осталось только развести руками. В конце концов, я узнала, где живет мать Марины Поляковой.

Илья пришел за дочерью вовремя и, не удостоив меня даже простым «спасибо», попросил поскорее дать ему счет.

— И это все? — нахмурился он, глядя на чек, где значилась куда меньшая сумма, чем следовало.

— Считай, что это скидка моим первым клиентам, — ответила я, подмигнув Алисе.

— Она съела морковный торт и корзиночку, а ты посчитала только корзиночку. Не надо нам твоей благотворительности. — Илья вынул бумажник и оставил на три сотни больше, чем значилось в счете. — А с тобой мы поговорим дома, договаривались только об одном десерте, — строго сказал он Алисе.

— Это было за счет заведения. Алиса не заказывала торт, я сама дала...

— Давать будешь кому-нибудь другому, — кинул он и, развернувшись к двери, потащил за собой Алису.

— До свидания, Эви! — только и успела крикнуть малышка.

***

Ирина Павловна, мать Марины Поляковой, жила в квартире, доставшейся ей от дочери. Это был новый район Романовца, где когда-то в советское время располагался мемориал революции с огромным памятником вождю пролетариата, а позже, в девяностых — парк; сейчас только название «улица Ленина» напоминало о былом. Всю дорогу я пыталась придумать, как начать разговор с Ириной Павловной, и не придумала ничего иного, как сказать правду. У меня не повернулся бы язык обманывать женщину, потерявшую дочь. Она открыла мне, но нахмурилась, не узнав, явно ожидая увидеть кого-то другого.

— Чем могу помочь? Вы ко мне? — спросила пожилая женщина невысокого роста в старом застиранном домашнем платье, с черным платком, свидетельствующем о трауре, на седых волосах.

— Ирина Павловна, добрый вечер. Вы меня, наверное, не помните... Я Эвелина Маркова.

— Эвелина?! Дочь Анатолия? — она нахмурилась еще сильнее, и у меня по спине пробежал холодок, но отступать уже было поздно.

— Да, простите, что вас тревожу, но мне очень нужно поговорить с вами.

Ожидая, что Ирина Павловна немедленно меня прогонит, я не сразу сообразила войти, когда она посторонилась и открыла дверь шире, приглашая в квартиру. В узкой прихожей было прибрано. Никакого беспорядка или нагромождения ненужных вещей, вот только слой пыли на тумбочках и полках говорил, что убираются тут нечасто. Глядя на немощную хозяйку, я задалась вопросом, как же она справляется с хозяйством сама, особенно теперь, когда на ее плечах лежит забота о внучке?

— Лина, проходи на кухню. Я вскипячу чайник.

Ирина Павловна, шаркая тяжелыми ногами в заношенных до дыр тапочках, поплелась по коридору в сторону раздвижных витражных дверей, за которыми, как можно было догадаться, располагалась кухня. Не знай я всей истории и окажись в этой квартире случайно, я бы скорее всего приняла мать Марины за старую экономку. Ее нищенский вид никак не вязался с размахом жилья дочери, и мне даже стало как-то неловко за нее.

На современной кухне, которую наверняка оформляла по своему вкусу Марина, совершенно неуместно разместилась утварь Ирины Павловны. На плите громоздился большой алюминиевый чайник, какой еще кипятила Тося Кислицына в «Девчатах», рядом с ним шкворчала чугунная сковорода. Кухонное полотенце то ли с кроликами, то ли с котятами висело на ручке духовки, в которой что-то томилось. На мраморной столешнице, бережно укрытой клеенчатой скатертью, лежала деревянная доска с нарезанной морковкой, а рядом валялся видавший виды нож.

Ирина Павловна казалась тут совершенно чужой: гостьей, пришедшей на временное житье со своими вещами. Она будто боялась воспользоваться дорогими ножами из нержавейки, торчащими из деревянной подставки с выжженным известным брендом, не трогала хромированные кастрюли, бережно убранные на дизайнерский шкаф, не прикасалась к профессиональным разделочным доскам, красовавшимся на полке.

— Извините, я помешала вам готовить... — проговорила я.

— Ничего. Сейчас морковку в сковородку закину, и пусть еще потомится, — ответила Ирина Павловна и ловко счистила с доски нарезку в сковороду, — ты чай какой будешь? Есть черный, есть душистый, который Ками пьет.

— Давайте черный, — ответила я, хотя чая совершенно не хотелось.

Ирина Павловна разлила по кружкам заварку, залила кипятком и поставила на стол — одну передо мной, вторую — у пустого стула, куда, видимо, собиралась сесть, но так и не села, оставшись у плиты помешивать поджарку. Она ничего не спрашивала, явно давая мне возможность начать разговор...

— Спасибо, что согласились поговорить и не выгнали меня, — боясь поднять глаза, начала я.

— У меня есть время, Камилла занимается с учителем. А выгонять тебя у меня и мысли не было.

— В городе ходят слухи, не знаю... дошли ли они до вас. Говорят о моем папе и Марине.

— Это небылицы. Этим бездельникам только бы языком молоть.

— Так вы слышали?

— Конечно.

— Но не верите? Клянусь, мой отец не причастен к тому, что случилось с Мариной.

— Знаю. Он бы никогда такого не совершил. Тебе не надо передо мной отчитываться. Анатолий Леонидович был одним из немногих, кто всегда к нам хорошо относился. Марину в чем только ни обвиняли. Ей нужно было начать зарабатывать, чтобы получить уважение, но и так она его не добилась. За спиной вечно шушукались. А твой папа не верил сплетням, он знал мою дочь и уважал по-настоящему. За это все так и ополчились на него. Ты об этом хотела поговорить? Пришла сказать, что отец невиновен в Марининой смерти? Пустое. Мне это известно так же, как и тебе.

— Не совсем об этом. Может быть, вы не поддержите меня в этом, но все же скажу. Моего папу убили, сам он бы никогда... — слова застряли в горле, и я сделала маленький глоток обжигающего чая. — Мне сказали в полиции, что у него в машине нашли Маринины вещи. Те, что были у нее в день нападения.

Ирина Павловна отошла от плиты и опустилась на стул, схватив обеими руками горячую кружку и быстро их отдернув. Я не могла оторвать взгляда от ее старческих рук, на которые она стала отчаянно дуть...

— Давайте под холодную воду?

— Нет. Нормально, — Ирина Павловна опустила ладони на прохладную столешницу, прикрыла глаза и прошептала: — Я не знала про вещи.

И тут я растерялась, будто сама только что обвинила отца. Как теперь доказать его невиновность? Какие слова можно сказать, чтобы все исправить?

— Их подкинули, — наконец произнесла я, и Ирина Павловна, широко распахнув глаза, вперилась в меня диким взглядом. — Поверьте мне, я прошу вас!

— Кто подкинул?

— Тот, кто напал на Марину, а потом убил папу, чтобы замести следы и скинуть на него свою вину.

— Откуда ты это знаешь?

— Вы сами сказали, мой папа не мог убить Марину. И любовниками они не были. Я уверена, что папа узнал, кто сделал это с вашей дочерью, за что и поплатился жизнью.

Ирина Павловна медленно встала из-за стола, подошла к плите, выключила огонь под сковородой и помешала свою поджарку. Я смотрела на ее тщедушную сгорбленную спину и ждала, когда она обернется, чтобы вынести свой вердикт. Но она молчала, убивая меня тишиной, заставляя теряться в догадках.

— Ирина Павловна...

— Так зачем ты пришла ко мне? — холодно вопросила она, взглянув на меня через плечо.

— Мне нужна ваша помощь. Я собираюсь доказать невиновность отца и найти убийцу Марины.

***

Мне нужно было срочно вернуться в пекарню, где я забыла свою тетрадь, куда записывала все, что относилось к расследованию. Ирина Павловна все-таки мне поверила. Она рассказала о своей дочери столько, что теперь я видела Марину совсем в ином свете. Слишком многое складывалось из слухов и домыслов, а сейчас у меня в руках была информация: адреса, контакты, даты... Я резко затормозила перед пекарней, вышла из машины и бросилась к двери, даже не заметив темную фигуру, отделившуюся от стены в тот момент, как я повернула ключ в замке. Кто-то схватил меня за руку, а в следующий миг резко втолкнул в пекарню с такой силой, что я отлетела на пол. Его лица я не могла разглядеть, но резкий запах одеколона был узнаваем.

— Что ты творишь, Илья?! — закричала я.

— А что творишь ты?! — процедил он и щелкнул выключателем. Его лицо было искажено гримасой злости, глаза цвета темного шоколада казались черными, на шее пульсировала вена.

— Не понимаю тебя... — я не решилась подняться на ноги и отползла вглубь пекарни.

— Алиса мне все рассказала. Про письмо Ками.

— И что?! Твое какое дело?

— Что тебе надо от моей дочери?! Ни за что не поверю, что ты все учудила только чтобы ее порадовать.

— Ничего мне от нее не надо, — выпалила я и резко поднялась на ноги. — Это ты приводил ее сюда и бросил на два часа.

— Слушай, Лина, — Илья шагнул ко мне, и я бросилась к стойке, обежала ее и схватила со стола большую деревянную скалку. — Этим меня не напугать.

— Убирайся к черту!

Скалка его действительно не напугала. Илья решительным шагом направился в мою сторону, зашел за стойку и резко перехватил мое оружие. Он был значительно сильнее меня. Потянув скалку сначала вниз, Илья завел мою руку за спину и больно заломил. Я вскрикнула, но не выпустила ее из рук.

— Пусти, не то сломаю руку, — прорычал он, но я не послушалась и со всей силы ударила его по ноге. — Сука!

Разозлившись окончательно, Илья повернулся к стойке и одной рукой смахнул все, что на ней лежало, включая мою тетрадь. Она упала на пол, распахнувшись на той самой странице, где красовалось его имя как первого подозреваемого в деле Марины Поляковой.

— Что за черт?! — он поднял тетрадь и стал читать мои записи.

— Верни немедленно! — прокричала я, но он никак не отреагировал, тогда я снова замахнулась скалкой и даже была готова его ударить, но не успела. Илья кинулся на меня и перехватил мою руку. От неожиданности я выпустила скалку и теперь была безоружна.

— Поговорим об этом? — Илья махнул перед моим лицом тетрадкой.

— Убирайся!

— И не подумаю! Ты выложишь мне все, если не хочешь неприятностей.

Романов навис надо мной, как гора, и я прикрыла глаза, ожидая, что сейчас последует удар. Но не случилось. Послышался скрип входной двери и звон колокольчика. Кто-то зашел в пекарню. Я распахнула глаза и увидела на пороге Игоря. Уже в следующий момент он был рядом. Илья отступил от меня.

— Убери. От нее. Руки, — отчеканил Игорь, заводя меня себе за спину.

— Руки?! — ухмыльнулся Илья и, убрав мою тетрадку под свою куртку, продемонстрировал ладони. — Я ее не трогаю. Да и вообще, мне пора.

— Еще раз увижу тебя рядом с Линой...

— И что?.. Ты мне ничего не сделаешь, — толкнув Игоря в плечо, Илья прошел мимо и как ни в чем ни бывало вышел из пекарни.

Филатов повернулся ко мне, он взял мое лицо в ладони и посмотрел в глаза, словно ища ответа на вопрос, что здесь произошло. Но мой взгляд говорил о другом... о той любви, что жила во мне в юности, а сейчас, пройдя испытание забвением, окрепла с новой силой. Как когда-то раньше все слова потеряли смысл, чувства оказались сильнее любых буквенных символов. Я закрыла глаза и позволила Игорю себя поцеловать.