— Все уже кончилось? — оглядывая пустой зал, спросил Филатов.

— И не начиналось, — пожала плечами я, будто все случившееся меня ничуть не трогало. Но потом мой голос дрогнул, выдавая глубокую обиду. — Никто не пришел.

— Ты серьезно? Слухи уже разлетелись?

— Так значит, до тебя они тоже дошли... — горько усмехнулась я и провела рукой по волосам, как делала всегда, когда нервничала, но тут же отдернула ладонь. Дурацкая привычка. — Мы едем на кладбище. Ты...

— ...с вами. Может, нужна помощь?

— Неловко тебя просить, но да.

Игорь помог с гробом и на кладбище взял на себя все организационные вопросы. Он вел себя так, словно не было всех этих лет разлуки, и мы остались по-настоящему добрыми друзьями. Хотя, может быть, он делал все это ради памяти отца, уважение к которому сумел сохранить несмотря на все нелепости, которые о нем разнеслись по городу.

Я не могла отвести от Игоря глаз, когда он, опустившись на корточки, снял перчатки и голыми руками взял горсть земли, чтобы бросить ее на гроб моего папы. А когда он встал и повернулся ко мне, на его глазах блестели слезы. Стоя с другой стороны могилы, крепко обнимая за плечи маму, я была готова поклясться, что чувствовала тепло от одного его взгляда. Если между нами и оставались какие-то обиды до этого момента, то теперь от них ничего не осталось.

По пути к выходу с кладбища мы разделились на две группы — тетя с бабушкой шли впереди, а я, мама и Игорь чуть поодаль. С трудом сдерживая слезы, я вспоминала папу... Филатов коснулся моей руки, и в этот момент, подобно электричеству, разливающемуся по проводам, по моему телу побежали мурашки. В ответ я хотела сжать его ладонь, но мама вдруг остановилась, потянув меня за собой.

— Мам, что? — взволнованно спросила я, но она в ответ только покачала головой, и мы двинулись дальше в полном молчании.

Дойдя до дороги, я взглядом поискала машину, на которой мы приехали, но ее не оказалось. Как же я забыла, ведь в агентстве предупредили: газель уедет, как только привезет нас. За дополнительную плату можно было заказать трансфер от кладбища до места поминок, но я и так отдала все свои сбережения.

— Вы сейчас куда? — спросил Игорь, глядя на часы.

— Мы организовали небольшой фуршет в пекарне, но не думаю, что кто-то придет на поминки, — ответила я.

— Дорогая, мы с твоей бабушкой, наверное, лучше прямиком домой, — вмешалась тетя Мила. — Не думаю, что ехать на поминки благоразумно.

— Но... может быть, как раз туда и придут. Мне кажется, что многие могли решить, что прощание и похороны — дело семейное, а вот поминки... — мама сама не верила своим словам, но она не могла принять, что от отца разом отвернулся весь город. Она теребила в руке насквозь мокрый от ее слез носовой платок, но все же отчаянно старалась делать вид, что не плачет. Я еще крепче ее обняла.

— Мам, тетя права, им с бабулей лучше ехать домой. Да и нам в пекарне нечего делать. Давай сейчас поймаем такси.

— Нет, — решительно ответила мама, отстранившись от меня. Она промокнула глаза платком и гордо подняла голову. — Я поеду в пекарню. Даже если никто не придет сегодня, не пропадать же еде. Да и надо посмотреть, что с продуктами. С понедельника я снова откроюсь.

— Мам, ты уверена? Черт с ними с продуктами, купим другие.

— Нет, это расточительство, а такое нам не по карману. И работа в пекарне отвлечет, ты же знаешь...

— Я поеду с тобой.

— Не надо, поезжай с тетей и бабушкой. Проводи их как полагается, ладно?

— Давайте я отвезу вас сначала домой, а потом на вокзал? — предложил Игорь, за что получил незаслуженно суровый мамин взгляд.

— Нет, Игорь. Мы справимся без тебя. Спасибо за все, что ты для нас сделал, но тебя, наверное, заждались дома.

Филатов виновато взглянул на меня, а потом кивнул маме. И в этот момент мне захотелось провалиться сквозь землю. Неужели со временем мамина неприязнь к нему так и не прошла? Когда мы встречались в юности, она не верила в наши отношения. Как мне ни было больно это признавать, но мама всегда считала, что Игорь слишком для меня хорош. Конечно, она не говорила этого прямо, но часто напоминала, что у него много поклонниц, что его родители фактически владеют городом, что его светлое будущее давным-давно продумано и решено, кому в нем есть место, а кому — нет. Тогда мама пыталась уберечь меня от боли и разочарования, но сейчас...

— Мам, не надо так, — прошептала я, снова обнимая ее за плечи.

— Игорь, еще раз спасибо за все, — мамин голос вдруг смягчился, возможно, она почувствовала, что несправедлива, или мне хотелось в это верить. — Мы действительно тебе очень благодарны, но дальше — сами. Ты же понимаешь, что, если останешься, ничем хорошим это не кончится. Тебя ждут дома.

— Позвольте хотя бы вызвать для вас такси? — вздохнул он и снова украдкой взглянул на меня.

— Хорошо. Спасибо.

Две машины приехали одна за другой. Сначала Игорь помог сесть бабушке спереди, а потом открыл заднюю дверцу для нас с тетей. Только тогда я выпустила маму из объятий.

— Я приеду, как только провожу бабулю, хорошо? — заглядывая в мамины глаза, сказала я.

— Ты не волнуйся. Может быть, если там никого, то вернусь, когда все уберу.

— Все равно...

— Лина, — мама грустно улыбнулась и поцеловала меня в щеку. — Ладно... по машинам. Игорь, еще раз спасибо.

— За такое не говорят спасибо, — облокачиваясь на дверцу нашего такси, проговорил Филатов.

Я подошла к машине, но, стоя напротив Игоря, замешкалась. Наши взгляды встретились, и миллион несказанных слов встали между нами стеной, которую захотелось взорвать к чертовой матери. Я смогла только кивнуть ему и уже собиралась сесть, как вдруг на краткий миг он взял меня за руку и чуть сжал ладонь.

— В другой раз мы поговорим, — шепнул он и под недовольным взглядом моей матери направился к ней, чтобы усадить в такси.

Пока бабушка и тетя собирались, я сварила нам крепкого кофе. Мне не хотелось отпускать родственников на такси, но чтобы сесть за руль, требовался заряд кофеина. С ароматной дымящейся чашкой я вышла на балкон, откуда был виден почти весь Романовец — серые хрущевки, темные линии дорог, красно-белые трубы котельной. Некогда родной город сейчас предстал во всей натуральной красе — мрачный, холодный, негостеприимный. Я сделала глоток кофе и через стекло посмотрела в комнату: тетя и бабушка уже собрались, и я вдруг почувствовала, что завидую им, потому что они уезжают, а мне придется остаться.

— Лина, нам пора! Мы еще успеваем на дневной экспресс, — крикнула из комнаты тетя и отодвинула от себя пустую чашку.

Я довезла их до вокзала и посадила в вагон. Бабуля хотела, чтобы я осталась с ними в купе до отправления, но долгие прощания причинили бы лишнюю боль. Я стояла на перроне пока их поезд не тронулся.

Прошла только половина субботы, а мне казалось, что этот день тянется целую неделю. Лучше бы скорее наступило воскресенье, может тогда станет хотя бы немного легче? Конечно же нет. Я посмотрела на телефон, вдруг пропустила мамин вызов, но дисплей оставался пустым. Если она не звонила, значит, все еще в пекарне. Вдруг кто-то действительно пришел на папины поминки? Я завела машину и, не дождавшись, пока она прогреется, нажала на газ.

Мамина пекарня была небольшим заведением на первом этаже жилого дома. Всего две комнаты: зал с несколькими столиками и кухня, заставленная противнями, кастрюльками и медными ковшиками, с длинным столом и самой настоящей печью. Когда-то давно мама начинала с обычной плиты, но со временем смогла позволить себе профессиональное оборудование. Ее выпечка славилась на весь Романовец, а несколько лет назад она придумала на современный манер больших городов продавать кофе на вынос, и это стало отличным приработком. Правда, все это мне было известно лишь по рассказам родителей. Когда последний в последний раз приходила в пекарню, здесь все было иначе.

Сейчас над входом висела большая овальная вывеска, где витиеватыми буквами красовалось название «Домашняя пекарня», окна украшали полосатые маркизы, а рядом с дверью возвышалась фигура из полистоуна — большой пузатый повар с доской, на которой было написано... Я в ужасе прикрыла рот рукой, не веря глазам. Вместо меню на доске большими печатными буквами было выведено «Убийца Толик! Извращенец», а ниже отвратительная приписка «попробуйте пирожки от жены мясника».

Я бросилась к доске и попыталась стереть эту мерзость рукавом куртки, но написано было чем-то несмываемым. Только когда у меня начала болеть рука, я вспомнила о маме. Она наверняка это видела!

— Мама! — крикнула я и толкнула тяжелую дверь пекарни.

Внутри было душно, а в воздухе разносились ароматные запахи сдобы и закусок. Столы все еще укрывали парадные скатерти, на стене висела папина фотография с черной лентой, и на витрине с выпечкой томились подносы с закусками. Мама ничего не убрала. Если бы не открытая дверь, я бы решила, что ее здесь не было.

— Мама! — снова позвала я, но мне никто не ответил.

В кухне горел свет, и я двинулась туда, но стоило подойти к двери, как я замерла на пороге. Вся кухня оказалась разгромлена. Битая посуда, разбросанные противни, кругом мука и лужица варенья на полу.

— Мам... — протянула я, чувствуя противный липкий страх. В голове вертелось только одно: «Беда! Беда! Беда!» — Ма-ма!

Она не отзывалась. Тишина давила. Страх не позволял дышать. Я обогнула большую морозильную камеру и увидела ее... Мама лежала на полу. Ее лицо было серо-белым, оно будто стало еще более худым, впалым. Я рухнула на колени и дрожащей рукой, молясь почувствовать пульс, коснулась ее шеи... Жива?..

— Мамочка, — прошептала я с облегчением, чувствуя слабую пульсацию кончиками пальцев. — Сейчас я вызову скорую.

Не убирая руки с маминой шеи, я достала мобильный и нажала на экстренный вызов. Нужно было собраться, как можно подробнее описать мамино состояние, но слова путались. Кое-как мне удалось объяснить, что случилось, и скорая пообещала быть в течение получаса.

— А я?! Что мне делать? Вдруг мама... вдруг ей будет хуже?

Мама приоткрыла глаза и попыталась сделать вдох, но резко дернулась. Она положила руку на грудь и с трудом произнесла:

— Больно...

— Ей больно! У нее в груди болит! — крикнула я в трубку.

— Успокойтесь. Паника сейчас не нужна, — размеренным тоном произнесла оператор. — У вашей мамы может быть сердечный приступ. Скорая уже едет. Пока найдите что-нибудь мягкое, чтобы подложить ей под голову.

Я осмотрела кухню, но ничего не увидела и тогда сообразила, что можно подложить под голову мою куртку.

— Смотрите, чтобы вашей маме было максимально комфортно. Обращайте внимание на дыхание. Она должна дышать, чтобы ничего не мешало.

— Дышит. Она дышит.

Я аккуратно уложила мамину голову на подушку и чуть наклонилась, чтобы послушать ее дыхание. Оно было прерывистым, тяжелым, но главное, что мама дышала.

— У вас нет таблетки нитроглицерина?

— Откуда?! Я даже не знаю, где здесь аптечка!

— Хорошо. Теперь скажите, у вас в помещении достаточно воздуха? Если чувствуете, что душно, то лучше открыть окно.

— Да! — я подорвалась к окну и распахнула его, впустив в пекарню порыв ледяного ветра. Нет. Так мама может простыть. Я снова закрыла окно, но оставила форточку. — Что дальше?

— Пока ничего. Ждите медиков.

На стене висели большие часы, я не сводила с них взгляда. Но секундная стрелка, словно издеваясь, ползла так медленно, что казалось еще чуть-чуть, и она пойдет в обратную сторону. Минуты ожидания скорой были невыносимыми, я не могла представить, что будет, если маме станет хуже.

Скорая приехала спустя восемнадцать минут. Отстранив меня, фельдшеры бросились к маме. Я смотрела, как они оказывают помощь и молилась, чтобы мама поправилась. Один из медиков стал подробно расспрашивать о том, как я нашла маму, и мне пришлось вновь повторить все сначала. А потом ее забрали... Я хотела поехать с ней, но меня попросили сначала заехать домой и привезти документы и ее ночную рубашку. Чертова бюрократия.

Я подняла с пола куртку и тогда заметила смятую бумажку. Это был простой тетрадный листок, исписанный почерком, похожим на детский. Еще одна отвратительная записка:

«Старая сука, убирайся со своими пирожками. Они никому не нужны. Жена убийцы-извращенца. Он всегда любил своих учениц?»

Я свернула записку и убрала ее в карман. Кто бы ее ни написал, он поплатится за то, что это сделал. А если это он же разгромил пекарню, то я сделаю все, чтобы этот гад ответил по закону. Я достала телефон, сделала несколько фотографий пекарни и позвонила в полицию.

***

— Эвелина Анатольевна, вы бы лучше поехали в больницу к матери. Сами же говорите, что вас просили привезти ее документы и личные вещи, — сказал Волков, откладывая в сторону пакет, в который убрал записку.

— Но вы даже не приняли у меня заявление! А разгром пекарни? Чтобы вы знали, Сергей Николаевич, я планирую засудить того, кто все это устроил, а эта записка чуть не убила мою мать! — вспылила я, глядя на равнодушную физиономию участкового.

— Пекарню разгромила ваша мать. Мне только что сказал об этом ее врач.

— Что?!

Пару минут назад Волков звонил в больницу. Он решил, что мне не стоит слушать этот разговор, поэтому вышел в коридор, а когда вернулся вел себя так, словно я надоедливая муха, а не потерпевшая.

— Да... Вашей маме в дверь пекарни подсунули эту записку. Она прочитала ее и, не сдержав эмоций, стала крушить собственную кухню. Оно понятно: нервы после всего случившегося... — Волков повертел рукой у виска. — Тогда же ей стало плохо. Так что, надеюсь, вы понимаете, Эвелина Анатольевна, никакого преступления не было. Езжайте в больницу.

— Вы такой же, как они, — прошипела я, глядя на участкового, расплывшегося в своем кресле. — Вы все заодно! Все против нас!

— Эвелина Анатольевна... — Волков указал рукой на дверь.

— Ничего, обойдусь без вашей помощи. Я сама разыщу виновных и заставлю их заплатить. А вы все, — я ткнула в него пальцем, — еще будете просить прощения.

Все воскресенье я провела в больнице с мамой. Я взяла с собой переводы, о которых до этого напрочь забыла, и работала прямо в палате. Маме стало лучше, но все равно ее собирались оставить в больнице на несколько дней. Мне запретили ее волновать, поэтому мы не заговаривали о том, что случилось.

— Завтра утром я поеду в Москву, мам. Мне нужно отвезти документы и взять из дома кое-какие вещи. К вечеру я вернусь.

— Лина, не надо, не возвращайся. Когда меня выпишут, я приеду к тебе. Так будет лучше, не хочу, чтобы ты оставалась здесь. Этот город...

— Мам, я уже не та девочка, что боялась поднять голову, идя по улице. Никто здесь не сможет мне навредить, и я должна разобраться с делами. Твоя пекарня, папины вещи...

— Моя пекарня, — горько усмехнулась мама. — Они даже ее отобрали. Теперь в нее никто не придет. Мы ее закроем.

— У тебя аренда проплачена на три месяца вперед.

— Ну и что?

— Пока ты будешь поправляться, я займусь делами. Даже печь научусь.

— Лина, — мама улыбнулась, но ее глаза наполнились слезами.

— Мы с тобой не сдадимся, мамочка. Обещаю, что все наладится.

На следующее утро Москва встретила меня хмурым небом и ураганным ветром. МЧС прислало на телефон сообщение о непогоде, предупреждая об опасности парковки близ деревьев. Город, ставший мне родным за последние годы, принимал меня так же недружелюбно, как и Романовец четыре дня назад.

Сначала я отдала переводы, получив неплохое вознаграждение, которое оказалось выше, чем я рассчитывала. Наниматель узнал о смерти папы и таким образом решил меня поддержать. Конечно же, я не отказалась, ведь каждая копейка была на счету. Потом я отправилась в свой офис, чтобы переговорить с боссом, объяснить ему ситуацию и написать заявление за свой счет для начала на две недели. Петр Алексеевич не захотел слышать о таком длительном отпуске, и, тем не менее, пошел мне навстречу и разрешил работать на удаленке. Это было мне только на руку, поскольку в моем финансовом положении я не могла терять заработок.

— И еще, Лина, — Петр Алексеевич достал из своего стола конверт и протянул его мне. — Это от всего нашего коллектива. Мы соболезнуем.

— Спасибо.

Я не решилась заглянуть в конверт, будучи в офисе, но в машине первым делом пересчитала деньги. Этого, конечно, не хватило, чтобы покрыть весь мой долг за похороны, но было вполне достаточно, чтобы сократить выплаты по кредиткам и остаться на плаву. От чужих людей я получила больше сочувствия, чем от тех, кого знала годами. От одной мысли, что вскоре придется возвращаться в Романовец, по спине побежали мурашки. Радовало лишь то, что сначала я заеду в свою квартиру, отсрочив тем самым поездку.

Не зная, сколько пробуду в городе детства, я решила опустошить холодильник. Все, что можно было забрать, забросила в багажник машины, остальное отправилось в мусоропровод. Из шкафа я достала большой чемодан и сложила в него белье, одежду, косметику, а из письменного стола вытащила большой блокнот. Пару недель назад я купила его, чтобы записывать работы по фрилансу, но исписала только две первые страницы. Я вырвала их и большими буквами написала «Марина Полякова». Теперь этой тетради предстояло стать моим помощником в расследовании. Доказать невиновность отца можно было одним-единственным способом — найти настоящего убийцу Марины. Для начала следовало написать имена людей, связанных с девушкой, и проверить каждого, но пока я могла указать лишь одного человека — Илью Романова, бывшего парня Марины и моего заклятого врага. С него я и решила начать.