Он был таким, как в нашу последнюю встречу, но в то же время совсем другим. Его сильные руки удерживали меня, даже когда я пришла в себя и попыталась подняться. Я потеряла сознание всего на мгновение. Это был крик отчаяния моего измотанного организма, требовавшего небольшой передышки.

— Лина... Лина, как ты? — Игорь повторял мое имя, словно сам пытался поверить в то, что это действительно я.

— Нормально, — пролепетала я не своим, слишком высоким, чересчур неестественным голосом. Он меня отпустил, и я нехотя отстранилась. — Видимо, упало давление. Уже все хорошо. Спасибо тебе... Игорь.

Говорят, первая большая любовь никогда не проходит без следа, и сейчас я чувствовала этому подтверждение. Девять лет вдали от некогда родного города, девять лет вдали от воспоминаний, девять лет никаких разговоров, девять лет без него... Казалось бы, я забыла или, точнее, смогла заставить себя забыть Игоря, увлекалась другими, строила отношения, позволяла себя любить и думать о будущем, в котором не было его... Но все перечеркнул один взгляд его глубоких синих глаз. Мое сердце было готово выпрыгнуть из груди, дыхание сбилось, а руки похолодели.

— Лина, я узнал про твоего папу. Как ты? Как мама? — взволнованно спросил он, а я смогла только кивнуть: стоило Игорю упомянуть папу, как снова захотелось разрыдаться. — Я пришел сюда узнать, может быть, что-то нужно. Я готов помочь с организацией похорон и прощания.

— Спасибо тебе, но все устроит агентство, — я даже слабо улыбнулась, но на глаза все равно навернулись слезы. Игорь легко коснулся моего плеча, и я, ведомая каким-то естественным порывом, подалась ему навстречу, зная, что сейчас он меня обнимет.

— Ну тише... тише, — Он поглаживал меня по спине, успокаивая, словно ребенка.

В школе прозвенел звонок, и уже через мгновение на крыльцо высыпалась шумная компашка школьников. Они с визгом пронеслись мимо, но одна девчушка вдруг остановилась и с любопытством посмотрела на нас.

— Дядя Игорь? — удивленно вопросила она, и Филатов вмиг выпустил меня из объятий.

— Оливка? — радостно воскликнул он и, подойдя к девчушке, нагнулся, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Отучилась?

— Да. За мной бабуля пришла, — девочка указала на даму в лиловом пальто у ворот школы.

— Лин, подожди меня минутку. Я передам эту красавицу бабушке, и мы поболтаем, — обратился ко мне Игорь, и я, снова потеряв дар речи, лишь кивнула.

Филатов взял девочку за руку и повел ее к бабушке. Малышка что-то оживленно ему рассказывала, а он улыбался открытой, доброй улыбкой, какую когда-то я так любила. А ведь если бы мы не расстались, если бы все получилось иначе, он бы сейчас мог так же вести за руку нашу дочь... Как странно, что я об этом подумала, ведь на самом деле пока не хотела детей. Даже когда год назад приняла предложение Олега, полагая, что по-настоящему его люблю, первым делом сказала, что в ближайшие годы не намерена думать о ребенке. Откуда сейчас появились такие мысли?..

Игорь передал девочку бабушке. С минуту они поговорили и, распрощавшись, он двинулся ко мне. Стоило хотя бы отвести взгляд, но я не могла. Годы явно пошли ему на пользу. Мой бывший заметно возмужал, хотя остался довольно худым. Он все так же был одет с иголочки: узкие темные джинсы, кожаная куртка известной недешевой марки и яркий шарф, напоминающий о том, что его хозяин любит оригинальность. Волосы, которые когда-то непослушно стремились в разные стороны и не хотели повиноваться расческе, сейчас были аккуратно уложены. Игорь оставался все таким же красавцем, и я вдруг опять почувствовала себя дурнушкой.

— Извини. Это моя соседка. Ты, кстати, ее знаешь. Зинаида Михайловна, работала в книжном. Помнишь?

— Угу.

Действительно, дамой в розовом пальто была та самая напомаженная женщина, которая когда-то продавала мне ручки и тетрадки в канцелярском отделе нашего книжного. Она заметно сдала, но все равно даже издалека я узнала черты, которые теперь припомнились. Зинаида Михайловна интересовала меня меньше всего, Игорь продолжал рассказывать о ее сыне, его жене и дочери с необычным именем Оливия.

— Хотя сейчас такая мода на необычные имена, что скорее «Маша» покажется чем-то оригинальным. Раньше необычной у нас была только Эвелина, — он улыбнулся и вдруг смущенно отвел взгляд. — Как-то странно все это. Столько лет не виделись, а сейчас болтаем, словно старые знакомые. Может быть, выпьем кофе? Если у тебя упало давление, то...

— Я не могу, извини, — перебила Игоря я. — Спешу домой... к маме. Еще нужно всех оповестить о похоронах. В школе мне не дали контактов.

— В смысле, не дали? Почему?

— Неважно... Но мне правда пора, — я повернулась, чтобы уйти, но замешкалась. На языке вертелась фраза, произнести которую было так сложно, но все же я осмелилась, — была рада тебя видеть.

— И я тебя, — ответил Игорь. — Давай подвезу.

— Спасибо, я на машине.

Я понимала, что если задержусь хотя бы на минуту, то окончательно потеряю себя. Я уже не понимала, что со мной происходит, почему сейчас, когда в моей жизни случилась страшная трагедия, я робею перед Игорем. Как вообще возможно в этот момент чувствовать что-то, кроме боли из-за смерти папы?

Не дожидаясь его ответа, я сбежала по ступенькам, думая, как странно, что первая встреча после многолетней разлуки случилась на крыльце школы, где когда-то все началось. По пути разблокировав машину, я слишком сильно дернула дверцу и чересчур ею хлопнула. Руки дрожали, во рту пересохло, ведь я точно знала, что он смотрит. Только выехав с парковки, я мельком взглянула в зеркало заднего вида. Все так — мой бывший возлюбленный провожал меня взглядом.

***

— Лина, ну как? — не дождавшись, когда я разуюсь и пройду в комнату, спросила мама.

— Все будет организовано как надо. Не волнуйся, мам. Но только про поминки я сказала, что мы их устроим в твоей пекарне. Я не знаю, кто пойдет, поэтому просто купим готовых закусок.

— Я куплю курицу. Ножки, бедрышки. Запечем в духовке с чесночком, специями, как папа любил. Еще можно котлеток легких, если кто жирного не ест, — засуетилась мама.

— Мам, не надо. Я не хочу, чтобы ты занималась едой. Мы купим готовое. Я узнаю про кейтеринг и закажем. По деньгам выйдет не сильно дороже, но нам не придется стоять у плиты. Да, тете я позвонила. Она все должна была рассказать бабушке. Они приедут вместе, — я прошла в комнату и устало опустилась на диван. Голова раскалывалась, а сейчас, оказавшись снова дома, я поняла, что сил не осталось совсем.

— Лин, детка... Я вижу, что ты обо мне заботишься, но мне самой будет лучше, если я займусь едой. Это хоть немного отвлечет. Невозможно просто так сидеть и ничего не делать, ждать непонятно чего! — мама не сдержалась и заплакала. Как же было больно видеть ее такой...

— Мамочка...

Я приподнялась, чтобы ее обнять, и она вдруг показалась мне невесомой. Говорят, душа весит двадцать один грамм; если душа моей мамы сейчас с отцом, то эти граммы поувесистее, иначе как объяснить, что мамочка стала такой легкой. Я держала ее, плачущую, в объятиях, словно лепесток, трепещущий на ветру. Мне самой хотелось плакать, но я держалась из последних сил. Мама отстранилась, вытерла лицо тыльной стороной ладони и попыталась улыбнуться. Мы обе старались ради друг друга, но, похоже, у обеих выходило не очень.

— Лина, давай я напущу тебе ванну. Немного расслабишься, потом как раз будет ужин, а там и спать. Лучше пораньше лечь. Что тебе приготовить?

— Мам, — вздохнула я и покачала головой.

— Говорю же, мне легче, когда я что-то делаю. Я свининку разморозила, давай быстро пожарю?

После горячей ванны и сытного ужина мне действительно полегчало. Я была уверена, что не смогу взять в рот и крошки, но мамина стряпня даже в такой ситуации сумела пробудить аппетит. Мне удалось уговорить ее тоже поесть. Мы поменялись ролями, и теперь я ухаживала за мамой. Я дала ей снотворного и уложила в постель.

— Солнышко, и ты ложись.

— Хорошо, мам. Только закончу с некоторыми делами.

— Милая, оставь все на завтра.

— Мам, я возьму папин ноут? — я посмотрела на старенький потертый ноутбук, с которым отец почти никогда не расставался.

— Зачем? — нахмурилась мама.

— Я хочу зайти на его странички в соцсетях и написать, где будет прощание.

— Хорошо, Линочка. Зарядка в верхнем я... — мама протяжно зевнула, ее веки отяжелели, она из последних сил старалась не уснуть в разговоре.

— Я найду зарядку, не беспокойся. Спи, — я поцеловала маму в щеку и укрыла ее одеялом.

Папин ноутбук грузился так долго, что за это время я успела сходить в кухню и достать из родительской заначки бутылку коньяка. Я редко пила крепкий алкоголь, но сейчас мне было жизненно необходимо расслабиться. Нарезав лимон, взяв плитку темного шоколада и достав из серванта хрустальную рюмку, я вернулась в комнату, которая когда-то была моей.

Ноутбук запросил пароль, и я сходу набрала дату родительской свадьбы. За столько лет ничего не поменялось: этот код папа устанавливал везде — на старом дипломате, с которым когда-то ходил в школу, на домашнем компьютере, на телефоне. Сразу же у меня промелькнула мысль, что вот еще одно доказательство того, что папа никак не мог увлечься Мариной.

Как у многих людей его возраста, у папы имелись странички в Одноклассниках и в ВК. Там я и выложила объявление о том, где состоится прощание, попросила заранее проинформировать, кто планирует остаться на поминки, и для связи оставила свой телефон. Я уже хотела выйти из соцсетей, как вдруг решила заглянуть в переписки, которые вел отец.

Мне было неловко открывать папины сообщения, словно я подглядываю за ним в самый интимный момент. Но если это хотя бы на грамм позволит пролить свет на то, что с ним случилось, я должна была это сделать. В одноклассниках я не нашла ничего такого, что могло бы как-то мне помочь, только переписки по работе с другими учителями и поздравления с праздниками, а вот в ВК мне удалось кое-что обнаружить.

Сообщение датировалось девятым сентября. Если я правильно помнила, — как раз за день до убийства Марины Поляковой. Она писала отцу что-то странное, непонятное мне, и явно вырванное из контекста живой беседы:

«Анатолий Леонидович, вы правы, так не поступают, но мне все равно. За какую мораль мне цепляться? Я ее давно похоронила. Послезавтра все решится, и мне плевать на последствия. В моих руках такие козыри, что одна я ко дну не пойду».

В этот же день мой папа написал ей еще более странный ответ:

«Мариночка, давай все уладим. От твоей горячности может пострадать Камилла. Я не могу этого допустить. У меня есть деньги я всю жизнь откладывал. Галина о них не знает, иначе бы не позволила Эвелине влезть в ипотеку, но я всегда считал, что Лину это закалит. Мне хотелось передать ей это все позже, когда она научится устраиваться сама. Я могу отдать эти деньги тебе. Мы никому ничего не будем говорить».

Я на ощупь нашла на столе бутылку, плеснула себе в рюмку еще коньяка и выпила залпом. Глаза застилали слезы, а тело била мелкая дрожь. Я всегда подозревала, что у отца были сбережения, но, зная, что это его деньги, никогда на них не претендовала. Да, я сама справилась с покупкой квартиры, сама за нее плачу и горжусь этим. Но после папиного сообщения Марине у меня возник такой неприятный осадок, что даже коньяк не смог его заглушить. Что такого происходило межу ними, что папа был готов отдать ей свои сбережения? Я снова перечитала Маринино сообщение и в этот раз увидела желчь в ее словах. «...одна я ко дну не пойду», — что это, шантаж? Что, если Марина и правда шантажировала папу?! Но чем можно его шантажировать? Неужели он был способен совершить нечто такое, что могло заставить его платить за молчание?

И тут меня поразила другая страшная мысль: если шантаж имел место быть, тогда это и есть мотив. И пусть я не сомневалась в невиновности папы, у полиции могло быть совсем иное мнение. Нужно было срочно избавиться от улик! Прежде чем удалить сообщения, я сделала скриншот экрана и сохранила его в облаке. Конечно, полиция могла бы запросить переписки с сервера, но вряд ли наш участковый до такого додумается, а пока нужно всеми силами спасти папину честь.

Я не сомкнула глаз до утра. Несмотря на дикую усталость и выпитый коньяк, мое сознание никак не находило упокоения, прокручивая воспоминания этого долгого изнурительного дня. Только когда на улице рассвело, мне наконец удалось уснуть беспокойным сном, который не дал мне отдохнуть.

***

Пятница прошла как в тумане. Я проснулась около полудня, когда мама уже встала и даже сходила в магазин. Мы вместе выбрали костюм для папиных похорон, чтобы я отвезла его в морг. Мама порывалась поехать со мной, но я уговорила ее остаться дома и дождаться тетю Милу и бабулю.

Сегодня мамочка выглядела еще хуже, чем вчера: осунувшаяся, бледная, с потухшим взглядом. Только готовка немного вернула ее к жизни. Она все время была на кухне. Даже когда приехали тетя и бабушка, мама лишь ненадолго вышла к ним, чтобы вместе оплакать папу.

Раньше мы собирались с родственниками только по праздникам. Когда бабушка была моложе, а я жила с родителями, она приезжала к нам на каждый Новый год и на Пасху; тетя, тогда еще неразведенная, навещала нас вместе с супругом на папин день рождения, а вместе с бабушкой они наведывались в Романовец на мой день рождения. По маминой линии у нас не осталось родни, поэтому тетя и бабуля были моими единственными родственниками. В этот раз их приезд только добавил боли. Тетя весь день рыдала, не думая о том, как сильно это сказывается на нас всех. В отличие от нее бабуля плакала лишь тогда, когда думала, что ее не видят. Я совершенно не знала, как себя с ними вести и, сославшись на мигрень, закрылась в моей бывшей комнате.

Только сейчас я вспомнила, что нужно проверить объявление о папиных похоронах. Наверняка там появились сообщения от его коллег и бывших учеников, которые хотят прийти с ним проститься. Странно, что не пришло ни одно сообщения на телефон.

Загрузив папины странички, я увидела порядка десяти личных сообщений и всего три комментария к объявлениям и начала с них:

«Убийца»

«Гори в аду»

«Старый извращенец. Убийца»

Я не верила глазам. Комментарии были оставлены молодыми ребятами, учениками папиной школы. Не знаю, что задело меня больше: озлобленность этих малолеток или то, как быстро разлетелись слухи о надуманных обвинениях в папин адрес. Я почувствовала подступившую к горлу тошноту от всей этой мерзости.

Удалив отвратительные комментарии, я с ужасом открыла личные сообщения... Меня хватило лишь на три, остальные стерла после первых строк. Писали ученики школы, кто-то из родителей, продавщица хозяйственного магазина, с которой отец как-то поспорил из-за проданного некачественного инструмента, и даже кое-кто из учителей. Молодежь просто бессовестно поливала отца грязью и бранью, а вот более зрелые писали пропитанные ядом, злобные сообщения. Они знали, кто именно получит их послания, поэтому советовали мне не распространяться, чья именно я дочь, тихо похоронить убийцу-отца, поскорее увезти из Романовца мать и забыть дорогу обратно.

Я не понимала, откуда в людях взялось столько злости. Почему они ополчились на папу, поверив необоснованным обвинениям. Совсем недавно с ним здоровались, только завидев в конце улицы, ведь он был директором лучшей школы города... И вот оказалось, что заработанное годами уважение на деле ничего не стоит. Знакомые, которые некогда лебезили перед папой, сейчас с радостью изливали свою желчь, пороча его память.

Нужно было срочно прекратить эту вакханалию. Я удалила объявления о похоронах и заблокировала папины странички. Писать дрянные сообщения — проще простого, пусть те, кому есть что сказать, сделают это мне в лицо. Закрыв крышку ноутбука, я разрыдалась как маленькая девочка. Мне было обидно и невыносимо больно за папу.

— Лина, ты не спишь? — раздался за дверью голос бабули. Несмотря на ее восемьдесят пять, слух у нее оставался отличным.

— Нет, бабуль, проснулась, — утерев слезы рукавом кофты, я открыла ей дверь. Бабуля зашла в комнату и моментально заметила не расстеленную постель.

— Лина, ты уже большая девочка, а обманывать так и не научилась.

— С тобой врать никогда не удавалось. Садись, бабуль. Как ты?

— Зачем спрашиваешь, если знаешь? Я вот о чем поговорить хотела: мы с Милкой до понедельника в Романовце пробыть хотели, но уедем завтра после поминок.

— Почему? Бабуль, останьтесь еще!

— Нет, так лучше будет. Всем. И вам с мамой лишние слезы только во вред, и нам с Милой будет легче переживать горе у себя дома.

Я была благодарна бабушке за понимание. Она всегда была умной женщиной и даже сейчас, потеряв сына, старалась форсировать ситуацию так, чтобы было лучше всем. Я нежно ее обняла и поцеловала в морщинистую щеку.

— Девочка моя! Ты же моя единственная внучка. — Бабуля не сдержалась и прослезилась. — Я тебя очень люблю, и, если тебе что-то будет нужно, всегда мне говори.

— Хорошо, но я уже большая и сама могу...

— Знаю-знаю... Я вот еще что сказать хотела... Видишь, как жестока бывает жизнь. Не думала никогда, что буду сына хоронить. Но все равно, Толик — мое счастье. Это самое главное для женщины — ребенок. Он мне подарил тебя. Мне уже осталось не так много.

— Бабуль, не надо...

— Дай договорить. Мне уже немного осталось, но я бы хотела успеть еще и правнука понянчить. Лина, ты уже совсем взрослая. Женщина. Обещай, что я увижу своего правнука.

Мне не хотелось спорить с бабушкой в такой момент, а с ее стороны это был удар ниже пояса. Вот уже несколько лет она грезила о правнуках, а я все никак не хотела осуществить ее мечту. Глупо было бы сейчас заводить разговор об ипотеке, попытках утвердиться на работе, да и об отсутствии потенциального отца ребенка. Мне пришлось дать бабуле обещание, пусть я и не была уверена, что сумею его выполнить, и теперь в руках этой старушки был мощный козырь против меня. Как бы сильно я ни любила бабулю, ее стремление навязать стереотипы своего времени меня всегда раздражало. Женщина никому ничего не должна, мы вправе распоряжаться собственной жизнью по своему усмотрению, жаль, что бабушка этого не понимала.

***

В день папиных похорон с самого утра шел мелкий противный снег. Тяжелые свинцовые тучи не давали свободы солнцу, и складывалось ощущение, что за окном уже вечерние сумерки. Я сильнее укуталась в пальто и посмотрела на маму. Бледная, измученная, с темными кругами под глазами. Морщины на лбу и у рта оказались вдруг такими заметными, что мама стала выглядеть на десять лет старше, чем накануне. Мы уже двадцать минут стояли под дверями морга. Как я и думала, приехали слишком рано, но мама не хотела выжидать последние минуты дома. Наконец, нам сказали, что все готово, и можно забрать папу.

Тело отца нам выдали около половины двенадцатого, а в полдень должно было состояться прощание в зале местного ДК. Тетя и бабушка сразу отправились туда. Я пыталась уговорить маму поехать с ними, но она ни в какую не соглашалась. Для нее было важно оказаться с папой в самом начале его последнего пути...

До ДК мы ехали по главной дороге через весь Романовец. Как странно было видеть, что жизнь горожан текла в обычном русле: все спешили по своим делам — кто-то в магазин, кто-то в гости, кто-то в местный развлекательный центр. Даже ноябрьское ненастье не удержало людей дома, и я им так завидовала... Еще в прошлые выходные я не могла и помыслить, что мой мир в одночасье рухнет. Что теперь ждет мою семью?..

— Как думаешь, многие уже пришли? — спросила мама, когда мы выехали на подъездную дорогу ДК.

— Не знаю. Еще без пятнадцати, хотя я писала, чтобы пришли раньше. Аренда зала у нас только на сорок минут, в час десять уже должны быть на кладбище.

От моих слов мама дернулась, как от удара тока. Я понимала, что ей невыносима сама мысль, что чуть больше, чем через час, папино тело предадут земле. Всю дорогу она держала его ледяную окаменевшую руку в своих ладонях, словно пыталась отогреть от мертвецкого холода. А вот я, в отличие от нее, не могла даже посмотреть в папину сторону. Я помнила отца живым, улыбающимся, и этот бледный мужчина с неожиданно острыми чертами лица никак не мог быть моим папочкой.

— Вы выйдете здесь или подъедете со мной к заднему входу? — обратился к нам Александр, водитель траурной газели, и я только заметила, что мы уже во дворе ДК.

— Давайте с вами, — ответила я.

— Хорошо. Вы найдете мужчин, которые помогут мне с гробом?

— Да, конечно.

Агентство не выделило нам других помощников, кроме Александра. Как выяснилось, наем людей стоил дополнительных денег, но у меня уже ничего не осталось, а просить маму, тетю или бабушку не хотелось. Я знала, что мои коллеги не останутся в стороне и после зарплаты скинут мне на карту небольшую сумму — такова была традиция в нашей фирме. Но эти средства имело смысл положить на кредитки, опустошенные для оплаты похорон.

Газель остановилась на ухабистой дороге, которая вела к заднему входу в ДК и не ремонтировалась с тех пор, как тут положили асфальтовую крошку. Александр вышел из машины, открыл нам двери и подал руку сначала маме, а потом мне.

— Мамочка, я сбегаю за кем-нибудь, чтобы нам помогли. Ты...

— Останусь с папой.

— Хорошо.

Мне так не хотелось уходить от мамы, будто она может раствориться на холодном, пронизывающем ветру, и я со всех ног бросилась к ДК. Перед главным входом никого не оказалось, видимо все спрятались от непогоды внутри. Я вбежала по скользким ступеням и распахнула тяжелые двери. Огромный, отделанный серыми мраморными плитами холл оказался пустым. Никого, кроме бабушки и тети.

— Лина! — воскликнула тетя Мила и поспешила ко мне. — Приехали?

— Да, но нам нужна помощь. Мужская сила... Никого еще нет?

— Нет. Пока никто не приехал.

«Еще рано. Просто еще рано», — успокаивала себя я, пока возвращалась к маме с местным дворником, согласившимся за небольшую плату помочь. Вместе с водителем они переставили гроб на специальные носилки и покатили к ДК.

В главном зале, где до сих пор проходят все значимые события Романовца, стояла большая папина фотография. В воздухе разливался нежный аромат роз, любимых папиных цветов, играла негромкая музыка «Битлз» с его диска. Гроб установили в самом центре зала перед сценой, а рядом поставили стулья для мамы, тети и бабушки. Я должна была встречать гостей...

Договариваясь об аренде ДК, я переживала, что помещение на сто пятьдесят мест не вместит всех желающих проститься с папой, но вот большие настенные часы пробили полдень, а зал оставался пустым. «Опаздывают», — говорила себе я, дрожа от холода в дверях, «опаздывают», — спустя еще десять минут пыталась себя обмануть.

— Эвелина Анатольевна, — обратился ко мне Александр, который все это время сидел на последнем ряду, ожидая окончания церемонии, — может быть, поедем? Какой смысл во всем этом?

Он безусловно был прав, и я могла бы его понять чисто по-человечески: глупо так тратить субботу. Но его слова задели меня за живое, и я неожиданно резко ответила:

— Вам платят не за то, чтобы нас торопить! Я сама скажу, когда мы поедем. И смысл во всем это есть!

— Извините... — смутившись от собственной бестактности, которую только сейчас осознал, водитель сел обратно на свое место.

Я окинула взглядом пустые кресла, длинный проход с потертым ковролином и задержала взгляд на вазоне с букетом из ста белых роз. Подойдя к цветам, я достала их из воды и направилась к папе. Шипы кололи ладони, но эта боль казалась сейчас приятной, мне хотелось, чтобы мои руки кровоточили, как кровоточит душа... Аккуратно уложив розы в гроб, я набралась смелости взглянуть в папино лицо, зная, что это будет самый последний раз, когда я его увижу.

— Прощай, папочка, — прошептала я и поцеловала его в лоб, а потом повернулась к маме, тете и бабушке. — Давайте поедем.

— Линочка, но я не понимаю, почему никто не пришел? — роняя слезы на подол траурного платья, проговорила бабушка.

Я не нашлась что ответить и только обняла бабулю. А вот мама поняла, почему так случилось. Мы переглянулись, и впервые за эти дни я увидела в маминых глазах настоящую, неподдельную злость. Такой взгляд я видела у нее лишь однажды, когда молодой парень ударил бездомного пса.

— Нужно опустить крышку, — сказала я, оглядываясь. Александра в зале не было. Он незаметно выскочил на улицу, а мне после нашей стычки совсем не хотелось за ним идти. — Давай сами?

Мы с мамой взялись за крышку гроба и в этот момент услышали скрип дверей. Я оглянулась, думая, что водитель вернулся, чтобы помочь, но мужчина, стоявший на пороге, был выше на голову, но уже в плечах.

— Простите, я опоздал, — сказал Игорь, стряхивая снежинки с куртки.