1

***

Несмотря на желание продолжить близкое знакомство с Видегрелем, Садис смог наведаться в «Алый Куб» только через два дня. А всему виной был господин Айзен, которому не давал покоя вопрос: куда же пропал его учитель на целую ночь, и почему не хочет поделиться с ним этой информацией?

Чтобы успокоить пытливый ум директора, Садису пришлось соврать. Он сказал, что навещал родственника, которому срочно потребовалась его помощь. И хоть оправдание было продуманно до мелочей, господин Айзен таким ответом не удовлетворился. Впрочем, «наказывать» учителя за своевольное отлучение с рабочего места он не стал, и, лукаво улыбнувшись, великодушно позволил Садису впредь беспрепятственно оставлять студентов на попечение коллеги.

И вот Садис снова окунулся в рассадник порока и вакханалии под названием «ночной клуб» и занял свой столик в ожидании Видегреля.

К нему тут же подошел Чарли с запотевшей бутылкой минералки и спросил, не желает ли мужчина чего-нибудь еще.

Садис желал увидеть владельца «Алого Куба», о чем и сказал парню, который тут же расплылся в довольной улыбке и пообещал сообщить боссу о его визите.

Учитель, расположившись поудобнее, с неодобрением во взгляде рассматривал танцующую молодежь. И так увлекся этим занятием, что даже не заметил, как к его столику подошел Видегрель.

- Вы хотели меня видеть, господин Эйгерт? - спросил мужчина холодным отчужденным тоном, и когда Садис перевел на него взгляд, упрямо поджал губы, выражая не самые приветливые чувства. - Если вы недовольны обслуживанием, я сейчас же все улажу.

- Я всем доволен, - сказал Садис, нахмурившись.

Ему не нравилось настроение Видегреля, но он не мог понять, что именно вызывало в мужчине столь нешуточное раздражение.

- Я хотел увидеть тебя, - продолжил учитель в ответ на колючий и недружелюбный взгляд мужчины. - Но если ты занят, я могу прийти завтра.

- Завтра...

Видегрель насмешливо искривил губы.

- Это что-то из фантастических романов? - спросил он едко.

Обида на внезапное исчезновение Садиса все еще клокотала в груди, и справиться с ней Видегрелю не удавалось, как бы он ни старался.

- Не думаю, что в моем расписании есть свободное время для чего-то настолько неопределенного и размытого, как «завтра», - не унимался он.

Садис удивленно приподнял бровь, не зная, как реагировать на отповедь мужчины, который, похоже, был сильно не в духе.

- Я тебя не понимаю, - проговорил он, сохраняя непроницаемое выражение лица. - Позавчера ты просил меня остаться, а сегодня явно недоволен тем, что я пришел. Не хочешь объясниться?

- Объясниться?! - вскинул бровь Видегрель, чувствуя, как злость удушливой волной подступает к горлу. - Я еще и объясняться должен?! Возмутительно!

Он сделал глубокий вдох, призывая себя к спокойствию, и несильно прикусил язык, чтобы сдержаться и не наговорить Садису кучу всяких гадостей.

- Впрочем, я на вас не в биде, - вернув себе невозмутимость, продолжил он, игнорируя недоуменный взгляд учителя. - Мы оба взрослые люди. Отдохнули, расслабились, дали пошалить своим внутренним демонам и утолили их голод. И если вы пришли, чтобы извиниться, то не стоило. Я все прекрасно понимаю.

В голосе Видегреля слышалась явная обида. И это насторожило Садиса больше всего. Он не сделал ничего дурного, за что стоило бы таить на него обиду. Но Видегрель, похоже, имел на этот счет другое мнение. Сейчас мужчина будет всеми силами пытаться вежливо прогнать его, чего Садис никак не мог допустить. Конечно, если самому Видегрелю эти отношения не интересны, он тут же уйдет. Но это еще надо выяснить.

- Я пришел не извиняться, - сказал он вкрадчиво. - Это не в моих привычках, потому что я редко ошибаюсь, так как всегда все взвешиваю и обдумываю, прежде чем что-то сделать. Если ты обиделся на меня за то, что я ушел, не дождавшись тебя, то это глупо. Мне нужно было на работу. Я не мог остаться. А если бы даже отпросился на пару часов, то наша встреча затянулась бы надолго. Ты очень привлекательный и страстный, я не смог бы оставить тебя.

Слова Садиса долетали до взвинченного сознания Видегреля обрывками фраз, смысл которых он по большей части додумывал самостоятельно, что никак не способствовало взаимопониманию между мужчинами.

- Ну, конечно же, не могли, - не желая слушать оправданий, проговорил Видегрель. - Я же уже сказал, что все понимаю. К тому же вы все сделали правильно. В наше время репутацию очень легко замарать и почти невозможно восстановить. Поэтому мой вам совет, господин Эйгерт, бегите. Бегите, пока, как вы выразились, мои привлекательность и страстность не задержали вас тут несколько дольше, чем вы планировали.

Выслушав излитый на него бред, Садис успокаивающе прикрыл глаза и сделал глубокий вдох.

Видегрель к его удивлению оказался личностью вздорной и импульсивной. Затаив обиду, он слышал только то, что хотел услышать, и делал выводы, которые были далеки от реальности.

Но даже такое поведение не оттолкнуло Садиса, наоборот, возбудив в нем странный нешуточный интерес.

Теперь он еще сильнее хотел заполучить не только тело, но и сердце этого капризного и инфантильного человека, и готов был пойти на риск. В конце концов, у него был большой опыт общения с еще более эксцентричными людьми, и мог терпеть подобные выходки, если, конечно, они не переходили границы разумного.

- Ты прав, - не стал спорить с мужчиной Садис. - В отношениях подобного рода падение неизбежно. Это и осуждение общества, и невозможность продолжить свой род. Да и многие другие факторы, о которых тебе известно не хуже моего, а в некоторых аспектах даже лучше, ведь ты каждый день встречаешь таких людей и знаешь, каково им приходится. Я же в своей эмоциональной практике встретился с подобным впервые. Меня, говоря сленгом моих подопечных, унесло. Я увидел тебя, и ты меня заинтересовал. Я попробовал тебя, и ты крепко вошел в мои мысли. У меня нет времени на увлечения. Если бы меня влекло к тебе только ради секса, я бы не вернулся сюда. Но... это не только ради секса... - Садис встал и, приблизившись в Видегрелю, посмотрел на него немного свысока и по-хозяйски. - Я хочу владеть тобой целиком. Всегда. Я понимаю, как глупо это слышать мужчине от мужчины, и все же, это так. Я готов нести ответственность за свои слова, за тебя, за наши с тобой отношения. В случае положительного ответа я не готов мириться с твоей семейной жизнью. Я не готов делить тебя с другими, будь то мужчина или женщина. Я ревнив, но я знаю грань. И вопрос о клиентах твоего клуба никогда не будет затронут, если ты сам не дашь мне повода. В случае отрицательного ответа я готов смириться и уйти, и больше никогда тебя не беспокоить. Не отвечай сразу. Подумай несколько дней. Такие вопросы нельзя решать сгоряча.

Каждое слово Садиса отзывалось в венах болезненной пульсацией, и Видегрель не понимал, что с ним происходит. Идиотская обида продолжала жалить сердце, а надежда в душе уже поднимала свое знамя, размахивая стягом чаяний под оглушительный марш мечтаний.

- Дело не в горячности, - ответил Видегрель, прямо глядя в глаза Садиса и стараясь отыскать в них намек на обман, но не замечая в них ничего подобного. - Я дам ответ, а дальше что? Снова ломать голову и терзаться мыслями куда и почему ты исчез?

- Ты, правда, всем этим занимался? Зачем? - спросил Садис с недоумением и улыбнулся одними уголками губ. - Я ведь оставил для тебя записку, в которой написал, что должен вернуться на работу. Но если расставание со мной было так мучительно для тебя, ты мог бы наведаться в колледж.

- Не было никакой записки! - возмутился Видегрель, немного обиженный снисходительным тоном мужчины. - Я же не маленький, чтобы истерить на пустом месте. И прекрасно понимаю, что у каждого есть определенные обязанности, которые необходимо выполнять.

- Записка была, - уверил Садис, улыбка которого стала шире.

Несмотря на капризный тон мужчины, учителя умиляло то, как Видегрель отчаянно пытается оправдать свое поведение.

- Я оставил ее рядом с телефоном. Может, горничная унесла, когда прибиралась?

- Нет у меня никакой горничной, - насупился Видегрель, но признавать свою неправоту не торопился.

Он не смотрел на прикроватную тумбочку и понятия не имел, есть там что-то или нет, однако в силу своего характера продолжал настаивать на своем видении сложившихся обстоятельств.

- Да и не слепой я, чтобы не заметить записку.

Садис, отметив растерянность мужчины, который не знал, как выйти из неловкого положения, тут же попытался сгладить ситуацию и предложил решение:

- Может быть сходим в твой кабинет и вместе посмотрим? Если записки нет, я тут же уйду и оставлю тебя в покое. Но если есть, тогда ты будешь должен мне ответ на мое предложение.

Видегрель прищурился и поджал губы. Но уже через мгновение сделал приглашающий жест рукой и, не дожидаясь, пока Садис последует за ним, направился к своему кабинету.

Он чувствовал себя неловко и глупо. Но в глубине души надеялся, что обещанная ему записка окажется на месте.

Миновав наполненный грохотом музыки зал, а следом полутемный коридор, Видегрель вошел в кабинет и сразу проследовал в комнату, где, скрестив руки на груди, кивнул на прикроватную тумбочку.

- Ну и где она? - даже не взглянув в сторону телефона, спросил он капризно.

- Она все еще здесь.

Садис подошел к тумбочке и, приподняв телефонный аппарат, которым придавил тонкий листок бумаги, протянул записку Видегрелю.

Тот с подозрением покосился на нее, а потом резко выхватил из пальцев мужчины и, развернув, вчитался в написанные ровным аккуратным почерком строки.

Учитель несколько мгновений наблюдал за Видегрелем, а потом проговорил спокойно:

- Подумай над моим предложением и дай мне ответ. Я все еще хочу продолжить наше с тобой общение, но выбор за тобой. Буду ждать звонка.

Он покровительственно погладил Видегреля по плечу и направился к выходу, чтобы дать мужчине время все хорошенько обдумать.

Садис сделал несколько шагов к двери, но отпускать его просто так Видегрель не собирался.

- Серьезно?! - сложив руки на груди и чуть повернув голову в сторону учителя, спросил он. - Ты просто возьмешь и уйдешь? И это после такого пламенного признания?

- А ты хочешь, чтобы я остался? - спросил Садис, задержавшись.

Видегрель нервно повел плечами и поджал губы, и мужчина, прикинув, что, наверное, это значит «да», вернулся в спальню.

Приблизившись к Видегрелю, который судорожно комкал в пальцах записку, он осторожно взял его за подбородок и, склонившись к побледневшим от напряжения губам, мягко поцеловал их.

- Я хочу остаться здесь, - тихо сказал он, касаясь поцелуем высокой скулы Видегреля. - Что скажешь?

Видегрель прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Злость, обида и затаенные страхи таяли в тихом голосе Садиса, а сердце трепетало от предвкушения чего-то чудесного и очень яркого.

- Скажу, что наши желания совпадают, - решительно обнимая мужчину за плечи, сказал он.

Садис ухмыльнулся. Видегрель разжигал в его теле неистовое пламя, жар от которого, казалось, был способен испепелить его изнутри. Он струился по венам, превращая кровь в жидкий огонь, и причинял почти физическую боль. Возбуждение накатывало на мужчину цикличными волнами, от чего напряжение в паху с каждым мгновением становилось только сильнее.

Садис сделал шумный вздох и, отстранившись от Видегреля, ослабил узел на его галстуке. Шелковая полоска легко поддалась его манипуляциям и через мгновение была откинута в сторону за ненадобностью. После пришла очередь пиджака и рубашки. И, справившись с ними, Садис отступил на шаг назад, чтобы полюбоваться идеальным гибким телом Видегреля.

Какой же он красивый. И такой сексуальный.

- Садись, - проговорил учитель, подталкивая Видегреля к кровати, и когда тот опустился на мягкий матрас, встал перед ним на колени, властно раздвигая колени мужчины в стороны и устраиваясь между ними.

- Я не пугаю тебя? - спросил он, мягко оглаживая бедра Видегреля через ткань брюк и медленно поднимаясь вверх, к его паху, где внушительным бугорком проступало желание.

- Нет, - покачал головой Видегрель и запустил пальцы в темные волосы Садиса, лаская приятные на ощупь пряди. - К тому же я не из пугливых, - улыбнулся он, глядя Садису в глаза и наслаждаясь танцем мерцающих в них искр зарождающейся страсти.

- Хорошо, - мужчина кивнул каким-то своим мыслям и, подавшись вперед, легонько прикусил Видегреля за сосок, после чего мягко обвел его языком, заставив любовника прогнуться в пояснице.

Тонкий аромат мускуса, исходящий от кожи Видегреля, кружил голову, и Садис, крепко обхватив любовника за талию, стал покрывать его шею и ключицы чувственными поцелуями. Он спускался все ниже, лаская крепкую грудь и упругий плоский живот, пока не добрался до заветного места, где уже произошло самое настоящее восстание.

Огладив рукой напряженный пах Видегреля, Садис склонил голову и осторожно прикусил член мужчины через ткань штанов, заставив любовника шумно вздохнуть и судорожно сомкнуть пальцы на его волосах.

В ответ на это порывистое движение Садис только улыбнулся и, вскинув голову вверх, стал медленно расстегивать пуговицу и молнию на брюках мужчины.

- Ты теперь мой, - сказал он негромко, стаскивая с Видегреля штаны вместе с трусами и освобождая его напряженное естество. - Я давал тебе возможность подумать. Но теперь я уже не отступлю, не оставлю тебя. Ты слишком глубоко запал мне в душу.

И, больше не говоря ни слова, накрыл бархатистую головку губами, вбирая член мужчины в себя, чтобы подарить ему изысканную ласку.

Волна огненного удовольствия пробежала по коже, заставляя Видегреля шумно выдохнуть и прикрыть глаза, отдаваясь во власть невероятно приятных ощущений. Горячий и влажный язык Садиса скользил по члену, отчего мысли Видегреля мгновенно улетучились, не оставив после себя и следа. Мир закружился перед глазами, смазался, превратившись в размытую дождем картину. И все, что осталось важным для Видегреля, это горячие губы Садиса, ласкающие его плоть, и распирающее грудь желание никогда не отпускать этого человека из своей жизни.

***

В ярком свете электрической лампы наливающиеся синевой пятна на шее и груди Видегреля были особенно заметны.

Мужчина стоял в душевой комнате и вот уже несколько минут рассматривал свое потрепанное и помятое отражение в начищенном до блеска зеркале.

Этой ночью Садис был страстен и безжалостен. Словно пробудившийся от долгого сна демон вдруг обрел свободу и решил вдоволь насладиться удачно подвернувшейся забавой.

Оставленные мужчиной отметины все еще горели огнем, и, прикасаясь к ним кончиками пальцев, Видегрель то и дело чувствовал легкий озноб, волнами прокатывающийся по коже.

Поразительно! Раньше он и представить не мог, что можно желать падения на самое дно. Что там, в кромешной тьме пороков настолько уютно и тепло, что выбираться из этой ямы вовек не захочется. Хотя... без Садиса там, наверное, было бы мрачновато.

Мысль, родившаяся в сознании, отразилась на губах Видегреля легкой улыбкой, и он прикрыл глаза. А когда открыл их снова, то за своей спиной в отражении зеркала увидел Садиса.

Мужчина выглядел сонным и уставшим, но в его глазах читалась удовлетворенность и, кажется, восхищение.

- С утра я не так привлекателен, как днем? - спросил Видегрель, прекрасно понимая, что выглядит сейчас просто отвратительно. - Уже хочешь забрать свои слова обратно?

- Ты как всегда поспешен в своих выводах, - ответил Садис и, сделав шаг вперед, привлек мужчину к себе, рассматривая в зеркале его идеальное лицо, которое было немного подпорчено красной отметиной от укуса, венчающей высокую скулу. - Я все еще не в силах отвести от тебя глаз.

Учитель поднял руку и, обхватив ладонью горло Видегреля, заставил его затаить дыхание и шало улыбнуться.

Похоже, ему нравилось, когда над ним доминировали, и это буквально сводило Садиса с ума.

Этой ночью Видегрель не только безропотно выдержал жесткий секс, но еще и просил добавки до тех пор, пока не лишился чувств. И мужчина охотно удовлетворил его желание, правда теперь тело Видегреля выглядело немного пугающе, за что учитель тут же поспешил извиниться, другой рукой лаская изувеченную синяками и засосами кожу.

От его действий мужчина снова начал возбуждаться, но Садис не мог остаться с ним надолго. Перспектива быть заживо сожранным директором совершенно его не прельщала. И потому ему пришлось остановиться.

Разочарованно вздохнув, Садис чмокнул Видегреля в плечо и отстранился, понимая, что все еще не насытился этим человеком. Чувствуя, что ему мало одной ночи. И что, наверное, будет мало всей жизни, чтобы до дна исчерпать свою страсть.

Видегрель в ответ на его действия изумленно вскинул брови, и Садис поспешил объясниться:

- Мне нужно возвращаться в колледж, - сказал он. - Но я могу остаться у тебя на все выходные, если ты конечно, не против.

- До выходных еще так долго, - капризно протянул Видегрель и вновь прижался к Садису спиной, не позволяя ему сбежать так быстро. - Это же целая вечность!

- Не преувеличивай, - попросил мужчина с улыбкой, обнимая любовника, который рядом с ним буквально преображался, превращаясь из солидного бизнесмена в самое капризное существо на свете. - До выходных осталось всего пару дней. Неужели не потерпишь?

- Нет. - Видегрель упрямо покачал головой и лукаво улыбнулся.

- И что же нам делать? - спросил Садис. - Директор Айзен и так на взводе из-за того, что я оставляю студентов без присмотра. Боюсь, он может найти повод не выпускать меня из колледжа.

- Ох уж этот директор, - усмехнулся Видегрель и, склонив голову к плечу, прикрыл глаза. - Хотя и из подобного положения можно найти выход. Он может запретить тебе покидать колледж, но... запретить мне навестить тебя он не посмеет. Если, конечно, ты не будешь против такого визита.

- Я буду рад, - искренне заверил мужчину Садис. - Только позвони мне за час до приезда, чтобы я подготовил для тебя пропуск.

- Можешь приготовить его, когда вернешься на работу. - Видегрель повернулся к Садису и крепко обнял его за шею, касаясь тонких губ мужчины жарким поцелуем. - А еще лучше приготовь мне пропуска на каждый день. Не знаю, получится или нет, но я намерен вдоволь насладиться тобой и твоим вниманием.

- А ты, оказывается, очень ненасытный, - рассмеялся Садис. - Но я этому только рад. Вот только, что насчет твоей жены? Я слышал, вы ведете бракоразводный процесс. Это правда?

- Все документы уже подписаны. - Видегрель досадливо вздохнул, недовольный поднятой темой. - Я свободен. Не переживай по этому поводу.

Садис кивнул.

Он никогда бы не решился на связь с женатым мужчиной, но слухи о разводе подстегнули его к поспешным действиям. Он рискнул и не прогадал, и был весьма доволен тем, как сложились обстоятельства.

Чмокнув Видегреля в висок, Садис сжал ладонями его ягодицы, оставив на них яркий след от своих ладоней, и нехотя отстранился.

- Мне, правда, пора, - сказал он с сожалением. - Но я оставлю для тебя пропуск на проходной. Лекции заканчиваются в три по полудню. Потом я относительно свободен.

- Я постараюсь освободиться к вечеру, - пообещал Видегрель, прикидывая в уме, насколько суматошным будет этот день.

Впрочем, ради встречи с Садисом он готов был и посуетиться.

- А сейчас идем завтракать. Уверен, ты зверски голоден.

Мужчине нечего было на это возразить, и он утвердительно кивнул, возвращаясь с Видегрелем в спальню, довольный, удовлетворенный и полностью уверенный в завтрашнем дне.

2

***

В стелящейся над горячей водой дымке очертания скалистых гор Колорадо смазывались, являя взору Амиса размытую картину поросшего густым лесом подножия каменных великанов. Меловые отвесные скалы белели среди тесно жмущихся друг к другу высоких елей, создавая иллюзию снежных шапок на разлапистых колючих ветвях. А специфический запах, исходящий от воды в горячем источнике, мешался с ароматом хвои и кофе, стоящего на самом краю каменного бортика небольшого бассейна.

Парень нежился в теплой воде, погрузившись в нее почти по самый нос, и планировал провести так если не всю жизнь, то хотя бы остаток уходящего дня.

Вот уже несколько недель Амис жил в небольшом домике, который отец снял для него в Антеро Хот Спрингс. Удовольствие это было не из дешевых, но родители были слишком обеспокоены его самочувствием, чтобы обращать внимание на такую мелочь, как деньги.

«Здоровье – бесценно! А душевное здоровье тем более не имеет цены». - Каждый раз повторял отец, когда вопрос касался лечения.

В этом парень был полностью согласен с родителем и потому безропотно принял его помощь, отправившись в Колорадо для восстановления своего душевного равновесия.

Впрочем, его сердце имело на этот счет свое мнение, и, в отличие от тела, исцеляться никак не хотело.

Амис тосковал. Безумно, мучительно тосковал, не в силах совладать с собственной душой и разумом. Особенно тяжело ему приходилось по ночам, когда на раскинувшемся над головой чернильном полотне неба появлялась жемчужная россыпь мерцающих звезд. Вглядываясь в перемигивающиеся огоньки, он вспоминал свою жизнь. С первого дня знакомства с Гердером и до последней минуты общения с ним. И эти воспоминания ранили и без того измученное сердце парня еще сильнее.

Образы прошлого точили сознание, лишая сна и способности наслаждаться жизнью. Вгрызались в душу, разрывая эфирное кружево эмоций и превращая его в потрепанные лохмотья с безобразно топорщащимися по краям нитями. А надежда на лучшее таяла с каждым днем, заставляя мысли струиться в новом направлении, к воображаемому будущему, в котором не будет места даже для образа Ирмана.

И после длительных и не в меру мучительных размышлений Амис решил, что не вернется в колледж святого Исаака. Что попросит отца перевести его в какое-нибудь другое учебное заведение, желательно в другом штате, а еще лучше, в другой стране, чтобы теперь уже точно их с Ирманом пути никогда не пересекались.

Ведь только так, на разных полюсах этой огромной планеты, они смогут быть счастливы. Только так он сможет забыть Гердера. Потому что должен забыть. Должен! Иначе одного из них определенно закроют в дурке. Или обоих, что так же было вполне вероятно.

Вновь вернувшись к этой мысли, Амис запрокинул голову назад и тяжело вздохнул, потянувшись за чашкой кофе. Но не успели его пальцы коснуться маленькой изящной ручки, как телефон, лежащий рядом на бортике, разразился гневной трелью.

Парень озадаченно вскинул брови и посмотрел на высветившийся на дисплее номер, при этом подумав, что гневным звонок ему показался из-за установленного рингтона, который пора было бы сменить на что-то более умиротворяющее. Ведь когда телефон выдает яростный грохот барабанов, визг гитарных струн и отчаянный вопль охрипшего от тщетных попыток перекричать все это дело солиста, даже звонок от любящей и очень нежной матери может показаться угрожающим.

Впрочем, звонила не мама. И даже не отец. Но не ответить парень не мог, хоть и не хотел, чтобы кто-то помимо родных его беспокоил.

Амис поднес телефон к уху и, вновь окунувшись в бассейн, ответил.

- Набранный вами абонент не расположен вести долгие философские беседы и предпочел бы не отвлекаться от созерцания прекрасных пейзажей нашей необъятной родины, - старательно копируя механический голос сетевого оператора, проговорил Амис и устремил взгляд на вышедшего из леса оленя, который остановился почти у самого забора, оглядываясь по сторонам.

- Амис, что ты творишь? - с укором произнес чуть хрипловатый мужской голос. - Ты понимаешь, что своими действиями пускаешь коту под хвост все мои старания? Немедленно возвращайся в колледж и доведи начатое до конца, иначе все это не будет иметь никакого смысла.

Возмущение, прозвучавшее в голосе Джозефа, отозвалось в сердце Амиса неприятной болью.

- Все это и так не имеет никакого смысла, - огрызнулся парень, не желая выслушивать упреки в свою сторону. - Я вообще не хотел в этом участвовать. Не хотел! Но моего мнения никто не спросил. Просто поставили перед фактом и все. А что теперь? Я еще и виноват?!

- Что значит, ты не хотел участвовать? - возмутился мужчина. - Не ты ли пылал праведным желанием помочь? Не ты ли со слезами на глазах клялся, что сможешь все исправить, что повернешь время вспять и вернешь то, что у тебя отняли? Амис, чужая жизнь не игрушка, ты понимаешь это? Я уж не знаю, что за игру ты затеял, но не разрушай хрупкое равновесие в душе Ирмана, которое мне удалось восстановить с таким трудом. Возвращайся в колледж. Немедленно!

- Это я разрушаю?! - возмутился Амис яростно.

Но тут же сник, понимая, что да, разрушает. Каждым своим поступком, каждым своим действием... ведь то, что отняли...

- ...не вернуть, - тихо сказал он и прикрыл ладонью опаленные слезами глаза. - Вы правильно тогда сказали, Джозеф, не вернуть. Все мои попытки делают только хуже. Разве вы не понимаете? Все летит к чертям, стоит мне только приблизиться. И если я вернусь, то ваши усилия точно пойдут прахом.

- Ты так ничего и не понял, глупый мальчишка, - раздосадовано проговорил доктор. - Я могу потратить на терапию десятки лет, но я не смогу достучаться до него. Только ты один способен на это. Не опускай рук. Получилось один раз, получится и второй. Твой отец сказал, что ты пошел на поправку. Возвращайся в колледж. Ирман места себе не находит от беспокойства.

- Вы возлагаете на меня слишком большие надежды, - пробурчал Амис, но мужчина его перебил.

- Не будь мелочным и малодушным засранцем! - вспылил Джозеф. - У тебя была мечта. Ты готов от нее отказаться только из-за сомнений? Если так, то мне не о чем с тобой больше говорить, Амис. Решать только тебе.

И больше не проронив ни слова, мужчина отключился, оставив парня наедине с короткими противными гудками в динамике и тяжелым камнем на сердце.

Следующие несколько дней Амис не мог найти себе места. Разговор с мужчиной не только заставил его почувствовать себя виноватым, но и задел в душе те струны, которые парень так долго и так старательно прятал.

Ну вот как?! Как он может помочь Гердеру, если одно его присутствие рядом с Ирманом доводит парня до белого каления? Как можно починить чужую душу, если собственная давно сломана и никак не хочет склеиваться обратно?

Амис не знал ответов. Но хуже всего было то, что его уверенность в правильности своего выбора пошатнулась, а желание сорваться с места и, наплевав на любые последствия, быть рядом с Гердером, к чему бы это ни привело, нарастало с каждым мигом.

В итоге надолго его не хватило. И через два дня, позвонив отцу и заявив, что возвращается в колледж, Амис собрал свои вещи и вылетел домой ближайшим рейсом.

***

Зима в Нью-Йорке редко радовала солнечной погодой, но в этот раз плутовка расщедрилась от всей души. Яркое по-весеннему голубое небо над головой было без единого облачка. А поднявшееся из-за горизонта солнце ослепляло и пригревало так, что, казалось, весна в этот раз пожаловала в город до неприличия рано.

Расплатившись с таксистом и пожелав работяге хорошего дня, Амис покинул салон автомобиля и вдохнул полной грудью наполненный ароматом выхлопных газов воздух. Скучал ли он по этому противному першению в горле? Однозначно нет. Но чувство ностальгии все же тронуло сердце, стоило ему увидеть стены колледжа, ставшие за два года почти родными.

А ведь он и не думал, что когда-нибудь будет скучать по этой тюрьме. Даже помыслить о подобном не мог. Но радостно встрепенувшееся в груди сердце затянуло веселую песню, подталкивая парня вперед. Однако стоило ему миновать проходную, как восторг быстро сменился страхом, готовым перерасти в паническую атаку.

Амис боялся, только не совсем понимал, чего именно.

После долгих размышлений и взвешивания всех «За» и «Против», он пришел к выводу, что сможет помочь Ирману справиться с его болезнью. И только эта уверенность заставляла вдруг налившиеся свинцом ноги перемещать его тощую и хлипкую тушку по двору колледжа.

Да! Он поможет Ирману во что бы то ни стало. Вот только кто потом поможет ему самому? Кто подскажет, как справиться с болезнью, которая отравила его душу? Кто даст лекарство, которое успокоит сердце, чтобы при виде Гердера оно не колотилось о ребра и не сжималось так болезненно?

- Просто держись от него подальше, вот и все лекарство, - строго сказал Амис самому себе и сжал руки в кулаки. - Ты обещал Ирману, что не приблизишься. Так что не будь размазней и держи свое слово.

***

День у Ирмана не задался с самого утра, а вернее уже даже с ночи, когда Джосс вломился к нему в спальню и, не слушая никаких возражений, завалился на свободную кровать, с головой укутываясь в одеяло.

Ирман наорал на парня за то, что тот снова приперся к нему с ночевкой без разрешения, но Аррек лишь послал его куда подальше и накрыл голову подушкой, не желая больше продолжать дискуссию.

Выбешеный, Ирман пошел в спальню друзей, но, как и в прошлый раз, подкатившая к горлу тошнота прогнала его от двери однокурсников, за которой снова творилась какая-то вакханалия.

На обеде Ирман сорвал свою злость на Умино, пригрозив свернуть ему шею, если такое снова повторится. Но все, чего он добился, это ссоры с Легримом, который пообещал размазать старосту по стенке, если он еще раз заговорит с Рикой в подобном тоне.

Парни поругались и чуть не подрались, но Рикальд, вклинившись между ними и оттащив Легрима в сторону, как-то смог уладить конфликт.

Сто раз извинившись перед Ирманом, он увел Ленарда от греха подальше, а сам староста, в котором по прежнему клокотал невысказанный гнев, пошел на проходную, чтобы отнести охраннику журнал посещений, в котором Садис сделал какие-то пометки.

Но уже у двери он вспомнил, что журнал все же нужно было бы у Садиса взять, прежде чем бесцельно идти к проходной, но то, что он увидел за окном, заставило его сперва замереть, а потом со скоростью пули вылететь из колледжа.

Гнев, который еще не успел толком остыть, вспыхнул в душе парня с новой силой. И он, сбегая по лестнице и перепрыгивая через две ступени сразу, с отчаянием сжимал кулаки, мысленно призывая себя к спокойствию.

«Нельзя калечить Сеттона», - стучала в его голове отчаянная мысль. - «Нужно постараться и доходчиво объяснить ему, в чем он был не прав».

Хотя, доходчиво, но без применения кулаков Ирман объясняться не умел. И потому он выбрал нечто среднее между избиением и нормальной человеческой речью.

Налетев на бредущего в сторону колледжа второкурсника как сокрушительное торнадо, Ирман схватил его за грудки и, не говоря ни слова, потащил в сад, выискивая взглядом место, где можно было бы укрыться от посторонних глаз.

Сеттон пытался брыкаться, но Ирмана это не остановило. И даже когда парень поскользнулся на мокром снегу и буквально повис на руке старосты, тот продолжил уверенно шагать вперед, намереваясь довести начатое до конца.

Сеттон должен понять, что дебильное поведение до добра не доводит. И осознать, наконец-то, что нельзя нарываться на неприятности, а потом рассчитывать на то, что это останется безнаказанным.

Разлапистая вековая ель с тяжелыми ветвями, достающими до самой земли, показалась Ирману хорошим укрытием от чужих глаз. Не обращая внимания на царапающие лицо иголки, он вломился в этот природный шатер и с силой впечатал Амиса спиной в широкий ствол.

- Ты где был?! - делая ударение чуть ли не на каждой букве, процедил Ирман, крепче сжимая кулак на куртке второкурсника. - Сколько раз я должен повторить тебе, чтобы ты не влезал во всякое дерьмо?!

От удара о дерево боль огненным пятном растеклась по спине, и у Амиса сбилось дыхание. В ушах зазвенело, но не столько от грубого обращения Ирмана, сколько от его близости. Еще никогда Гердер не подходил к нему настолько близко. Еще никогда не обжигал своим дыханием губы. Даже когда бил, Ирман выдерживал приличное расстояние, а от любых попыток Амиса приблизиться, ускользал как песок сквозь пальцы. Но что-то изменилось. Словно мир вдруг перевернулся с ног на голову, и привычные вещи стали чем-то чужим и неизведанным.

- Не был я ни в каком дерьме, - слабо возмутился парень, невероятным усилием воли стараясь по обрывкам фраз и движению губ Ирмана догадаться, о чем говорит первокурсник. – Запашок, конечно, у водички был, но дерьмо не напоминал.

- Что за чушь ты несешь?!

Ирман тяжело и глубоко дышал, прислушиваясь к собственным ощущениям. И чувствуя, как по телу разливается волна облегчения, чуть ослабил хватку и посмотрел в лицо Амиса.

Живой, свеженький, со здоровым румянцем на щеках. Все с ним нормально. Только по голове, наверное, не стоит его больше бить.

Ирман поднял руку, не в силах остановить самого себя, и стащил с Амиса шапку. Бросил ее на землю. Прошелся пальцами по густым темным волосам, пробуя их на ощупь, и с удивлением осознал, что не только не чувствует отвращения, но и хотел бы трогать их еще и еще.

А Амис смотрел на него с непониманием в округлившихся от изумления глазах и ошарашенно хлопал длинными ресницами. Ну, еще бы. Откуда Сеттону знать, что он с катушек слетает, понимая свои чувства, но, не принимая их... Он не будет таким, как тот мудила репетитор. Никогда не будет! Но... как же хочется попробовать его, хоть немного... Почувствовать, каково это, прикасаться к человеку, без которого не можешь жить...

- Ты, придурок, из меня всю душу вытряс, - выдохнул Ирман едва слышно. - И откуда ты свалился, такой ненормальный?..

Амис сделал глубокий вдох, намереваясь как обычно съязвить, но слова застряли в его горле комками битого стекла, и сил на выдох просто не осталось, когда ладонь Ирмана прикоснулась к его щеке и ласково огладила ее, оставляя на коже жгучий след.

Амис ждал удара, в лучшем случае звонкой пощечины, но совершенно точно не нежности. Ласка и Гердер были двумя противоположностями. Словно разные полюса, они никогда бы не смогли быть вместе в одном теле. Они никогда бы не смогли идти рука об руку. А значит, это всего лишь сон. Значит, Ирман впечатал его в еловый ствол с такой силой, что отправил этим ударом в нокаут, и все происходящее теперь лишь плод больного, сломанного много лет назад разума, которому хотелось бы, чтобы жизнь шла по другому сценарию.

А если так, то надо насладиться этим кратким мгновением несбывшейся мечты.

Сильно зажмурившись, Амис чуть склонил голову и подался навстречу воображаемой ласке. В груди полыхало пламя, но руки Ирмана были горячее любого огня. Ласковая ладонь, мягкая и невероятно нежная кожа... как было бы здорово, чтобы все это было по-настоящему. Чтобы вот так, с яростными искрами в глубокой синеве разъяренных глаз. С тяжелым дыханием, срывающимся с губ. С недоумением и интересом на прекрасном словно выточенном из камня лице. И без отвращения. Без страха. Без сожалений.

Как бы хотелось...

Сердце Ирмана, грохочущее в клетке из плоти и ребер, вдруг завело свою особенную песню, которая заглушила все мало-мальски здравые доводы рассудка.

Он не хотел быть одержимым Сеттоном. Но было в глубине его души что-то такое, чему было плевать на его желания или симпатии. И это что-то толкало вперед, заставляя действовать как будто по наитию, ни на миг не задумываясь о последствиях.

Ирман не видел второкурсника несколько недель, и теперь, оказавшись в непосредственной близости от него, вдруг, осознал, что все это время словно и не жил вовсе. Дышал каким-то суррогатом воздуха. Смотрел на мир сквозь призму, рисуя свою собственную, унылую реальность, где для него не было ничего значимого или интересного. Где мир был лишен каких-либо красок, будто черно-белое кино, где нет даже серых оттенков.

Но теперь, под этой елью, призма его мировоззрения разлетелась на мелкие осколки, оголив реальность и обнажив перед парнем всю суть его бытия.

И эта суть, пусть он и не знал причину, заключалась в застывшем под деревом парне, который смотрел на него растерянным и глубоко печальным взглядом, полным невыразимой тоски и невысказанных эмоций.

- Кто ты такой? - спросил Ирман сипло, сглатывая мучительный комок, вдруг, подкативший к горлу.

Его пальцы огладили бледное лицо с чуть порозовевшими щеками и, сместившись вниз, крепко сжали собачку на молнии куртки второкурсника.

Ползунок плавно заскользил вниз. Молния медленно разошлась, обнажая сначала шею Сеттона, на которой отчаянно пульсировала жилка, а потом открывая Ирману доступ к его груди, животу и к тому, что находилось пониже.

Волна жара захлестнула тело и сознание первокурсника, позволяя рукам вольности.

Как хорошо, что Амис в рубашке. Это все упрощает.

Пальцы ловко справляются с пуговицами, распахивают легкую ткань, обнажая грудь и впалый живот. Ирман смотрит на его бледную кожу, облизываясь. В паху все сжимается, дергается, пульсирует... Кожа Амиса покрывается мурашками от холода.

Ну, еще бы. Мороз ведь на улице.

Ирман прикасается к ней ладонями, пытаясь согреть хоть немного. Сердце второкурсника заходится, как сумасшедшее. Ирман чувствует, как оно бьется сквозь ребра и кожу о его ладонь. Ведет руками вниз, лаская, да, уже именно лаская живот, мышцы которого вздрагивают при каждом его прикосновении. Амис дышит очень тяжело, смотрит на него затуманенным взором.

Почему все так?

Ирман тянется к его губам. Хочется прикоснуться, хочется облизать их... так томительно...

Почему ему захотелось именно этого?

В нос ударил резкий запах крови, и Ирман покачнулся, глубоко вдыхая его.

Почему этот запах исходит от Амиса?

Ирмана немного повело в сторону. Всего на мгновение, но и этого хватило для того, чтобы Амис порывисто потянул его на себя, вжимая в свое тело и яростно глядя в его глаза, словно пытаясь что-то сказать, о чем-то напомнить, что-то донести до затуманенного разума.

Ирман сделал шумный вдох и на мгновение прикрыл глаза.

Что это? Почему внутри разливается умиротворение?

Что-то из прошлого бьет в набат, пытаясь о чем-то предупредить.

Что же там было в прошлом, чего он никак не может вспомнить? Не в этом ли воспоминании кроется ключ такого ненормального влечения, больше похожего на неизлечимую болезнь?

- Сеттон, кто ты? - вновь прохрипел Ирман, сминая пальцами его распахнутую рубашку. - Я никак не могу понять...

«Кто ты?»

Вопрос впивается в взвинченный разум Амиса ядовитой колючкой. Ковыряет агонизирующий мозг. Отравой струится по венам и проникает в сердце, сжимая беснующийся орган ледяными пальцами умершей мечты.

Сколько раз он обещал себе прекратить эти мучения? Сколько раз, вдыхая приторную вонь сгнивших надежд, он убеждал себя в необходимости забыть? Сколько раз клялся оставить Гердера в покое и никогда не переходить ему дорогу? Десятки? Тысячи? Сотни тысяч раз?

Наверное, больше...

Амис уже давно сбился со счета. Давно потерял нить, на которую с таким усердием нанизывал жемчуга своих обещаний.

«Кто ты?»

Клятвопреступник.

«Кто ты, Сеттон?»

Обманщик.

«Кто ты?»

Лжец.

«Кто ты, Амис? Кто?!»

- Я это я, - слова слетели с губ и растворились в тихом стоне, вырвавшемся из горла, когда язык опалил солоноватый привкус поцелуя, от которого Гердер просто не успел отвернуться.

Тело Ирмана, не привыкшее к чужим прикосновениям, отрицающее само понятие близости, вдруг, наполнилось жаркой истомой. Он легко принял поцелуй Сеттона, хоть в первое мгновение ему нестерпимо захотелось отшатнуться назад.

Хорошо, что второкурсник не позволил ему, сомкнув руки у него за спиной, тем самым удерживая на месте и увлекая в свои искусно сплетенные сети.

Горячий язык проник глубоко в рот Ирмана, заставляя парня напрячься и мелко задрожать. И этот поцелуй стал для него той отправной точкой, после которой невидимый барьер в его душе рухнул, позволяя парню без стеснения и страха открыться чужому, но такому до боли в сердце близкому человеку.

Он ответил на поцелуй Амиса, обхватывая его губы своими, касаясь языком его языка, а потом, словно в жажде испить парня до дна, укусил его за губу, раня нежную плоть и слизывая с нее алые, одуряюще-ароматные капли крови.

Сеттон порывисто вздохнул, прижимаясь к Ирману еще теснее, и парень запустил руки ему под рубашку, впиваясь пальцами в кожу на спине и оставляя на ней неглубокие, но болезненные царапины.

Внезапная боль опалила каждую клеточку в теле Амиса. Уколола нервные окончания, разливаясь под кожей огненной волной, и схлынула под напором подступившего экстаза.

Как же долго он ждал этого. Как давно мечтал о том, чтобы Ирман ответил ему. Пусть даже через боль и мучения, через вереницу страхов и ночных кошмаров, через больничные палаты и огненные цветы обжигающих ударов. Он мечтал... он грезил... он ждал... и теперь, что бы ни случилось, он не отпустит его.

Подавшись вперед, Амис вжался напряженным пахом в бедро парня и замер, ожидая удара.

Сейчас Гердер почувствует его возбуждение и оттолкнет. Наорет, назовет извращенцем или долбанным педиком, врежет пару раз, если не убьет нахрен...

Но парень не отталкивал. Даже когда Амис вжался в него сильнее и потерся возбужденным членом о его бедро, он не оттолкнул. Лишь впился в саднящие от поцелуя губы зубами, и, казалось, разорвал их в клочья.

То, что творилось в саду под елью, казалось Ирману чистейшим безумием. Но тем слаще было погружаться в него, все глубже и глубже окунаясь в омут сладострастия.

Получив в детстве глубокую, неизлечимую травму, парень и представить не мог, что еще когда-нибудь позволит кому-то подойти к себе настолько близко. Но Сеттон был отнюдь не кем-то посторонним. И хоть Ирман окончательно запутался в собственных ощущениях и был на сто процентов уверен, что не знал парня до их первой стычки в колледже, чувство узнавания не давало ему покоя.

Сжимая ягодицы Сеттона ладонью и вдавливая бедро в его пах, желая и дальше упиваться звуками его срывающегося на стон голоса, Ирман терял связь с реальностью.

Он чувствовал, что хочет обладать этим человеком. Что хочет заполучить его только для себя. Но он не хотел уподобляться зверю, который искалечил его жизнь. Он не мог наступить на горло своему отвращению и взять второкурсника, набросившись на него как неразумное животное.

Но сейчас ему было совсем не обязательно идти против своих принципов.

Спасибо колледжу, его идиотским правилам и пофигистам учителям за то, что он успел насмотреться всякого. И теперь сможет найти способ получить разрядку и дать эту разрядку Амису, так сладко стонущему в его объятиях, и так упоительно пахнущему кровью.

Руки Ирмана расстегивают пояс, безжалостно рвут пуговицу и молнию на штанах Амиса. Рука скользит внутрь, сжимает до предела возбужденный член парня, и из его горла вырывается сиплый, удовлетворенный рык.

От ощущения напряженной горячей плоти, которая как влитая легла в его ладонь, у Ирмана закружилась голова. Он должен был бы прийти в ужас от того, что прикасается к другому мужчине, но почему-то эта мысль совершенно не трогала его сознание.

Сеттона нельзя сравнивать с другими. Ирман знал это наверняка. Они уже давно были помешаны друг на друге. И уже давно принесли друг другу клятву быть друг для друга той единственной опорой, которая нужна каждому человеку.

Вот только когда это было, черт возьми?! И было ли вообще?

Что за странные образы и ощущения всплывают в его разуме?

Детский смех. Запах лекарств. Собачий лай. Писк приборов жизнеобеспечения. Истошный вопль какого-то мальчишки, голос которого медленно тонет во мгле стертых воспоминаний.

А, впрочем, не все ли равно?

- Сеттон, я хочу тебя, - выдохнул Ирман, вжимаясь в парня и прикрывая глаза, в которых потемнело от прилива острого возбуждения. - Кажется, меня все-таки сломали.

Первокурсник безрадостно рассмеялся и, оттянув голову Амиса за волосы, оставил на его шее болезненный укус, после которого на коже парня проступило яркое алеющее пятно.

Горячая ладонь до боли сомкнулась на члене Амиса и теперь грубо ласкала возбужденную плоть, причиняя парню немыслимое мучение, смешанное с почти безумным удовольствием. А когда в звенящем морозном воздухе прозвучало хриплое признание, Амис и вовсе чуть не лишился чувств.

Сердце подскочило к горлу, перекрывая доступ к кислороду, и тут же рухнуло в желудок, отчего перед глазами Амиса на несколько мгновений потемнело. Он подался навстречу неистовым движениям Ирмана, толкаясь в его ладонь. И, мечтая о том, чтобы этот зверь взял его, потянулся своей рукой к паху Гердера. Но тот с силой сжал его запястье и отвел руку в сторону, не позволяя прикоснуться к себе.

Вздох разочарования сорвался с губ Амиса и, подхваченный порывом зимнего ветра, устремился к заснеженной вершине старой ели, цепляясь за острые иголки и путаясь в колючих ветвях. Досада полосонула по груди стальными когтями, и чтобы прогнать ее, Амис еще неистовее начал отвечать на поцелуй, совсем теряя рассудок и полностью отдаваясь во власть Ирмана.

- Возьми, - отчаянно прошептал он почти онемевшими от боли губами. - Делай что хочешь, Гердер, только не останавливайся.

Ирман и не собирался прекращать. Единственное, чего он так и не смог допустить, это чтобы Амис прикоснулся к нему в интимном месте.

Страх колючими иглами вонзился в тело парня, но он вспомнил о том, что именно хотел сделать. И, потянувшись к своим штанам левой рукой, высвободил свой болезненно пульсирующий орган наружу. И застыл, мучительно сглотнув.

Сеттон тоже застыл, впившись пальцами в древесную кору и глядя на Ирмана затуманенным взглядом.

«Ну же, чего ты ждешь?» - спрашивал он мысленно, и эти невысказанные слова отражались в его глазах, давая Ирману толчок к действию.

И, правда, чего он застыл как идиот? Они оба хотят одного и того же, никто никого не заставляет, никто никого не насилует. Так почему же он медлит?

- Не прикасайся ко мне, - тихо выдохнул Ирман, но в его голосе прозвучали угрожающие нотки. - Стой смирно.

Он сделал короткий шаг вперед. И, вспоминая сцену, невольным свидетелем которой стал, по неосторожности заглянув в общий туалет, прижал свой член к члену Амиса, и судорожно вздохнул, чувствуя, как у него темнеет перед глазами, только теперь уже отнюдь не от страха.

Как же холодно.

Тело содрогается, и ничто не может его согреть. Член болит от пульсирующего в нем напряжения.

«Давай, Ирман, смелее! Амис не тот уебан. Он другой. Он...»

Какой?

Кто он для тебя?

Ирман на мгновение затаил дыхание, а потом уперся лбом в плечо второкурсника и, сжав оба члена в тугое кольцо из собственных ладоней, просипел, мелко сотрясаясь от щемящей боли, разрастающейся в груди:

- Двигайся. Двигайся, Амис...

Приказ?

Мольба?

Интонации в хриплом голосе Ирмана сплелись в не распутываемый клубок эмоций. Но Амису уже было все равно.

Их тела были так близко, прикосновения так безжалостно упоительны, что глаза парня застила мутная пелена слез. Амис до боли закусил израненную губу и качнул бедрами. Еще раз и еще, пока движения не стали резкими и стремительными.

Мир закружился. Холод уже не проникал под кожу, а дрожь, сотрясающая тело Амиса, больше походила на яростные разряды электрического тока.

Амис плавился. Таял. Обугливался в объятиях Ирмана, превращаясь в горстку истлевшего от жара страсти праха. Но, несмотря на это, одних только рук ему было мало.

МАЛО!!!

- Возьми меня, Ирман! - простонал он, задыхаясь. - Возьми...

Ирман замер на мгновение и глубоко вдохнул в себя морозный воздух, чувствуя, как острое возбуждение подступает к его паху, и как бедра сводит мучительным, сладким спазмом.

«Возьми...»

Если бы он мог. Если бы он только мог...

- Нет, - сорвался с губ первокурсника сиплый хрип.

Но он тут же подался вперед, наваливаясь на Амиса и крепко сжимая оба пульсирующих желанием органа в своих ладонях, чтобы усилить давление и обострить ощущения.

- Двигайся! - снова потребовал он, оттягивая зубами мочку уха второкурсника, и начиная водить по стволам ладонями, уже почти ничего не соображая.

Желание помутило его рассудок. И все, чего Ирман хотел в этот момент, это окунуться в жаркую агонию новых и невероятно сладких ощущений.

Амис несколько мгновений просто стоял, ничего не предпринимая, и только как-то прерывисто всхлипывал. А потом, вдруг, наплевав на все запреты, крепко обнял Ирмана и прижался к парню, начиная толкаться бедрами в его ладони, при этом откинув голову назад, чтобы губы голубоглазого психа могли беспрепятственно ласкать его шею.

В этот момент странного, болезненного единения парни, вдруг, погрузились в какой-то транс, где для них больше не существовало никого и ничего, кроме них. Они прикасались друг к другу самыми интимными и чувственными местами, и уже совсем скоро Амис напрягся и, больно приложившись затылком о древесный ствол, выплеснулся в ладони первокурсника, издав при этом глухой протяжный стон.

Ирман же почувствовал, что скольжение стало невыносимо приятным, в последний раз толкнулся вперед, и его горячее семя так же наполнило ладони, смешиваясь с семенем Амиса.

Ирман с трудом сдержал гортанный стон удовольствия и впился зубами в плечо второкурсника, буквально заваливаясь на него, не в состоянии думать ни о чем, кроме сладостной истомы, охватившей все его существо.

Боль, которая годами копилась в его душе, внезапно отступила, а сердце, покрытое коркой льда, вдруг, забилось быстрее, стряхивая с себя свой прочный панцирь.

Ирман затих, кутаясь в объятия Амиса и опаляя прерывистым дыханием его оголенную шею.

Теплые нежные руки второкурсника бережно поддерживали его, а объятия совсем не пугали. Наоборот даже, в этот момент Ирману казалось, что он никогда и ничего не желал сильнее, чем стоять вот так, прижимаясь к этому ненормальному очкарику. И парень, вдруг, подумал:

«Хорошо бы остаться так навсегда».

- Почему с тобой так спокойно? - спросил Ирман, когда Амис скользнул рукой вверх по его спине и зарылся пальцами в его волосы, успокаивающе и даже как-то покровительственно поглаживая их. - Что ты сделал со мной?

- Ничего, - тяжело сглотнув, ответил Амис, не понимая толком на каком свете находится.

В морозном воздухе клубились облачка пара. И проникающие через прорехи в неплотном хвойном куполе лучи выглянувшего солнца рисовали в них причудливые образы возможного будущего. Миражи, которые навсегда останутся мечтами. Иллюзии, осуществление которых невозможно.

Сожаление, порожденное этим горьким осознанием, болезненно сдавило горло, и Амис, сделав глубокий вдох, зажмурился, стискивая Ирмана в почти стальных объятиях и не желая его отпускать.

Еще несколько мгновений Ирман просто стоял, наслаждаясь покоем, который дарил ему Амис. Но чем ровнее становилось биение его сердца, тем горше было понимание того, какую же дичь он сейчас сотворил.

В какой-то момент Ирману вдруг стало не по себе. Стоило только чувствам немного остыть, и здравый смысл снова возобладал над эмоциями, заставив парня напрячься и резко отстраниться, выкручиваясь из крепкой хватки чужих рук.

- Прости, - сказал он, глядя на подтаявший снег, на котором виднелись хаотичные следы от подошв их ботинок. - Я такой урод.

Ирман раскрыл ладони, чувствуя на них неприятную влагу, и его лицо разом помрачнело. Он сделал шаг назад и стал лихорадочно искать в кармане платок, чувствуя, как его тело прошивают волны дрожи, вызванные чувством омерзения к самому себе.

- Вот же, твою мать! - ругался он, не в силах поднять на Сеттона взгляд.

А тот все еще стоял со спущенными штанами и, подпирая спиной древесный ствол, смотрел на первокурсника взглядом, полным глубокой тоски.

- Гердер...

- Не говори ни слова! - огрызнулся Ирман зло. - Я не знаю, что на меня нашло. Не знаю, зачем я сделал это с тобой. Прости меня.

Он тщательно вытер руки платком, а потом с омерзением выбросил испачканную спермой ткань в снег, глядя на нее как на дохлую крысу.

И как он опустился до подобного?

Звон в ушах Амиса заглушал сказанные Ирманом слова. В голове все еще гудело от испытанного удовольствия, а биение собственного сердца стирало из мира какие-либо звуки. О том, что ситуация стремительно менялась не в лучшую сторону, Амис скорее догадался. По гневным искрам в сверкающих глазах первокурсника, по мучительно искривленной линии припухших от поцелуев губ, по стремительно меняющемуся выражению на прекрасном любимом лице.

- Ирман, я...

Амис потянулся к парню, желая прикоснуться. Желая успокоить разбушевавшихся в надломленной душе Гердера демонов, но, кажется, опоздал.

- Не прикасайся ко мне! - выпалил Ирман и с силой оттолкнул руку парня, болезненно ударив по ней своей рукой. - Не смей меня трогать!

В душе у первокурсника творился такой бедлам, что он с трудом контролировал свои действия. Резко застегнув на себе штаны, пока его снова не потянуло на какую-нибудь глупость, он сделал шаг назад, но внезапно застыл, почувствовав на себе яростный взгляд Сеттона, который буквально пригвоздил его к месту.

Ирман видел, как парень застегивает на себе штаны и поправляет сбившуюся одежду, и все это в гробовой тишине, которая внезапно повисла между ними.

- Сеттон, я говорил тебе, что не терплю чужих прикосновений, - напомнил Ирман. - Так что нечего смотреть на меня с такой ненавистью.

- Не терпишь?! - разозлился Амис, срываясь на какой-то истерический визг.

В его сердце была такая сумятица, что чувства вышли из-под контроля. Копившаяся все это время боль, вдруг, вырвалась наружу, сметая выстроенные бастионы уверенности и спокойствия.

- Хватит пороть эту чушь! Ты первый ко мне полез. Первый затеял все это. И когда ты кончал, я не заметил, чтобы тебе не понравилось. Ты хотел меня! Хотел! А теперь, что, испугался?

Ирман покачал головой, хотя Амис на удивление точно охарактеризовал его состояние.

Он испугался, еще и как.

Испугался того, что почувствовал. Но еще больше испугался того, что сделал.

Он был больным уродом с извращенными ценностями. И, как бы парень ни пытался найти оправдание своему поступку, ничего дельного так и не пришло ему на ум.

- Сеттон, какого хрена ты на меня орешь? - спросил Ирман, с трудом проталкивая обратно подкативший к горлу болезненный комок. - По-твоему, это нормально, что я чуть не изнасиловал тебя? Ты что, больной на голову мазохист?

- Да тебя удавить надо, а не орать на тебя!

Злость вскипала в душе Амиса ядовитым варевом. Мечта, пестрой птичкой севшая на его ладонь, не только продырявила его кожу своим остро заточенным клювом, но и от души обосрала руку, после чего упорхнула, растворившись в небесной синеве полыхнувших ненавистью глаз.

- Ты чертов эгоист! - не унимался парень, судорожно застегивая на себе курку. - Всю душу из меня вытряс. Сколько можно, Гердер?! Сколько еще раз ты раздавишь мое сердце своей непроходимой тупостью?

- При чем тут твое сердце? - опешил Ирман, совершенно запутавшись в себе и в ситуации в целом. - С хрена ли вообще в тебе проснулись чувства ко мне? Я что, повод какой-то давал думать, что ты мне интересен? Да я на тебя вообще внимания не обращал, пока ты не начал доставать меня.

- А это что по-твоему только что было? - возмутился Амис и сделал к Ирману стремительный шаг, толкая его ладонями в грудь. - Не повод? Затащил меня под эту треклятую елку, дал откусить от пирога кусочек, а теперь забудь и прости?

- Именно! - не стал спорить Ирман, выступая из-под ели на узкую тропинку, протоптанную студентами. - Я не собирался делать это с тобой. Так получилось. И я прошу за это прощения. Но если ты еще раз прикоснешься ко мне, то...

Не успел он договорить, как Сеттон сделал к нему стремительный шаг и сжал ладонью плечо, глядя прямо в глаза.

- То что? - с присвистом спросил он. - Снова изобьешь меня.

Ирман стиснул зубы и сжал ладонь в кулак. Именно это он и собирался сделать, но у него рука не поднялась даже замахнуться на парня.

- Я тебя в карцере закрою за нарушение правил! - нашелся староста, отбивая руку второкурсника.

- О! Ну тогда мы точно проведем там очень много времени, - злобно усмехнулся Амис и, вцепившись в шею Ирмана пальцами, притянул его к себе и впился в чуть дрожащие холодные от зимнего ветра губы болезненным поцелуем.

Действия Сеттона на мгновение выбили Ирмана из колеи, и он, растерявшись, снова позволил горячему языку парня проникнуть в свой рот.

Второкурсник как-то странно на него влиял. Словно насекомое, у которого в арсенале был парализующий яд, Сеттон заставлял Ирмана цепенеть от ужаса и одновременно от болезненного удовольствия, и даже отвечать на попытки сблизиться.

Но стоило парню собрать мысли в кучу, как он осознал всю абсурдность ситуации, и снова дал Амису отпор.

- Придурок! - Ирман с силой оттолкнул от себя второкурсника, да так, что тот чуть не грохнулся в снег. - Я тебя сейчас убью.

- Мы уже это проходили, Гердер! - напирал парень, которого, кажется, совсем не пугали угрозы. - Лучше признай, что тоже неравнодушен ко мне. Признай это, и давай заканчивать со всем этим дерьмом.

От подобного заявления на виске Ирмана вздулась жилка. Он уже хотел было послать Сеттона куда подальше, но внезапная боль под коленями заставила его проглотить все приготовленные оскорбления.

Первокурсник беспомощно ойкнул и упал на одно колено, с трудом сдерживая выступившие на глазах слезы.

- Гердер, - послышался за спиной Ирмана голос Садиса, - я запретил вам приближаться к Сеттону. Хотите, чтобы я снова выпорол вас перед всеми?

Неожиданно Ирман выскользнул из объятий Амиса, отчего парень даже растерялся на миг, но гневный голос учителя и яростные молнии, сверкнувшие в его серых глазах, быстро расставили все по своим местам.

- Не вмешивайтесь, - с угрозой прошипел Амис, делая шаг вперед, но направленная на шею Гердера указка остудила пыл парня, заставив его замереть на месте. - У нас с ним личный разговор.

- Сеттон, вам было мало прошлого представления? - Садис вскинул бровь, недоумевая, почему у этих безмозглых детишек нет даже толики благоразумия. - Вам нравится смотреть на то, как страдает ваш младший товарищ?

- Учитель, мы не собирались драться, - проговорил Ирман сквозь зубы, все еще чувствуя пульсирующую боль под коленом. - Мы, правда, только разговаривали.

- Директор распорядился, чтобы я вас и на пушечный выстрел друг к другу не подпускал, - сказал мужчина. - Ему надоели ваши разборки. Так что у меня есть распоряжение. Если слова до вас не доходят, будете по очереди в карцере сидеть, чтобы у вас не было возможности пересекаться.

Ирман в ответ на эту новость помрачнел, понимая, что в таком случае все его старания в учебе полетят в пропасть, и кинул на Амиса предупреждающий взгляд.

- Я ему математику объяснял, - тут же нашелся Амис. - В правилах колледжа сказано, что старшие товарищи обязаны помогать младшим.

- Математику? - Садис прищурился. - За идиота меня принимаете, Сеттон? Приказ директора не обсуждается.

- Так правила им и написаны, - не успокаивался Амис.

Кровь кипела в его жилах. Он не хотел, чтобы все повторилось, но судя по злости в глазах Садиса понимал, что наказание для Ирмана будет неизбежным.

- Вместо того, чтобы указкой своей размахивать направо и налево, лучше бы за успеваемостью следили. Меня не было всего несколько недель, а колледж уже превратился в балаган. Безобразие!

- Сеттон, ты совсем охренел?! - перешел на личности Садис.

И, оттолкнув вскочившего Ирмана в сторону, огрел второкурсника указкой по оголенной шее. Тот поморщился, но даже не зашипел, а только прикрыл ладонью саднящее место и с ненавистью посмотрел на мужчину.

- Учитель, не надо!

Гердер бросился к Садису, но тут же снова преклонил колени от удара по икрам.

- Вы, черти, играть со мной вздумали? - распалялся мужчина, чувствуя, что еще миг, и он разорвет этих мелких зазнаек в клочья.

- Сеттон, закрой рот! - выдавил из себя Ирман, заметив, что парень снова собирается что-то сказать. - Не нарывайся.

- Прислушайтесь к мудрому совету, - предложил Садис. - Директор Айзен в этом колледже и царь, и бог, и будет так, как он сказал. Сеттон, вы учитесь здесь по собственной воле, не так ли? Если вы не согласны с правилами и политикой колледжа, советую поискать другое учебное заведение. Здесь у нас ваши истерики никому не интересны.

- Истерики?! - возмущение плевком сорвалось с губ. - Так вам истерики нужны? О! Ну это я могу!..

- Сеттон, заткнись! – Ирман, резко поднявшись на ноги, с силой толкнул Амиса в плечо, и парень чуть было не свалился в вытоптанный мокрый снег, однако Ирман удержал его от падения, вцепившись пальцами в куртку на его локте.

- Да с хера ли я должен мол... - слова так и остались не сказанными.

Садис сделал решительный шаг вперед и уже занес указку для удара, но почему-то так и не опустил ее на Гердера, который вознамерился закрыть Амиса собой.

- Прошу прощения за вмешательство, но кажется, я заблудился, - приятный мужской голос заставил всех участников разыгравшейся драмы замереть на месте и обратить свои взгляды на говорившего, чему тот только порадовался. - Сначала я подумал, что обознался, и мне только показалось, что кто-то очень похожий на вас, господин Эйгерт, свернул на тропинку, ведущую в сад. Но как оказалось, никакой ошибки не было. Я не помешал вам?

Видегрель лучезарно улыбнулся и бросил короткий взгляд на мальчишек, которые были похожи на взъерошенных и оскалившихся щенков, испуганных, но намеревающихся кусаться до последнего, защищая друг друга.

- Господин Родже... - Садис, на которого появление любовника подействовало как ушат ледяной воды, со свистом опустил указку вниз и посмотрел на мужчину.

Он вовсе не хотел, чтобы Видегрель увидел эту его нелицеприятную сторону, но, кажется, тот вовсе не удивился представшей его взору картине, и продолжал мягко улыбаться всем присутствующим.

- Если я все же помешал, то могу уйти, - предложил Видегрель, отвлекая внимания Садиса на себя.

- Останьтесь, я уже почти закончил, - смягчился учитель и, окинув студентов злобным взглядом, бросил раздраженно: - Пошли вон отсюда, оба!

Ирман не стал мешкать и нарываться на неприятности, и, схватив Сеттона за локоть, потащил за собой, прокладывая дорогу через кусты, так как на дорожке, ведущей к колледжу, показался еще один человек, которого парню хотелось видеть меньше всего. А именно директор Айзен.

Мужчина заметил студентов и укоризненно покачал головой, но не стал останавливать их, потому что отвлекся на посетителя, который в данный момент интересовал его больше, чем два задиры.

- Господин Родже, какое счастье видеть вас в столь ранний час! - услышал Ирман его елейный голос. - Что привело вас в мою обитель?

Посетитель что-то ответил, но Ирман не расслышал его, потому что спешил вернуться в колледж и увести Сеттона подальше от неприятностей.

Взбежав по лестнице, парень выпустил локоть второкурсника, лицо которого сильно раскраснелось от мороза и быстрой ходьбы, и сказал с угрозой:

- Больше не приближайся ко мне.

Сердце все еще бешено колотилось в груди, но разум был чист как никогда. Наверное, оттого слова Ирмана и прозвучали для Амиса оглушительно громко. Но соглашаться с подобным он и не думал. Не теперь, когда Ирман дал слабину. Только не теперь, когда в беспросветной тьме, царящей над руинами мечтаний, вновь появились проблески зари.

- А вот хрен тебе, Гердер, - со злостью в голосе и непреклонным упрямством в глазах ответил Амис, утирая рукавом взмокший висок. - Даже не мечтай.

И больше не проронив ни слова, он стремительно вошел в колледж и захлопнул за собой дверь, оставляя Ирмана на улице.

Первокурсник мучительно вздохнул, понимая, что так просто от этого ходячего кошмара не отвяжется, и так же направился к зданию колледжа, лихорадочно раздумывая над тем, как бы в дальнейшем избежать неприятностей, которые ходили с Сеттоном рука об руку.

***

- Господин Родже, какое счастье видеть вас в столь ранний час! Что привело вас в мою обитель?

Голос директора, приближающегося к мужчинам, источал медовую патоку и безграничное радушие. Он разве что только руки не раскинул, чтобы принять владельца «Алого Куба» в теплые отеческие объятия. А вот глаза господина Айзена выражали совершенно иные эмоции.

Садис мог поклясться, что видел в них блеск неуемного любопытства и искры зарождающегося раздражения, что никак не вязалось с широкой улыбкой на воодушевленном лице.

- Господин Родже пришел в колледж по моей просьбе, - сказал учитель, интуитивно выступая вперед и закрывая собой Видегреля.

- По вашей? - изумился директор. - Как удивительно.

- Что тут удивительного? - не понял Садис.

- Но как же, ведь господину Родже запрещено появляться на территории колледжа без разрешения госпожи Зитрис.

- Я ему разрешил, - сказал учитель. - Полагаю, у меня в этом колледже больше полномочий, чем у бывшей супруги господина Родже.

- Уже бывшей? Ай-яй-яй! - директор расстроенно покачал головой и перевел взгляд с Садиса на Видегреля. - Мне очень жаль. Что думает по этому поводу ваш отец? Наверное, он очень расстроен. Такой многообещающий брак.

- Счастье детей важнее любых перспектив, - мягко улыбнулся Видегрель директору, не желая вдаваться в подробности своей довольно долгой беседы с отцом.

- Надеюсь, запрет на посещение колледжа ограничивается лишь встречами с Этельстеном? - решил поинтересоваться он, чтобы сразу разъяснить все нюансы. - Или моя бывшая супруга и вам пригрозила судебным разбирательством?

- Нет, что вы, господин Родже, вы всегда желанный гость в моей скромной обители, - проговорил директор, широко улыбаясь. - Уверяю вас, я готов оказать вам любую услугу, только попросите. Хотите увидеться с пасынком?

- Не сегодня, - ответил Видегрель, все так же мягко.

- Зачем же, в таком случае, господину Эйгерту понадобилось приглашать вас? - задал мужчина очередной вопрос, прямо-таки сгорая от любопытства.

- Затем, чтобы... - Видегрель растерянно посмотрел на Садиса, не зная, что ответить.

И учитель незамедлительно пришел ему на выручку:

- Затем, чтобы обсудить вопросы личного характера. К чему этот допрос, директор?

- Личного? Ну надо же! - просиял мужчина, а потом расплылся в еще более широкой ухмылке. - Обсуждайте, конечно. Не буду вам мешать. Только... у меня есть новое распоряжение насчет Сеттона и Гердера. Оставьте их в покое. Я поговорю с ними. Они могут общаться, но в разумных пределах. То есть ломать друг друга, но не имущество колледжа и других студентов.

- Как будет угодно, - проговорил учитель, который уже давно перестал удивляться причудам мужчины.

- Что ж, в таком случае оставляю вас одних.

Айзек окинул заинтересованным взглядом ель, под которой прятались студенты, и, задумчиво хмыкнув, направился к зданию колледжа.

А Садис, проводив его взглядом, мягко прикоснулся рукой к локтю Видегреля, привлекая к себе внимание мужчины. И когда тот посмотрел на него, склонился вперед и оставил на его губах легкий поцелуй.

- Рад, что ты нашел для меня время, - сказал он искренне. - Идем, покажу тебе, где я живу, и угощу кофе.

Видегрель ласково улыбнулся и чуть изогнул бровь.

- А указку покажешь? - спросил он, заглядывая Садису в глаза. - Я много о ней слышал, но рассмотреть, к сожалению, не удалось. Право слово, я сгораю от любопытства.

- Мои студенты пришли бы в ужас от подобной просьбы, - хмыкнул Садис и, отстегнув орудие воспитания от пояса штанов, протянул его Видегрелю.

Мужчина сжал указку в руке и внимательно вгляделся с поблескивающий на свету гладкий металл. Согретая ладонью Садиса, она манила к себе взор Видегреля, рождая в воображении довольно откровенные и пикантные картины. Правда, испытывать ее на себе мужчине совершенно не хотелось, однако...

- Сдается мне, этому орудию можно найти более мирное применение, - усмехнулся он, возвращая указку владельцу. - Если мы откажемся от кофе и потратим отведенное на это время с большей пользой, я мог бы поделиться с тобой некоторыми своими соображениями на этот счет.

- Какое заманчивое предложение, - оценил Садис, возвращая указку на место.

И, оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости нет студентов, привлек Видегреля к себе.

- Думаю, я знаю, как именно воспользуюсь ей. Ты только помни: я не причиню тебе вреда.

Он покровительственно погладил любовника по волосам и, поцеловав его в висок, повел к колледжу, счастливо улыбаясь.

***

- Ноль Ноль Семь, зайди в мой кабинет, - директор выключил телевизор и раскрутившись в офисном кресле, усмехнулся.

То, что он сейчас увидел, было достаточно неожиданно. И так волнующе, что Айзек просто не мог усидеть на месте. Он встал, прошелся по кабинету, разминая затекшие мышцы, и вернулся за стол.

Ну, Садис! Ну, монстр! Кто бы мог подумать, что ему удастся растопить лед неприступности господина Родже? А сам Видегрель? Сколько влиятельных мужчин стелется у его ног, ради одного лишь взгляда, а он выбрал простого преподавателя. Да, странная штука, судьба.

- Хозяин, - Ноль Ноль Семь выполз из своей норы и раболепно поклонился.

Этот уже немолодой гений шпионажа был единственным человеком в колледже, поверенным во все дела мужчины. Такой себе первый советник и хранитель тайн. Он был невысоким и таким худым, что, казалось, выйди он на улицу, и его сдует первым порывом ветра. Волос на голове с непривычно большим лбом почти не осталось. Глаза были маленькими, с расширенными зрачками, и подслеповато щурились от яркого дневного света. А осунувшееся и бледное лицо с глубокими черными тенями под нижними веками было изрезано преждевременными морщинами.

- Ноль Ноль Семь, - директор приветливо улыбнулся и указал бывшему разведчику на стул.

Тот, зная, что представляет собой удобное на первый взгляд сиденье, отрицательно покачал головой.

- Что ж, стой, если такова твоя воля. Итак, - Айзек сделал глубокий вдох, - как ты, несомненно, помнишь, я взял тебя к себе, укрыв от правительства и прочих государственных служб, с тем условием, что ты обеспечишь меня полной информацией о том, что происходит в стенах этого учреждения. И что на территории не останется ни одной тайной слепой зоны, в которой могло бы произойти нечто, о чем я не смогу узнать, и как следствие, заболеть бессонницей.

- Я все это помню, хозяин, - новый, греющий душу поклон.

- Так почему, мой любезный друг, я не в курсе того, что сегодня днем произошло под вековой елью в центре парка? Это дерево, наша гордость и услада глаз моих, вдруг стало причиной моего же стресса.

- Вы хотите, чтобы под дерево была установлена камера наблюдения... - Разведчик не спрашивал, а уточнял.

- Вы этого хотите, любезный Ноль Ноль Семь, не я. Разве это не ваша работа?

- Я не подумал, простите...

- У вас нет детей. Вам, пожалуй, прощу. Чтобы через пятнадцать минут все было сделано. И проверьте тщательнее, не упущено ли еще что-то. Знаете, сегодня под тем деревом могло произойти убийство, и мы с вами никогда не насладились бы занятным зрелищем. Идите, Ноль Ноль Семь, и оправдайте свое прозвище.

- Да, хозяин.

Мужчина скрылся в своем подвальчике, любезно отведенном ему Айзеком, и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Ну вот, одна проблема решена. Осталось еще две, и можно, пожалуй, звонить Виктору и договориться о встрече. Правда, для этой встречи Айзеку придется пересечь океан, но это лишь досадные мелочи, не стоящие беспокойства.

Мужчина поднялся и решил немного прогуляться по колледжу, лично разведать, что там и как, и заодно поговорить с Гердером.

Мальчишку он нашел в комнате отдыха, там же был и объект его страсти, Сеттон. Вот только парни сидели по разным углам, оба мрачные и насупленные, и пленительно одинокие в своих страданиях.

- Гердер! - позвал директор с порога, и на него все оглянулись.

Кто-то встал со своих мест, в знак приветствия или уважения, другие откровенно проигнорировали. 

- Директор. - Гердер подошел, подозрительно косясь на мужчину. - Что-то случилось?

- Нет. Пока что... Пойдемте, пройдемся темными пустынными коридорами и поговорим.

- Почему коридорами?

Мальчишка весь съежился, на что директор только фыркнул.

- Идемте, Гердер, я не педофил, хоть, признаюсь, моя ориентация у вас не в чести.

- Я вас не понимаю... - Ирман уставился на мужчину как на какого-то гуманоида.

- Ничего-ничего, меня многие не понимают. Но так всегда и бывает с гениями своего дела. Вот я, к примеру, гений вынюхивать и выведывать чужие тайны. Так сказать, кладоискатель в грязном белье.

Он взял Ирмана под руку, и парень даже не вздрогнул, завороженный патокой слов, и повел его вглубь одного из главных коридоров, где действительно, несмотря на светлое время суток, царил непроглядный мрак.

- Знали бы вы, юноша, как чарующе порой проникать в то, что люди обычно прячут от чужих глаз. Их истинные лица, их подноготная, если хотите, это то, что действительно важно и прекрасно. Все эти богачи, бомонд, признанные критики того, что может быть красивым, а что нет, вызывают во мне искреннее отвращение. Если бы вы хоть единожды заглянули в их нутро, то увидели бы там лишь червей, грязь и порок, распускающий свои ядовитые ветви и отравляющий их души. Они лицемеры, льстецы, шуты на самом деле. Они не правят миром. Нет. Они создают видимость. Миром правят искренние люди, те, которые открыто заявляют о себе, и о том, что они представляют собой. Без масок. Сплошная нагота. Вот вы, к примеру... - Айзек остановился в самом темном месте и, выпустив локоть Ирмана, положил ладонь на его плечо. - Убийца. Псих. Маньяк, чего уж там скрывать, давайте начистоту. И в то же время боитесь всех мужчин без исключения, кроме своего возлюбленного и вот теперь меня. Хотя мы с вами стоим в месте, которое ваше больное подсознание должно бы было отметить как потенциально опасное, вы позволяете мне трогать вас и не предпринимаете попыток меня убить. Вы знаете, почему это происходит?

Ирман, находящийся словно под гипнозом, отрицательно покачал головой, а потом, сообразив, что директор его попросту не видит, проговорил:

- Нет.

- Вы забитый жизнью, закомплексованный, перепуганный ребенок. Вот почему. Вы не понимаете сейчас ни слова из того, что я вам говорю. Но вы поймете. Позже. Вы считаете, что жизнь вас сломала, но вы не правы. Если бы это произошло, ваша бронированная скорлупа спала бы с вас и обнажила бы вас до нервов. Вы бы стали человеком столь сильным и прямолинейным, что все ваши враги боялись бы одного вашего безразличного взгляда. Вам бы не пришлось доказывать свою силу кулаками. Достаточно было бы одного разочарованного слова. Гердер, с вами случилась прекрасная на самом деле вещь. Вас унизили, вашу веру в добро и бога сломали, ваши авторитеты были поруганы, вы стали чистым, когда переступили через седьмой грех. Вы смыли все шоры со своих глаз кровью, зачем же вы опять мусорите внутри себя? На сегодняшний день вы мой любимый студент. Никто и ничто не приносит мне столько эстетического удовольствия в этом колледже, как вы. Вы, как неграненый бриллиант, который добыли, взорвав скалу. Вы - алмаз, Гердер. И не приведи судьба, вы попадете в руки не того ювелира. Я привел вас сюда, в эту тьму, - Айзек поднял руку и нежно погладил мальчишку по волосам, - чтобы вы осознали одну вещь. Вы не боитесь меня, потому что я откровенен с вами и предельно честен. Вы знаете, что у меня на уме, я знаю, что на уме у вас. Такое взаимопонимание возникает только между обнаженными друг перед другом людьми. Я ставлю вас на одну ступень с собой, Гердер, это высочайшая степень доверия. А теперь я попрошу вас об одной вещи: держите себя в руках, говорите то, что думаете, делайте то, что хотите, пусть боятся не вашей силы, а вас. Перестаньте ломать имущество колледжа и избивать тех, кто слабее вас. Примите свою сущность и погрузитесь в нее, даже если это грозит вам одиночеством. Сейчас вы вернетесь в комнату отдыха и обдумаете мои слова. Откройтесь этому миру, покажите ему свою жестокую душу, и обретите, наконец, счастье. Всегда будьте самим собой.

Бросив эту банальную на первый взгляд фразу, Айзек легонько хлопнул Ирмана по щеке и ушел, оставив мальчишку наедине со своими мыслями.

***

Ирман поднес руку к лицу и потрогал кожу, которой только что касался взрослый мужчина гомосексуалист. И ему не было ни противно, ни страшно. Его это не заводило и не отторгало, и вообще, казалось, вовсе не трогало. Ну, коснулся и коснулся. Такое ощущение, как будто он вернулся в далекое прошлое, где еще был нормальным, целостным человеком, и все еще мог доверять людям. Странный человек, этот Айзек Айзен.

Ирман тряхнул головой, прогоняя наваждение, и поплелся к комнате отдыха, но уже у самого порога остановился. Он смотрел на сидящего в углу Амиса, который о чем-то задумчиво размышлял, и его сердце отчаянно забилось.

А ведь и правда, Сеттона он не боится. Ему он позволяет подходить так близко, как никому вообще не позволял после того случая. И даже смог прикоснуться к нему.

Ирман опустил взгляд и посмотрел на свои ладони, которые тут же отозвались болезненным покалыванием, а в паху все подвело от приятного тепла.

Парень сглотнул.

Он хочет Амиса. Хочет так сильно, как будто превратился в дикое неконтролируемое животное. Он хочет его, но никогда не возьмет.

Директор прав, прежде чем впускать в свой мир другого человека, нужно признать, кто ты есть на самом деле.

Ничего, у него есть еще полтора года для того, чтобы разобраться в себе. А потом Амис уйдет из его жизни навсегда.

***

- Странное место вы выбрали для встречи, директор. - Садис забрался под разлапистые ветви старой ели и уставился на мужчину.

Айзек ходил вокруг ствола, чуть пригибаясь, когда обломанные сучки грозились расцарапать ему макушку и лицо.

- Ах, Садис, как же тут романтично. А я, старый дурак, так ни разу и не подумал, какое это восхитительное место.

- Романтично? - Учитель нахмурился. - Вы меня на свидание пригласили?

- А вы против? - Айзек искривил губы в жеманной ухмылке. - Я, конечно, не так молод, как наш, то бишь, простите, конечно же, ВАШ, господин Родже. Но смею надеяться, что все еще привлекателен.

- С чего вы взяли? - Садис хмурился все сильнее.

- Четыре года рядом со мной вас так ничему и не научили? Я знаю все и про всех, хотя... Что тут вчера случилось, под этой замечательной елью?

Айзек нежно гладил ствол, как будто прикасался к любовнику, и прожигал Садиса взглядом.

- О чем это вы?

- О Гердере с Сеттоном. Что между ними произошло?

Садис ухмыльнулся. Так вот в чем причина!

- Сожалею, но я видел лишь как они оба выходили.

- Даже так? - Директор разочарованно цокнул языком. Что ж, придется теряться в догадках. - Так как вам это удалось? - сменил он тему разговора.

- Что именно, директор?

- Ах, Садис, что вы как маленький? Видегрель такой цветок, сорвать который не каждому по силе. Но вы! Я в восхищении, право слово. Знал бы, что вы склонны к гомосексуализму, давно бы отвез вас в «Алый Куб».

- Это не гомосексуализм, - бросил Садис отстраненно. - Просто мне нравятся красивые люди, а Видегрель, он не только красив...

- Да-да, учтив, обаятелен, понятлив... - Айзек сощурил глаза. - Умеет угодить, чего уж скрывать. В этом его главная ценность. Вам досталось сокровище, не упустите его.

- Кстати, о сокровищах. - Садис прокашлялся, думая, что сейчас самый подходящий момент попросить об одолжении. - Я хотел бы взять отпуск.

- Боги, Садис, вы меня поражаете! Отпуск?! Вы это всерьез?!

- Значит, вы не отпустите меня? - не особо удивляясь, спросил учитель.

- Боже упаси! Разве могу я препятствовать истиной страсти? За кого вы меня принимаете?! Ну, Видегрель, ну проказник! Он так запал вам в душу, что вы хотите бросить работу? Немыслимо! Я в полнейшем восторге!

- Так, отпустите? - Приподнял бровь мужчина.

- Да! Само собой! Месяц? Два? Сколько вам нужно, мой милый, чтобы насладиться прелестями нашего, хм, простите, вашего Видегреля? Хотя, вечности, будет мало, я полагаю.

- Неделю, - проговорил Садис.

- Недели достаточно?! Вы чертов сухарь! Ну как так можно?! Ваш любовник, он как прекрасная роза, которую лелеял садовник, оберегая от всевозможных опасностей. Он ангел, сущий ангел, такой чистый и недоступный. И такой весь ваш! А вы говорите неделю. Возьмите хотя бы две. Будьте же романтиком!

- А как же студенты?

- А что, студенты? Колледж стоял до вас, и будет стоять после вас. Не подорвут же они его? А все остальное поправимо. В общем так. Собирайте вещи, и в субботу вон из колледжа, и чтобы как минимум шестнадцать дней я вас не видел.

- К чему такое рвение? Почему вы так хотите...

- Ах, Садис! Знаете, ведь мир спасет не красота. Мир спасут геи и лесбиянки, хотя вторых еще может потянуть на потомство, к тому же их две, и каждой может захотеться по ребенку, но это уже второстепенный вопрос. Я же говорю о том, сколь прекрасной станет наша планета, когда численность населения сократиться вдвое, а то и втрое. Вот почему я всячески поощряю однополую связь. Ну вы ведь знаете об этом. Идите, Садис, идите, готовьтесь провести свои незабываемые недели. А мне нужно позвонить.

Учитель благодарно кивнул и ушел. А Айзек достал из кармана мобильный.

- Ноль Ноль Семь, ну как видимость? - спросил он, глядя прямо в незаметную среди веток камеру наблюдения.

- Отлично, - отозвался в динамике радостный голос.

- Прекрасно, - бросил Айзек и отключился.

И чего радуется, глупый? Главное-то они уже упустили. Что же все-таки тут вчера произошло? У кого бы разузнать это?

***

Будь собой... Признайся... Отпусти зверя... и будь счастлив. Счастлив...

Возможно ли это? Не бороться с собой, а принять себя. Принять то, что ты другой. Ты - моральный урод, в ком зреет семя зла. И с этим нужно научиться жить.

Ирман оторвал взгляд от учебника и посмотрел на Амиса. Тот, хоть и не доставал его больше, но все время был на глазах, как будто специально появляясь даже в самых неожиданных местах. Что уж говорить о комнате отдыха, где все были у всех на виду.

Пах Ирмана болезненно подвело, и он поморщился. Так теперь было всегда, когда он видел второкурсника. И чуть ли не каждую ночь приходилось помогать себе, чтобы снять скопившееся за день напряжение.

Ирман тяжело вздохнул и тут же опустил взгляд. Вся эта ситуация уже начинала раздражать его, но парень держал свои эмоции под контролем.

Амис был тут, при нем, живой, здоровый, и принадлежал только ему. Все в парне говорило об этом. «Иди и возьми меня», - манил его взгляд. И этот взгляд, пристальный, призывный, несколько усталый, сводил Ирмана с ума.

Парень хватался за любую возможность отвлечься, только бы не вспоминать вкус его губ. Его запах. Тепло его тела. Но все было бесполезно.

Хотелось трогать его. Целовать. Хотелось вжать его в стену и дать волю своей похоти. Хотелось вогнать в него член и наслаждаться болезненными стонами и вскриками. Но потакать своим желаниям Ирман не мог, потому что прекрасно понимал, что ничем хорошим это не закончится.

Их с Сеттоном отношения изначально обречены на провал. И лучше закончить их сейчас, пока все не зашло слишком далеко.

Но как же тяжело это сделать.

Бросив на Амиса тяжелый взгляд, Ирман схватился за волосы и шумно выдохнул, пытаясь успокоиться.

Если бы им не видеться хотя бы пару дней, возможно тогда бы его отпустило. Однако одна мысль о том, что Сеттон снова может исчезнуть на длительный срок, заставляла Ирмана сходить с ума и чувствовать себя при этом больным на голову извращенцем.

***

«Больше не приближайся ко мне!»

Некоторые фразы, попадая в разум, имеют совершенно противоположный эффект. И вроде бы смысл услышанного понятен, а запрет, красной линией прочерченный через все предложение, горит тревожным багрянцем, но сердце сопротивляется, нашептывая, что за непреклонным «нельзя» кроется нечто иное.

И этот шепот змеиным поцелуем касается сердца. Легким ветерком проникает в трещинки израненной души, питая слабую искорку несмелой надежды, чтобы превратить ее в одержимость. Чтобы перекроить ее в манию, граничащую с психозом, которая на полотне судьбы нарисует красками отчаяния свои уродливые психоделические картины, исполненные безумия и боли.

Амис не собирался сдаваться. Нет, он ясно дал Ирману понять, что не отступится. Что никогда и ни за что не оставит его, даже если это упрямство и настойчивость их обоих сведет в могилу или в палату психиатрической клиники.

Впрочем, переть напролом так же не было никакого смысла, и Амис это прекрасно понимал. Что ж, кровь не всегда будет кипеть. Как и любая другая жидкость она остынет, нужно только немного времени. И у Амиса это время было.

Успокоив взвинченные нервы и вздрюченный разум, он смог вернуть себе душевное равновесие и обдумать дальнейшие действия. Ирман просил не приближаться, что ж, он не станет этого делать, но избавиться от него у Гердера не получится.

Никогда!

Ведь даже на расстоянии, даже не приближаясь, он все равно будет тенью следовать за Ирманом по пятам, пока парень не сдастся. Пока не признается. Пока не поймет, что в этой цепи судьбы есть и его звенья. И что разорвать их без обоюдного согласия не выйдет.

Однако, принимая такое решение, Амис и предположить не мог, что своей настойчивостью и ослиным упрямством он обрекает на адские муки не только Гердера, но и себя.

Ирман старался спрятаться от него. Увиливал, юлил, находил сотни причин сбежать, но от собственного отражения не убежишь. От своего сердца не спрячешься. Амис знал это слишком хорошо, и пользовался знанием, сводя первокурсника с ума и погружаясь вместе с ним в омут собственноручно созданного безумия.

Однако в затеянной им игре было и свое очарование. Уродливая и удушливая красота, оставляющая на сердце глубокие незаживающие раны, из которых крупными алыми каплями сочился до горечи приторный сок ненормального извращенного удовольствия.

Колледж стал для Амиса музеем. Безликими стенами, единственной ценностью которых был эксклюзивный экспонат. Невероятно дорогой, немыслимо хрупкий, уникальный, неповторимый... спрятанный за прозрачным куполом холодного отчуждения и огражденный невидимой полосой запретов и страхов, переступить которые не представлялось возможным.

И Амис не переступал установленных границ. Держал дистанцию и наблюдал. Любовался, смотрел...

Смотреть... Боги! Как же этого мало...

И как бесконечно много ловить на себе ответный взгляд...

Неистовый, горячий, пламенный... От которого воском плавится кожа, а воздух трещит и искрится, готовый взорваться и разорвать весь мир, превратив его в горсть звездной пыли.

И для саднящего сердца есть лишь одно утешение – память. Потому что невозможно забыть о тяжелом дыхании на своей коже, о руках, жадно исследующих тело, о терзающих звериным поцелуем губах.

Ирман...

Горький вздох сорвался с пересохших губ, и Амис оторвал взгляд от книги, чтобы вновь вглядеться в любимое лицо, на котором застыла маска скорбной тени.

Ну же, Гердер. Что тебя тревожит? Что не дает тебе покоя? Ты ведь знаешь истину. Ты ведь уже все понял. Для чего все это? Зачем? Ведь было бы проще, если бы...

Нет, не проще. Потому что в обращенных к нему синих глазах больше не было ненависти. Потому что в них больше не было злости. Только тоска. Черная, как сама ночь, непроглядная тоска, способная поглотить не только разум, но и спрятать душу за плотным панцирем непробиваемой паутины отчаяния.

Это напугало Амиса. Он видел в глазах Ирмана разные эмоции, но такую встречал лишь единожды. За ней придет лишь боль. Неутихающая, выжирающая, испепеляющая сердце боль, оставляющая после себя лишь непроглядную черноту необратимого сумасшествия.

Амис отложил в сторону книгу и поднялся со своего стула. Он обещал самому себе, что не приблизится. Он клялся, что сам не сделает ни шага. Но ни один запрет не остановит его. Ничто не остановит, ведь, если он не протянет Ирману руку, то это болото утянет его на дно, откуда парню будет не выбраться.

Медленно, словно в замедленной съемке старого немого кино, он подходил к столу, за которым, вцепившись пальцами в светлые волосы, сидел первокурсник. Амис слышал, как хрустят под его ногами осколки брошенных слов. Как замирает сердце, соприкоснувшись с пустотой Ирмана. Как выстроенная парнем стена осыпается грубыми камнями, впуская его в ледяную пустыню давно выжженной души Гердера.

Бесшумно отодвинув стул, Амис сел напротив первокурсника и положил на стол руки ладонями вверх.

«Хватайся, Ирман. Хватайся. Я не позволю тебе утонуть. Я не позволю тебе заблудиться в этой тьме. Я всегда буду рядом и никогда не отпущу твоей руки».

Почувствовав рядом с собой чужое присутствие, Ирман медленно разжал пальцы, отпуская свои волосы, и поднял на незваного гостя предупреждающий взгляд.

Но, лишь единожды заглянув в бездонную пропасть темных глаз Сеттона, в которых, казалось, затаился целый неразгаданный мир, он не смог вымолвить и слова.

Амис сидел напротив и смотрел ему прямо в душу. Его светлые ладони, лежащие на столешнице, были открыты миру и, казалось, были готовы принять все, что угодно. Все, что этот мир мог ему предложить.

Ирман всегда поражался этой его открытости, даже когда думал, что испытывает к парню лютую ненависть.

Сеттон был его прямой противоположностью. Общительный, дерзкий, бесстрашный и до одури обаятельный, если присмотреться к нему поближе. Его прямолинейность и настойчивость могли привести его куда угодно, могли помочь ему достигнуть любой поставленной цели. Но вместо всех сокровищ мира Сеттон почему-то хотел только одного: оказаться в объятиях конченого психа, слиться с ним в одно целое и остаться рядом навечно. И хоть Ирману ужасно льстило это рвение, он с ужасом понимал: между двумя парнями не может быть нормальных отношений. И если бы они решились, впереди их ждал бы тернистый путь, в конце которого им были бы уготованы только страдания. Только боль и извечная пустота в душе, которую никогда и ничем уже не заполнить.

- Уходи, - просипел Ирман, продолжая изучать красивые ладони с длинными аккуратными пальцами, которые без движения покоились на столе. - Я хочу побыть один.

Губы произносили что-то еще. Возможно, с них срывались обидные слова. Возможно, слова прощания.

Ирман, честно говоря, и сам не понимал, что говорит, потому что скулеж саднящего сердца заглушал его собственный голос.

«Останься, - молил неугомонный орган. - Еще хотя бы на минуту. Дай мне почувствовать, что ты все еще мой. Дай возможность поверить в эту несбыточную сказку о ненормальной, но такой желанной любви».

«Страх не решит проблему, ты же знаешь», - Амис смотрел в небо, застывшее в глазах Ирмана, и мысленно обращался к звездам в его глубинах. - «Ненависть не приведет к счастью. Я могу дать тебе целый мир. Только попроси. Только скажи, чего хочешь, и я подарю тебе желаемое».

- Три минуты, Гердер, - слова не отражают всей сути просьбы, но на большее Амис и не рассчитывает. – Всего три минуты. От тебя не убудет.

Ирман на мгновение прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Три минуты, не так уж много... нет, ничтожно мало.

«Останься на дольше. Дай насладиться твоей близостью. Дай почувствовать твое тепло».

- Чего ты добиваешься?

Голос хриплый, чужой, язык не слушается Ирмана. Как же влечет к Сеттону. Так невыносимо влечет к нему, что совершенно невозможно сопротивляться этому желанию. Но Ирману как-то удается сохранить самообладание.

- Ничего, - честно признался Амис, чувствуя ужасную вину, волной поднимающуюся в сердце. - Я... скучаю. Три минуты, и я уйду. Обещаю.

Ирман кивнул.

Пусть так. Он потерпит эти ничтожные мгновения. А после просто сойдет с ума, вспоминая слова второкурсника, которые сладкой патокой растеклись по его опустошенной душе.

- Амис... - это уже вообще не похоже на голос.

Так, сиплый шепот не громче шелеста ветра в пожухлой листве.

Ирман тяжело сглотнул, не в силах оторвать взгляд от бледных рук парня. И заскользил пальцами по столешнице, медленно приближаясь к источающим легкое тепло ладоням.

Коснуться бы их всего на секунду... ощутить, как это прекрасно, ласкать человека, который так глубоко запал в душу, что не вытравить его оттуда.

Ирман резко вскинул взгляд и впился им в темные глаза второкурсника, осторожно накрывая его ладонь своей и с удивлением чувствуя, как в кончиках пальцев нарастает покалывание, словно по ним пропускали электрические разряды.

Горячо.

Теплые пальцы Ирмана, скользящие по ладони, оставляли на коже Амиса пылающие следы. Каждое прикосновение словно клеймо. Каждое движение – ожог.

Иногда для ответа не нужны слова. Иногда слова совсем не нужны. Амис знал это очень хорошо. И теперь с благодарностью принимал данное Ирманом безмолвное обещание, лишь на миг коснувшись его пальцев своими.

- Мои три минуты истекли, - отнимая свою руку и пряча ее под столом, сказал он и стремительно поднялся.

Надо уйти. Не раздумывая. Не сожалея. Уйти, чтобы было куда вернуться. Уйти, чтобы сохранить те жалкие крохи рассудка, которые еще остались в стремительно пустеющей голове. Уйти, чтобы остаться с ним навсегда.

«Я подожду тебя, Гердер. Подожду. Ты выплывешь из этой прогнившей реки безумия. Я знаю, выплывешь. И я дождусь тебя на другом берегу».

Разочарование сдавило горло Ирмана смертоносными тисками. Хотелось вскочить и заорать во весь голос, требуя, чтобы Сеттон немедленно вернулся, чтобы снова сел рядом и больше не смел уходить. Но...

Парень прекрасно понимал, если он произнесет хоть слово, то погубит и его, и себя. Они оба рухнут в бездну, откуда не выбраться. А потому нужно прекратить все это, пока не поздно. И лучше всего сделать это незамедлительно.

***

В слабо освещенных коридорах колледжа после отбоя царила мертвая тишина. Звонкие голоса студентов затихли, оставив после себя лишь призрачный шепот, больше напоминающий отголосок былых времен. Далекий смех, еле различимая ругань, скрип половиц и заунывная песнь несмазанных дверных петель.

Казалось, будто грань между прошлым и будущим истончилась, и если потянуть за чуть колышущуюся от сквозняка штору и вглядеться в чернильную тьму зимней ночи за окном, то можно воочию узреть события давно минувших лет.

Впрочем, Амиса не интересовало прошлое. Все трагедии, неприятности, моменты радости и печали, все это прошло, и никогда не вернется. А вот настоящее здесь. Рядом. И упускать его, оглядываясь назад или заглядывая в будущее, было глупо. Хотя и ночные бдения у двери Ирмана, вот уже неделю устраиваемые парнем, так же не свидетельствовали о его особом интеллектуальном развитии. Однако отказать себе в этой малости Амис не мог.

Вот уже несколько дней он приходил сюда, садился на холодный подоконник и, устремив взгляд на запертую дверь, ждал. С замиранием сердца, с колючим комом в горле ждал, сам не понимая чего. И это ожидание почти вошло у него в привычку, доставляя измочаленной душе какое-то ненормальное извращенное удовольствие.

Закусив губу, он смотрел на свои руки, все еще чувствуя на них горячее касание Ирмана, и прислушивался к неровному, взволнованному биению собственного сердца. Как бы хотелось вновь ощутить тепло Гердера. Еще хотя бы разок окунуться в чистейшую синеву его глаз. Почувствовать на шее обжигающее дыхание и... сойти с ума от неописуемого счастья, которое мог подарить ему только Ирман. Как бы хотелось...

Губы Амиса скривились в горькой усмешке.

В безумии нет ничего привлекательного. Его лик ужасен до тошноты, а в коридорах его родового замка лишь плесень, тлен и паутина застывшего времени. Амис боялся безумия. Боялся, что может стать причиной сумасшествия для Ирмана, но вместе с тем был готов пойти за ним даже в пасть к самому Дьяволу. Только бы Ирман захотел. Только бы открыл ему свой разум и сердце. Ведь самые страшные демоны таятся именно там, в глубине души, и победить их можно лишь впустив кого-то в ее потаенные комнаты.

Амис раздосадовано поджал губы и откинул голову назад, прижимаясь затылком к прохладному оконному стеклу.

Во дворе зажегся и погас один из фонарей, осветив коридор лишь на несколько мгновений. Неисправность в системе освещения была совсем незначительной, но именно она помогала Амису следить за часами, поскольку давала о себе знать в одно и то же время.

Вот и все, его ожидание почти подошло к концу. Еще несколько минут, и надо возвращаться в комнату, если, конечно, он не хочет нарваться на наказание и оказаться запертым в карцере на несколько дней.

***

Ирман различил знакомый силуэт издалека и остановился, слушая собственное сердцебиение, которое внезапно дало о себе знать настойчивым шумом крови в ушах. Сделав глубокий вдох, парень постоял немного, всматриваясь в привлекательный профиль второкурсника, а потом, словно опомнившись, тряхнул головой и направился к комнате.

Безумие продолжалось.

Сколько бы Ирман ни пытался отвадить Сеттона, тот с завидным упрямством продолжал крутиться неподалеку, не приближаясь, но и не давая забыть о себе ни на минуту.

Парень часто ловил на себе его обреченные взгляды, когда они пересекались на переменах или в комнате отдыха. И почти каждый день встречал второкурсника у своих дверей, где Амис, словно неутомимый страж, нес свой извечный караул, ужасно этим раздражая.

Но как бы Ирману ни хотелось его прогнать, он почему-то не мог произнести ни слова и просто проходил мимо, стараясь игнорировать парня.

Вот и сегодня Ирман решил воспользоваться выбранной линией поведения. Но когда взялся за ручку двери и провернул ключ в замке, что-то заставило его остановиться.

Сколько Амис уже ждет? Сколько часов? Сколько дней подряд он приходит сюда, чтобы только быть рядом?

Ирман приложился лбом к двери.

Зачем? Зачем он мучается сам и мучает его?

Сделать глубокий вдох и отстраниться от двери. Мысленно обозвать себя безвольным придурком и повернуться к нему, пронзая раздраженным взглядом. И тут же успокоиться, окунувшись в бездонные глубины темных глаз, исполненные лишь нежности и надежды.

Ирман тяжело сглотнул и, сделав несколько шагов вперед, сел рядом с Амисом на подоконник, единственно для того, чтобы избавиться от плена его глаз. А потом просто взял его за руку и, чувствуя легкое покалывание в пальцах, крепко сжал его ладонь.

Пусть знает, что, несмотря на внешнюю холодность, в нем тоже буйствуют чувства. Буйствуют и сводят с ума, заставляя теряться в собственных мыслях и поступках, заставляя вести себя как законченный эгоист, а потом проклинать себя за малодушие и страх, которые мешали ему отпустить себя и просто быть счастливым... с ним... навсегда.

Прикосновение. Такое смелое, уверенное... властное.

Амис вздрогнул, когда его кожи коснулись прохладные пальцы, и зажмурился чтобы не позволить опалившим глаза слезам пролиться на щеки.

Вот чего он ждал все это время. Вот для чего приходил. Для чего изводил и себя, и Ирмана этими ночными бдениями.

Касание. Так мало, если смотреть со стороны. Так много, если чувствовать.

Губы парня приоткрылись, но ни слова, ни звука не сорвалось с них. Зачем? Они все уже сказали друг другу. Все и ничего. Ведь каждый умолчал о самом главном. О том, что их убивает. О том, что рушит их миры, оставляя только едкий запах гари на пепелище чувств.

И все же Амису хотелось кричать. Срывая глотку вопить: «Я подарю тебе вечность. Я окрашу твою черно-белую жизнь красками. Я сумею. Я смогу. Только верь мне. Только останься рядом со мной».

Но звенящая тишина так и не подернулась рябью звуков. И лишь движение руки, чтобы ладонь коснулась ладони, да крепко сплетенные пальцы, чтобы Ирман знал, что для него этот жест очень важен, стало символом сегодняшней встречи.

Сердце Ирмана замерло на короткий миг и забилось с новой силой. Парень непроизвольно сдавил руку Амиса до хруста в костях и шумно выдохнул, чувствуя, что сходит с ума от близости парня и от того, что эта близость не приносит ему ничего, кроме страданий.

Парню хотелось бы быть нормальным, не искалеченным в далеком детстве, не таким угрюмым и злым. Ему хотелось бы ответить Амису на чувства, хотелось бы провести рядом с ним целую вечность, но он понимал, что это желание мимолетно, и скоро развеется под напором жестокой реальности.

Помолчав немного, Ирман ослабил давление своей ладони и сказал тихо:

- Не приходи больше. Эта пытка невыносима. И в этих действиях нет никакого смысла.

С этими словами Ирман резко поднялся и, разжав ладонь, стремительно ушел в свою комнату, думая над тем, как пережить оставшиеся до выпуска Амиса полтора года? И как потом жить все оставшееся время без него?

Тихий стук двери, шелест потревоженных сквозняком штор и еле различимый щелчок провернувшегося в замочной скважине замка. Вот и все.

Сердце Амиса колотится о ребра, но его плач не пробьется через выстроенные бастионы отчужденности, которые Ирман слишком долго и слишком старательно возводил вокруг себя.

Парень спрыгнул с подоконника и подошел к двери, ставшей для него непреодолимой преградой. Провел по прохладному дереву ладонью и прижался к нему лбом.

- Я люблю тебя, - признание легким шепотом слетело с языка, но легче Амису не стало.

Наверное, Ирман прав. В этих визитах нет никакого смысла. Но если так, то, что тогда имеет смысл? Где этот проклятый смысл искать? Есть ли он вообще хоть в чем-то?

«В сердце», - шепнул чей-то тихий голос в глубинах подсознания. - «И только ему решать, что наделить им, а что нет».

***

Несмотря на то, что Ирман дал ясно понять, что не хочет видеть Амиса у себя под дверью, парень все равно изо дня в день приходил и ждал неизвестно чего.

Он ничего не говорил, ни о чем не просил, и часто даже не смотрел на первокурсника, когда тот появлялся в поле его зрения. А просто сидел на подоконнике и смотрел во двор колледжа отсутствующим взглядом, размышляя о чем-то своем.

Ирман так же оставался верен своим принципам и старался не обращать на Сеттона никакого внимания, как будто он был пустым местом.

И снова время слилось в один сплошной однообразный поток, где дни были похожи друг на друга как в зачарованном сне. Ирман снова впал в свою привычную апатию, продолжая существование без какой-либо осмысленной жизненной цели.

И если бы не Джосс, который зачастил к нему с ночевками, Ирман, наверное, окончательно заблудился бы во временных дебрях.

Друг стал для парня своеобразным раздражителем, который не давал ему закиснуть в болоте обыденности. И потому, когда он нагло вваливался к Ирману в комнату и забирался на соседнюю кровать, парень возмущался уже больше для вида.

Джосс, почувствовав в нем эту перемену, нагло пользовался внезапно свалившимися на него привилегиями, и уже даже не огрызался на попытки Ирмана выставить его за дверь.

Однако Сеттону, по всей видимости, вся эта ситуация не пришлась по душе. И Ирман часто слышал, как они с Джоссом огрызаются друг на друга в коридоре, но предпочитал не вмешиваться, не собираясь ни перед кем объясняться или как-то улаживать конфликт между двумя вспыльчивыми идиотами.

И все же однажды он не смог остаться в стороне, так как Джосс и Сеттон подняли в коридоре такой шум, что его, наверное, было слышно даже в кабинете директора.

Выбесившись на то, что ему не дают нормально позаниматься, Ирман выскочил в коридор, чтобы тут же вклиниться между Арреком и Амисом, не давая им ввязаться в драку.

- Сеттон, у тебя с головой все нормально? - возмущался Джосс, благоразумно отступая от Ирмана на несколько шагов и с раздражением глядя на второкурсника, который бешено сверкал глазами, выглядывая из-за плеча старосты.

- Иди спать к себе. Какого черта ты сюда таскаешься каждую ночь? - возмутился Амис, сжимая кулаки. - Или между вами что-то есть?

- Не твое дело! - огрызнулся Аррек. - Ирман не против моих ночевок, так что отвали!

- Я вообще-то против, - вставил свое слово староста. - Но сейчас вам обоим лучше заткнуться. Джосс, иди спать. А ты, - парень повернулся к Сеттону и посмотрел в его перекошенное от злости и обиды лицо, - просто уйди, ладно? Не устраивай сцен.

Аррек, получив величайшее дозволение на доступ в личные апартаменты Гердера, удалился, громко хлопнув дверью. А Ирман остался в коридоре, так как второкурсник продолжал прожигать его яростным взглядом и болезненно кривить губы.

- Иди к себе, - снова повторил Ирман. - Не приходи сюда.

- Это почему? - возмутился Амис, с раздражением глядя на Ирмана.

Вся эта ситуация его откровенно выбешивала. Несколько дней назад он совершенно случайно увидел во время своего дежурства, как Джосс вошел ночью в спальню Ирмана и не выходил оттуда до самого утра. Как идиот Амис просидел под дверью Гердера до начала занятий, прислушиваясь к тишине. Сотни тысяч мыслей проносилось в его голове, одна хуже другой, сотни тысяч предположений абсурдных и совершенно бредовых рождались в его разуме, но ни одному из них не нашлось подтверждения, и это было хуже всего.

- Почему это я должен уходить? Почему этот рыжий болван у тебя в комнате? Что вообще происходит?!

- У тебя в комнате тоже кто-то живет, я же не спрашиваю тебя, почему, - попытался уклониться от ответа Ирман, не желая распускать сплетни об Умино и его любовниках. - Сеттон, не наворачивай себе лишнего. Иди к себе, скоро отбой.

- Джосс живет в другой комнате, - проигнорировал совет Ирмана Амис. - Вот пусть и валит к себе. Как ты верно подметил, скоро отбой.

- Он останется, - сказал Ирман. - Это не обсуждается. Чего ты вообще завелся? Он спит у меня не первый раз и, к сожалению, не последний. Ты каждый раз будешь устраивать истерики по этому поводу?

- Ну раз ты у нас такой гостеприимный, то, может, и мне можно остаться на ночевку? - с бешенством сверкнув глазами спросил Амис и решительно направился к двери.

Проклятая ревность сводила его с ума. Воображение рисовало идиотские картины всяких извращений, которым Джосс и Ирман могли предаваться за закрытой дверью спальни старосты первого курса. А глас здравого смысла просто не мог перекричать отчаянный вопль беснующегося в панике сердца.

- Там, где есть место двоим, и третий поместится.

- Не поместится. В комнате только две кровати.

Ирман загородил Сеттону вход в спальню, и тот застыл, с обидой глядя на парня.

Так и стояли, глядя друг на друга. Ирман с нарастающей в душе злостью, а Амис с выражением крайнего негодования. И в глубине его глаз пробуждалось что-то очень недоброе, что-то, что требовало жертв.

Ирман хорошо помнил этот его взгляд, которым Сеттон частенько смотрел на него, собираясь вытворить очередную глупость. И ему сделалось муторно.

Если парень снова возьмется за свое и начнет нарываться на его кулаки, разве смогут они ужиться в этом колледже и выпуститься целыми и невредимыми.

- Прекрати! - рявкнул Ирман, предупреждая очередную выходку.

И, схватив Сеттона за грудки, потащил его к окну, где и втолкнул в нишу, завешенную тяжелой портьерой. И там уже припечатал к стене, заставив растерять весь боевой запал.

- Ты успокоишься когда-нибудь?! Отстанешь от меня?! - спросил Ирман звенящим голосом. - Или все-таки хочешь ко мне в спальню? Хочешь спать с Джоссом на одной кровати? Отвечай! Если да, то я вас благословляю. Только потом не жалуйся, когда вы оба сдохнете мучительной смертью.

Пальцы Ирмана, сжимающие тонкий свитер на груди Амиса, обжигали кожу даже через ткань, и в голове у парня зашумело. Яростный звон тревожны колокольчиков пел о ненависти и злости. Пел о неистовстве и страсти. О болезненной любви, лишающей рассудка и разъедающей душу. И эта песнь была невыносимой.

- Лучше сдохнуть, чем терпеть все это! - отчаянно прошипел Амис, чувствуя, как силы покидают его уставшее тело. - Ты не понимаешь, ты ни черта не понимаешь, Гердер! Как можно быть таким твердолобым?! Я же говорил тебе! Столько раз говорил. Тогда и сейчас. Я не оставлю тебя. Никогда не оставлю. И кто бы ни пришел за тобой. Кто бы ни отнял тебя. Я не потерю тебя снова!

- Что значит «снова»? Что ты несешь вообще? - спросил Ирман сквозь шум крови в ушах, который нарастал по мере того, как он приближался к Сеттону, сначала выпустив его свитер, а потом, прильнув к его телу, запуская ладонь под его одежду, чтобы огладить напрягшуюся спину.

- Никто меня не заберет, - сказал Ирман, касаясь губами обиженно поджатых губ Амиса. - Никому я и нахер такой больной не сдался. И ничего у нас с Джоссом нет. Хватит себе наворачивать.

- Тогда почему там он, а не я? - спросил Амис, и губы его задрожали от обиды на эту несправедливую жизнь. - Почему ты не хочешь взять то, что я могу тебе предложить? Почему, Гердер?!

Он потянулся к шее Ирмана рукой и, с силой сжав на ней пальцы, рывком развернул парня, меняясь с ним местами и теперь уже сам вжимая его в стену.

- Сколько можно бегать? Сколько можно прятаться от самого себя? Ты уже достал! – и, сказав это, Амис настойчиво и даже яростно впился в губы первокурсника своими губами, проталкивая язык в горячий рот Гердера и не давая ему возможности ответить.

Земля под ногами у Ирмана дрогнула и все вокруг покачнулась. Парень застыл, беспомощно хлопая ресницами и позволяя Амису исследовать свой рот языком. Пальцы первокурсника требовательно сминали спину Сеттона, иногда впиваясь в нежную кожу ногтями и оставляя на ней жгучие полосы.

Но парня это не оттолкнуло и не напугало, а наоборот даже, завело еще сильнее. И он требовательно вжал бедро в пах Ирмана, заставляя того порывисто вздохнуть.

Их поцелуй длился, кажется, целую вечность. И за это время Ирман пережил непередаваемую гамму эмоций, от сильнейшего возбуждения, до головокружения и темноты перед глазами.

Что-то нехорошее пробуждалось в его душе. Темное, голодное, алчущее крови... Перед глазами все плыло. Качалось, словно они с Сеттоном стояли на палубе корабля. Ноги дрожали, наливаясь тяжестью. Пол словно проваливался, и Ирман, в ужасе от происходящего, хватался за Амиса, пытаясь устоять. Голова кружилась. Тяжелела. Наливалась свинцом. Все тело онемело. Не желало слушаться.

Картины одна страшнее другой проносились в голове, как некачественный документальный фильм, записанный на старую пленку. Вся его жизнь, наполненная страхом и попытками этот страх преодолеть. И в этой жизни не было ничего, кроме боли, крови и смерти.

Его сердце было до краев наполнено тьмой. И для Амиса в этой тьме не осталось места.

Ирман вскинул на парня испуганный взгляд, мысленно умоляя о помощи. Он не мог перебороть свой страх. И не хотел, чтобы кто-то видел его слабость. Но почему-то казалось, что Амис давным-давно все знает. Казалось, что если кто и сможет все изменить, то только он один.

Только... захочет ли он возиться с таким твердолобым придурком, который не ценит то, что имеет и не умеет открыто говорить о своих чувствах?

Сеттон, заметив его растерянность, не отступил, а наоборот удвоил напор.

А Ирман чувствовал себя обессиленным и опустошенным. Он не мог сопротивляться. Сердце билось так сильно, что, казалось, сейчас выскочит из груди. Головокружение все не проходило.

Уже не хотелось никуда уходить. Это уже было не нужно. Ирман давно проиграл Сеттону.

Тело расслабилось под напором Амиса. Ирмана качало из стороны в сторону как на волнах. Он чувствовал, как по телу разливается приятное тепло. Как по коже пробегает слабая дрожь. Впервые за много лет чужие прикосновения не вызывали в нем отвращения. Он и забыл, каково это, когда тебя обнимают. Но он больше не хотел забывать. Он хотел запомнить этот момент на всю жизнь и бережно лелеять его в сердце до самого последнего вдоха.

Туман густой пеленой затянул сознание, отпуская демонов из души Амиса на свободу. И они возликовали. Взревели свой боевой клич и бросились в атаку, сгорая от удовольствия и полыхающей в их телах страсти. Амис следовал за ними, позволяя желаниям взять верх над разумом. Позволяя мечтам воспарить в небеса и кружить под лучами испепеляющего солнца. Но среди жара и духоты он вдруг почувствовал холод.

Ирман прижимался к нему, впивался дрожащими пальцами в его плечи, судорожно дергал короткие пряди на затылке парня и, казалось, даже не дышал. Амис чувствовал как из рук Ирмана уходит тепло. Как горячая кожа остывает, превращаясь в ледяной камень, и осознание собственной ошибки прошило сознание раскаленной иглой.

Ирман боялся. Панически боялся близости, но не отталкивал, словно оказался парализован. А в какой-то момент первокурсник перестал отвечать на поцелуй, превратившись в бездушную куклу.

Страх сжал сердце Амиса стальными тисками. Нет, так нельзя. Такой напор лишь сломает... лишь уничтожит... лишь искалечит с таким трудом залатанное сердце.

- Прости, - тихий шепот в приоткрытые подрагивающие губы.

Скользнув по ним кончиком языка, Амис завершил поцелуй и крепко прижался к замершему парню.

- Люблю тебя, псих. Больше жизни люблю, - горячо прошептал он на ухо Ирману и, тяжело вздохнув, легонько оттолкнул парня от себя.

После чего выскользнул из ниши и поспешил прочь из коридора, оставив Гердера наедине с растревоженными мыслями и полной сумятицей в сердце.

Кровь пульсировала по венам Ирмана с бешеной скоростью. В ушах шумело. А в мыслях царил жуткий беспорядок.

Парень чуть пошатнулся, хватаясь за стену, и, кое-как выбравшись из ниши, проводил Амиса тяжелым взглядом.

По телу проходила сильная дрожь, а член раздуло так, что Ирман чувствовал боль. И каждый шаг давался ему с огромным трудом. Но все же парню удалось с горем пополам дойти да комнаты и закрыться на замок.

Аррек уже уснул, завернувшись в одеяло чуть ли не с головой и мирно посапывая. Ирман долго смотрел на рыжую макушку, но видел перед собой только лицо Амиса. Его губы. Его глаза.

- Будь ты проклят, придурок... - зло процедил он, сжимая ладонью пах, пытаясь тем самым унять болезненную пульсацию и, тут же невольно застонал.

Нужно сделать с этим хоть что-то.

Он резко отстранился от входной двери и направился в душ. Закрыл дверь на защелку и, раздевшись, забрался в душевую кабинку. Уперся лбом в прохладную стену и сжал член в ладони.

Несколько резких движений, и низ живота свело болезненным спазмом. Никакого удовольствия, только еще большее раздражение.

- Будь ты трижды проклят, Сеттон, со своей любовью! Гори в аду!

«Только не отступай от своего. Иди до конца. И покажи мне выход из этой тьмы. Покажи дорогу к свету».

3

***

За несколько недель близкого общения с Видегрелем Садис не раз имел возможность наблюдать за стилем его работы и поведением с клиентами клуба.

Обычно, вокруг владельца «Алого Куба» собиралась довольно разношерстная публика, от молодых заносчивых юнцов, не умеющих уважать личное пространство, до представительных серьезных мужчин, которые предпочитали общаться с длинноволосым красавцем в покровительственной манере, скрывая за ней нешуточную похоть. Но у Видегреля для каждого случая была отработана прекрасная техника отчуждения, которая не позволяла клиентам переступать границы разумного и переходить от невинного флирта к более серьезным притязаниям.

Наверное поэтому Садис, который по сути был тем еще собственником, ни разу не испытал чувства ревности. Видегрель просто не давал ему повода сомневаться либо же изводить себя подозрениями. Учитель был уверен в том, что сердце мужчины принадлежит ему. Но сегодня эта уверенность сильно пошатнулась.

Садис приехал в клуб чуть раньше запланированного, и, так как парковка была забита, ему пришлось оставить машину за углом обшарпанного заброшенного дома и идти к клубу пешком.

Наверное, только благодаря этому он и стал свидетелем странной сцены, которая показалась ему двусмысленной и крайне раздражающей.

Видегрель стоял на парковке вместе с каким-то азиатом, которому на вид было уже за пятьдесят, и что-то оживленно ему рассказывал. Мужчина кивал в ответ, фальшиво улыбаясь, и смотрел на Видегреля таким взглядом, словно хотел убить его, ну или жестоко отыметь на капоте стоящей рядом машины.

Тем не менее, Видегрель, кажется, совершенно не чувствовал исходящей от азиата опасности, и продолжал свой рассказ, буквально лучась от счастья.

Мужчина еще немного покивал как болванчик на приборной доске, и протянул к Видегрелю руку, нежно касаясь его волос, а потом и скулы. И было в этом жесте что-то такое глубинное, собственническое, что Садис с огромным трудом сдержался и не выдал своего присутствия, решив досмотреть представление до самого конца.

Но продолжения, вопреки его ожиданиям, не последовало. Видегрель лишь обнял мужчину, похлопав его по плечу, после чего дождался, пока тот сядет в машину, и распрощался.

Садис еще немного постоял в своем укрытии, борясь с приступом ревности. А потом решил не рубить сгоряча, и отправился в клуб на встречу с любовником.

Весь вечер Садис был хмурым как грозовая туча, а вот Видегрель вел себя как ни в чем не бывало, а когда они оказались в постели, и вовсе отдавался ему так, как будто уже не мыслил своего существования без него.

Этот секс оказался по-настоящему жарким и чувственным. Садис даже на время забыл о том, что увидел на парковке. Но когда после секса Видегрель заговорил о том, как счастлив, что решился на эти отношения, учитель снова насупился.

Если он так счастлив, тогда почему позволял какому-то престарелому хмырю трогать себя?

Вопрос так и крутился на языке, но Садис сдерживался, не желая портить Видегрелю настроение.

И все же, когда спустя некоторое время любовник спросил, что у него случилось и почему он весь вечер выглядит таким угрюмым, Садис не выдержал и спросил:

- Кто был тот человек, с которым ты сегодня разговаривал на парковке? Я видел вас, когда приехал.

- Человек на парковке? - нахмурился Видегрель, не совсем понимая, о чем говорит любовник.

В голове все еще было пусто после жаркого и изнурительного секса, и мысли никак не желали возвращаться в свою обитель, продолжая парить где-то в поднебесной грез.

- Что еще за человек?

- Мужчина, азиат, - напомнил Садис, наблюдая за тем, как выражение лица Видегреля меняется из блаженного на задумчивое. - Ты еще обнял его на прощание. Кто он? Твой близкий друг?

- А! Ты об этом.

Видегрель тепло улыбнулся и даже зажмурился, словно греющийся на солнышке кот.

- Это был не друг, - успокоил он Садиса, лицо которого было слишком уж суровым и хмурым. - Это мой отец. Он сегодня прилетел в Нью-Йорк по делам и, пользуясь случаем, заглянул ко мне.

- Отец? - удивился мужчина. - Ты не похож на азиата.

И, правда, на лице Видегреля не было ни единой азиатской черты. Конечно, если присмотреться к нему, то можно было бы найти в нем определенное сходство с китайской фарфоровой куклой, но это сходство давали скорее светлая кожа и утонченный вид.

- Ну еще бы! - рассмеялся Видегрель и, приблизившись к Садису, игриво укусил его за обнаженное плечо. - Я француз. А Кано... после смерти моих родителей он взял надо мной опеку. Вырастил меня. Дал мне не только шанс на жизнь, но и обеспечил будущее. Пусть он не был причастен к моему рождению, для меня он отец.

- Ты не рассказывал мне о своей семье, - сказал Садис задумчиво, непроизвольно прижимая Видегреля к себе, словно пытаясь защитить его от «отца», чей жесткий и в чем-то даже опасный взгляд даже у него вызвал стойкое чувство опасения. - Думаю, пришло время поговорить об этом. Когда люди плохо знают друг друга, между ними возникает недопонимание.

- Недопонимание может возникнуть и между самыми близкими людьми, - философски заметил Видегрель.

Впрочем, утаивать о себе хоть что-то в его планы не входило. И раз Садис хотел узнать его получше, что ж, он не был против поведать ему эту историю. Но прежде чем углубиться в рассказ о своем прошлом, Видегрель не удержался от простого, но очень важного для него вопроса.

- Скажи, ты следил за мной? - чувствуя странную смесь недовольства и удовлетворения, спросил он, заглядывая в серые глубины холодных глаз любовника.

- Да, хоть это и не входило в мои намерения, - признался Садис. - Когда увидел вас двоих на парковке, решил немного понаблюдать. И мне, честно говоря, не понравилось то, как этот человек на тебя смотрел.

Мужчина погладил прильнувшего к нему Видегреля по плечу и улыбнулся ему, стараясь скрыть закравшееся в сердце беспокойство.

- Впрочем, раз ты говоришь, что он твой отец, переживать не о чем.

- Конечно не о чем, - кивнул Видегрель и прикрыл глаза. - В следующий раз я познакомлю вас, и ты сам убедишься в этом. Кстати, я рассказывал ему о тебе. - Улыбка скользнула по губам Видегреля. – Он, конечно, насторожился, но против не был. И за это я ему очень благодарен. Впрочем... не только за это. Наверное, мне и всей жизни не хватит, чтобы отблагодарить его. Если бы не Кано... хотя обо всем лучше рассказать по порядку. Как насчет кофе? История не короткая, тут парой слов не обойдешься.

Садис не стал отказываться от бодрящего напитка. Он хотел быть максимально сконцентрированным, чтобы, выслушав историю Видегреля, объективно оценить отношения между мужчиной и его опекуном.

Садис не понаслышке знал, что значит иметь воспитанника. Но как бы он ни уговаривал себя не впадать в паранойю, он чувствовал: на детей не смотрят таким голодным хозяйским взглядом.

В чувствах, которые притаились в сердце азиата, было нечто большее. Но все же Садис очень хотел верить, что его суждения являлись ошибочными, так как были продиктованы чувством ревности.

Видегрель лениво потянулся и взял телефон, чтобы заказать кофе. После чего извинился перед Садисом и ушел в душ. Ему нужно было время, чтобы подготовиться к не самому легкому разговору. Омуты памяти порой таят в себе множество опасностей. И пусть его омуты не были глубоки, обитающие там призраки не отличались дружелюбием. И хоть Видегрель уже давно смирился с ними, вспоминать о некоторых событиях своего детства и юности ему не очень хотелось.

Некоторые раны никогда не заживают, но, быть может, если он поделится ими с Садисом, на душе станет немножечко легче.