Внешняя продолговатая пластиковая упаковка была белой, не имеющей надписей, зато после вскрытия Шоуи вытряхнул на ладонь несколько серебрящихся фольгой блистеров с наименованием таблеток: «Мэймэн». Блондин вскинул в удивлении брови, впрочем, так ли уж сложно достать запрещенные препараты в трущобах? Однако в его планы не входило становиться аптечным наркоманом, каких ему доводилось видеть даже среди клиентов «Грешника Тяньбао», а потому он внимательно прочитал инструкцию, прежде чем запить одну таблетку водой и улечься на диван, закутываясь в одеяло. Мэймэн — название которого переводится как «сладкий сон» или же «розовые мечты» — мощный транквилизатор очень грубого действия со снотворным эффектом, который в середине двадцатого века использовался для лечения бессонницы, тревожных состояний, помогал справляться с психическими заболеваниями и преодолевать страхи. Самый подходящий набор для нынешнего Шоуи. Что касается прочего, слышал он и о том, как из-за повышения болевого порога и блокирования рецепторов в состоянии наркотического опьянения, с людьми, принимающими Мэймэн в непомерных дозах, часто случались несчастные случаи: они выходили из окон, истекали кровью при порезах, не предпринимая никаких мер, задыхались от включенного газа, хватались за электрические провода и прочее. А некоторые, долго сидящие на Мэймэне, впадали в тяжелейшую депрессию и проявляли свои суицидальные наклонности.

      Впервые за двадцать четыре часа мышцы его расслабились, а в теле появилась легкость. Засыпая, он чувствовал себя почти безмятежным, избавившимся от фоновой тревожности, неотступно преследующей вот уже целые сутки. Неплохо, весьма неплохо. Как там было написано в инструкции? «Во избежание развития лекарственной зависимости при курсовом лечении продолжительность применения препарата составляет две недели»? Стоит попробовать.

     Подумав об этом, он потерял связь с собственным телом на последующие шестнадцать часов.

      Сянши забеспокоился уже через девять, но Фансы отговорил расталкивать мирно сопящего парня — сутки провел без сна, каждую секунду пребывая в стрессовом состоянии, конечно же после снотворного он отключится по меньшей мере часов на десять. Но через двенадцать мужчина и сам проверил блистеры — не принял ли Шоуи большую дозировку втайне от них? Нет, отсутствовала всего одна таблетка. Значит просто вымотался, да так, что совершенно ни на что не реагировал: пока находился в бессознательном состоянии парни успели обтереть его влажной губкой, вычесать из волос спекшуюся кровь и фрагментарно промыть слипшиеся пряди, несколько раз обработать раны и сменить бинты.

     Они следили за его состоянием посменно, ни на минуту не оставляя в одиночестве, прислушиваясь к ровному дыханию и наблюдая, как сходит с лица усталая синева. Спящий Шоуи походил на прежнего себя, и был так велик соблазн перенести его в спальню, уложить в центр постели и прижаться с боков, согревая как раньше. Вот только они не знали, как он мог отреагировать на них по пробуждении, а потому не решались предпринимать каких-то действий без его активного согласия.

     Они и сами прошатались целый день как сомнамбулы, перманентно тревожась о его состоянии, поведении и вменяемости. Их беспокоил вопрос: проснется Шоуи таким же нервным и агрессивным или здоровый сон пойдет на пользу и он сменит гнев на милость?

      Ночуя в гостиной, Фансы сложил вдвое одеяло и постелил под подоконником, вспоминая стройную темную фигуру Шоуи, замершего напротив окна. Ветер тормошил волосы на его затылке, создавая светлый ореол вокруг головы — точно у ангела со старинных витражей, словно бы готового вспорхнуть в небо. В тот момент у Фансы будто что-то оборвалось внутри и обрушилось понимание: беда. Еще чуть-чуть — и быть беде. Мужчину все еще одолевал липкий ужас, стоило только подумать о том, что едва не произошло.

     Уснуть в их постели в одиночку Сянши так и не смог, и перебрался к Фансы, дежурящему в гостиной, устроившись рядом и прижимаясь к горячему боку. Мысли не давали ему покоя, а продолжать и дальше держать их в себе было выше его сил.

      — Все ведь будет хорошо? — выразил он свои сомнения в единственном вопросе, которому не смог подобрать более подходящей формулировки, но Фансы и без объяснений понимал, как много включает в себя это «все».

      — Конечно, — старался ответить с полной уверенностью, пусть даже и поддельной. Когда в твоих руках кто-то, переживший потрясение и тревожащийся о завтрашнем дне, то не грех и соврать, если это поможет хоть отчасти утешить. Сказанное вовсе не было ложью, но искренней надеждой на лучшее. — Что бы ни произошло — мы с этим справимся, помнишь?

     Парень, устроивший голову на его плече, молча кивнул. Верно, не время раскисать: у Шоуи сейчас трудный период, но если они не будут сильными, то кто станет его опорой? Кому сейчас хуже всех, так это недавнему пленнику, которому пришлось принять снотворное, только бы наконец дать отдых измученным телу и разуму. Шоуи жив и он дома. С остальным они смогут разобраться, даже если на это потребуется время и все их терпение.

     — Больше я вас не подведу, — прозвучал с дивана тихий, охриплый со сна голос.

     Парни резко сели.

     — Ты проснулся! Как себя чувствуешь? — Сянши подрывается вскочить, но Шоуи останавливает его:

     — Не вставай, я в порядке, — тело ощущается тяжелым, почти свинцово-неподъемным, зато выспавшимся. Судя по всему, Мэймэн обладает довольно сильным седативным эффектом, потому как с Шоуи, наконец, спало эмоциональное напряжение — таблетка на два с половиной миллиграмма успокоила его взвинченный мозг и расслабила мышцы. — Темно. Сколько я проспал?

      Светящиеся зеленым цифры на электронном табло показывали полвторого ночи.

     — Около шестнадцати часов, — ответил Фансы, вглядываясь в шевелящуюся фигуру, под которой поскрипывали пружины старого дивана.

     — Долго, — задумчиво откликнулся парень, меняя положение. — Но мне уже лучше. Хотя все же хочется покурить, вы не против?

     Сянши вспомнился все застилающий дым.

     — Только если одну, - твердо обозначил он свою позицию, но Шоуи согласился с удивительной легкостью:

     — Ладно, одну так одну, — закопошился, отыскивая под подушкой пачку, и еще долго нашаривал в темноте куда-то завалившуюся зажигалку, прежде чем закутаться в одеяло, направляясь к окну. Наткнувшись на парней, устроившихся на полу поверх одеяла, вопросил недоуменно: — Чего под окном расселись?

     Молчание звучало красноречивее всяких слов — и Шоуи настигло осознание.

     — Побоялись, выброшусь? Да тут всего третий этаж, насмерть все равно не разбился бы.

     — Значит, думал об этом? — нервно сглотнул Фансы, сердце которого зачастило.

     Теперь молчал уже Шоуи.

     — Эй! — прикрикнул Сянши, порывисто вскакивая на ноги, чтобы в лучах светящих под окнами ночных фонарей лучше разглядеть его лицо. — Ты что, в самом деле?..

     — Просто постарайтесь понять — только два сценария казались мне самыми наихудшими: если бы я навредил кому-то из вас или же... сам оказался скрученным, беззащитным. Я бы не вынес, произойди со мной что-то из этого, — Шоуи прошел мимо парня, оттолкнулся забинтованными ступнями от расстеленного одеяла и забрался на подоконник. Характерно щелкнув, приоткрылась створка. Прохладный ночной воздух повеял с улицы. Вспыхнул огонек подожженной сигареты, повеяло дымом. Парень затянулся, позволяя организму насытиться никотином, и протяжно выдохнул в переулок. — Вы, конечно же, не хотели напугать, но я чувствовал себя загнанным в угол. А еще виноватым настолько, что едва ли сумею простить. Так что окажись давление чуть более сильным — выбросился бы. Чтобы просто сбежать от кажущейся опасности, или же надеясь неудачно упасть и, скажем, сломать шею — не знаю. Меня устроил бы любой вариант.

     Мужчина заметил, что Сянши трясется всем телом, да и самого Фансы охватила дрожь. Как-то Шоуи сказал им: «Лучше вам не знать содержимого моей головы», и сейчас эти слова были как никогда правдивыми. Фансы был уверен, что не хотел бы знать о таком. Попросить Шоуи прекратить? Сказать, чтобы замолчал? Слышать все это слишком больно!

     Скосив голубой глаз, кажущийся глубоким и ярким из-за обрисовавших лицо теней, Шоуи растянул уголки губ в подобии улыбки:

     — Ладно, хватит с вас. Произносить такое вслух — жестоко. Вам достаточно будет знать, что я больше не собираюсь прыгать. Сейчас я полностью в своем уме, вменяем и адекватен, так что не бойтесь. Идите-ка лучше спать — в темноте плохо видно, но даже так я могу сказать, что выглядите вы похуже меня.

     Белый уличный свет серебрил его волосы. Красные и синие огни неоновой вывески за углом тянулись фиолетовым, расплывчато обрисовывая силуэт на окне контуром. Голубой, белый, фиолетовый — противостоящие поглощающей тьме вокруг. И тлеющая рыжая точка — путеводной звездой. Дымное марево вносит элемент сюрреалистичности, словно бы происходящее — какой-то дурной сон. Догорает сигарета, Шоуи затягивается последний раз и тушит окурок о раму. Захлопывает створку, слезает с подоконника, удерживая на плечах одеяло. Возвращается на диван, где устраивается поудобней - с трудом, ведь действие обезболивающих давно закончилось, а ныло все тело. Задирает на подушке голову, вычленяя из тени их застывшие в нерешительности фигуры:

     — Вы устали, идите спать. Я никуда не денусь, нет надобности караулить... — но обрывает сам себя, стоит только заметить крупные трясущиеся плечи: - Гэгэ, ты... плачешь?

     У Шоуи сердце обрывается как и день назад, когда увидел зареванное лицо Сянши.

     — Ну что ж вы такие плаксы? — голос звучит как-то устало, обреченно. — Разве не я среди нас самый слабый?

     Парень садиться, возиться на диване, выпрастывая предплечья из-под одеяла, и протягивает руки, приглашая в свои объятия.

     Фансы большего и не надо — двумя широкими шагами он преодолевает разделяющее их расстояние и валиться на колени, утыкаясь лицом блондину в живот. Его все сильнее трясет, только звуков нет — зато челюсти плотно сжаты. Надежный мужчина — их опора и поддержка, — но какой же он мягкий внутри, как тяжело переживает боль дорогих ему людей. За этой широкой спиной — клетка ребер, внутри которой бьется большое и сильное сердце, способное на безграничную любовь и сострадание. Шоуи проводит ладонями по трясущимся плечам, утешающе похлопывает лопатки, поднимается к шее и массирует под затылком.

     — Я гибну, когда ты так плачешь, — побледневшее лицо Шоуи кривиться в муках. — Хочу сделать тебя самым счастливым, но вечно все порчу. Прости, гэгэ.

     — Нет, это я виноват, — глухо в живот, перемежая слова сиплыми вдохами. Обвивает его талию руками, изо всех сил вжимая в себя, и никак не может успокоиться. — Из-за меня тот ублюдок сделал это с тобой... Он похитил тебя по моей вине.

     На секунду Шоуи даже забывает о собственном чувстве вины, казавшемся неподъемным, так сильно удивляет его сказанное.

     — О чем ты, черт возьми, говоришь?

     — Помнишь, как я избил его в тот день? — поднимает лицо, кривя губы словно от боли. — Он этого не забыл и отомстил, похитив тебя.

     Голубые глаза широко распахнуты, а взгляд обращается на тихого Сянши, выглядящего ничуть не менее потрясенным. Неожиданно блондин прыснул, оправившись от смятения, хотя смех его звучал не сказать что бы очень весело:

      — О, гэгэ, неужели ты думал так все это время? Да ты должно быть весь испереживался! Глупыш, случившееся вовсе не твоя вина, забудь эту чушь! — коротко хохотнув, он вздернул уголок губы несколько самоиронично: — Ты сильно недооценил два принципиально важных фактора: мою безусловную красоту и извращенную аморальность человеческой натуры. Как мог ты подумать, что тот «срыватель цветов» похитит меня лишь ради мести какому-то избившему его громиле?

     — Тогда зачем?.. — недоуменно хмурился Фансы, глядящий на блондина снизу вверх.

     — Есть несколько причин, — вздохнул Шоуи. — Во-первых, мой побег оскорбил его. Во-вторых, я показал свой дерзкий характер, а ему просто доставляло удовольствие ломать волю таких вот строптивцев. В-третьих, чтобы отплатить мне за унижение, когда я публично высказался о размере его члена. Ну и в-четвертых — хотелось всласть оттрахать красавчика, выскользнувшего из его рук. Порядок, в общем-то, не суть важен. Но я тебя уверяю — об охраннике, едва ли его не придушившем, ублюдок даже не вспоминал.

     Оглаживал ладонями короткостриженную голову и мокрые щеки, большими пальцами очерчивал круги под глазами.

     — Я был причиной его бед, объектом страсти и целью мести. Только я, слышишь? Соблазнил его, зацепил, вынудил думать обо мне. И в итоге зациклиться на желании заполучить, сломить и подчинить. Вина за все лежит на мне, — собравшегося было возразить мужчину Шоуи остановил, подхватывая за подбородок и прижимая большим пальцем губы. — Но я сполна расплатился. А после и сам отомстил за учиненное насилие, преподав ответный урок — показал ему истинный облик боли, не окрашенный удовольствием. Надеюсь, предсмертные муки были ужасающими, а я в его глазах стал демоном, сопровождающим на пути в Ад.

     Голос его звучал зловеще, отдавая почти потусторонними нотками. Отстранившись, Фансы обхватил его ладонями за тазовые косточки, позвав настойчиво: «Диди!», но блондин лишь улыбнулся ласково.

     — Все в порядке, не бойся. Вставай лучше с пола и отправляйся спать, — он перевел взгляд на Сянши, продолжающего так же стоять у окна, и протянул к нему руку. — И ты, Сян-Сян. Вы оба устали за эти дни, передохните. Обещаю не курить до утра, если дашь напоследок затянуться еще одной.

     Коснуться Шоуи — почти благословение. Сянши трепетал, волновался и дрожал каждый раз как в первый, не привыкший даже за все прошедшие месяцы. Но прямо сейчас, после всего пережитого, переплетая их пальцы он ощущал, как валиться с сердца тяжесть, сокрушенная единственным ласковым жестом такого любимого человека.

     — Ты уверен? Мы можем посидеть здесь, — робко предложил парень, греясь от тепла ладони, подходящей ему идеально. Когда их руки сцеплялись, все казалось таким правильным — Сянши успел затосковать по этому чувству.

     — Разве я не обещал быть самым сильным и храбрым? Эту клятву я намерен сдержать.

     Весь мир сузился до его усталой улыбки и решительных глаз. Только в тот миг Сянши поверил: все будет хорошо. Правда, будет. Даже если вернуть их неидеальное счастье окажется сложной задачей — они справятся. Потому что они вместе, а значит — триедины.

     — Ладно, — наконец сдался Сянши, несмело улыбаясь в ответ. — На завтрак приготовлю оладушки. И разрешаю выкурить две сигареты, только не задыми квартиру.

     — И когда только успел стать таким кулинаром? — риторически вопросил Шоуи, провожая взглядом спины удаляющихся парней, кажется, приободрившихся. Сам же он выбил из пачки две обещанные сигареты и снова переместился на подоконник, возвращаясь в свой привычно-рутинный маршрут от места для «полежать» до пункта для «посмолить» — только вчера, в силу особых обстоятельств, его в виде исключения не отругали за курение на диване.

     Несколько глубоких затяжек — и, вроде как, отпускает. Непросто контролировать себя, когда эти крепкие руки окольцовывают не слабее кандалов. Как тут не напрячься? Но Шоуи пересилил это, вынуждая тело расслабить мышцы и не подавать признаков зажатости. Все, как учила мадам: «Если не уверен в себе — имитируй уверенность. Так долго, чтобы и самому в нее поверить». Играть себя самого должно быть не так сложно, правда?

     Зажимает сигарету меж губ, вытягивая запястья на свет: стертые, краснеющие, саднящие. В силе Фансы он всегда находил защищенность, но никогда — опасность. Потому ли его тело отзывается так, что там, в плену, спутанный разум перемешал все ощущения, подменяя насильника образом Фансы, чтобы не помутнится окончательно? Эти двое так крепко засели в его сердце, что они с ним, даже когда физически их нет рядом. Как в тот раз, когда возвращались из планетария — они следуют за ним неотступно. И теперь даже сами их тени словно бы отрываются от хозяев и сопровождают его во мрак — поэтому в той комнате с черными шторами Шоуи был не один. Отчаянно цепляясь за знакомое, счастливое и безопасное, он не заметил, как сам загнал себя в угол — связал все перенесенные страдания с образами любимых людей. Слишком много думал о них, слишком часто взывал к ним.

     Пусть так. Любовь идет рука об руку с болью, притерпится.

     Кусает фильтр, высасывая последнее, и тушит сигарету о раму. Достает вторую, прикуривает, и дым наполняет легкие привычной тяжестью. Шоуи понимал, как важно ему держаться — даже изобразил улыбку. Но внутри себя ему хотелось покалечиться, напиться или нарваться на неприятности, только бы позволить ярости хоть на секунду выкрутиться до максимума. Невероятным усилием воли, которого и сам от себя не ожидал, Шоуи подавлял все темное, гневное, что так и просилось наружу. Сорвать бы злость, да нельзя. Остается только давиться желчью, травиться собственным ядом.

     Оглядываясь на прошлое он о многом сожалеет. Но есть лишь один день, который Шоуи хотел бы отменить, без которого все было бы гораздо проще — день своего рождения.

     Всю жизнь он такой калечно-одинокий человек: глупый, неуверенный, эгоистичный, недолюбленный, жадный до ненасытности. И, как бы не переубеждали Фансы и Сянши, он по-прежнему считает, что должен был стать для них стадией, ступенькой на пути к простому счастью на двоих — так было бы лучше. Их любовь обошлась бы без страданий — светлая, чистая, искренняя. Но Шоуи сломал жизнь им обоим. Он думает так сейчас и, должно быть, будет так думать всегда. Но все его чувство вины — лишь прикрытие для беспомощности, ведь Шоуи до абсолюта бессилен перед теми двумя, кто выбрал и не отступился от него. Пусть оставить их вдвоем — лучше, но быть с ними — правильно. В этом вся разница. Так что теперь Шоуи может лишь стараться и прикладывать больше усилий. Но себя-то не вылепить сызнова, не переписать в одночасье все закрепившиеся в сознании установки. Понадобиться время, может, вся жизнь, чтобы он... Нет, даже жизни не хватит — Шоуи полностью осознает, что совершенно их не заслуживает. И не сможет заслужить, но хочет — Боги, как упоительно он их хочет! Всем существом, всей душой, если она реальна. Любит так, что это мучительно и едва ли выносимо. Безумно, нездорово и, наверное, тоже калечно — но любит.

     Подоконник узкий, сидеть на нем не особо удобно, и Шоуи делает последнюю затяжку, прежде чем потушить окурок — на раме уже серое пятнышко в том месте, где он снова и снова прижигает белый пластик, когда забывает пепельницу и лениться за ней возвращаться. Пока держал сигарету в зубах — неловко ссыпал весь пепел на одеяло, и он стряхивает серые крапинки. Сползает, морщась от прикосновения раненых ступней к полу, на диван опускается с осторожностью, надеясь не потревожить и без того ноющую спину. Впрочем, все тело сейчас ощущается одним большим синяком, как ни изворачивайся — будет болеть.

     Не важно. Теперь не так уж и больно, теперь, по сути, все равно. Потому что Рай — на этом стареньком диване, в слезах и улыбках любимых людей, в заботливо приготовленных на завтрак оладушках. Низвержение в Ад — расплата за его грехи, и если ради того, чтобы вернуться сюда, надо было перетерпеть мучения — не велика цена. Главное, что он дома. Теперь уж по-настоящему дома.