Месяц.

Такое обычное, но, вместе с тем, невероятно притягательное слово, каждая буква которого, кажется, хранит в себе какую-то маленькую тайну, познать которую способны лишь избранные.

Оно обозначает неполную, только начавшую зарождаться луну и короткий промежуток времени в тридцать дней одновременно.

Забавный контраст получается, если задуматься. Забавный, но при всём при этом, стоит отметить, на удивление яркий, необычный. Своего рода диковинка.

Месяц.

Это запредельно много или всё-таки непозволительно мало?

Дурацкий, на мой взгляд, вопрос, однозначного ответа на который не существует. Не существует хотя бы потому, что у каждого из семи с половиной миллиардов людей, проживающих на бескрайней планете под названием Земля, он свой собственный, неповторимый.

Такой же неповторимый, как, впрочем, и история любой отдельно взятой личности. Историй её жизни и смерти, побед и поражений, счастья и несчастья, справедливости и несправедливости. Словом, та история, воспоминания о которой мы все рано или поздно забираем с собой.

Исходя из этого, получается, что месяц, по сути своей, такой же "резиновый", как, в сущности, вся наша жизнь в общем и целом. Резиновый в том смысле, что каждый волен самостоятельно решать, чем именно грядущие тридцать дней станут для него: возможностью, пройдя через суровые испытания судьбы, взять всю свою волю в кулак и изменить жизнь в лучшую сторону, шансом обрести того, кого однажды потерял, пусть и в несколько ином обличии, или же очередным бессмысленным промежутком времени, зачем-то отпущенным нашим грешным душам, верно, самим Богом.

Словно бессмертный Феникс, что восстаёт из пепла для новой жизни, один месяц сменяет другой, вновь и вновь великодушно даруя всему человечеству право в корне переосмыслить себя, своё отношение к окружающей действительности, какой бы ужасной она ни казалась.

О каких же сроках может идти речь, если каждый из нас сам является хранителем своего времени, сам решает, кем он хочет быть и что жаждет получить от пребывания в этом мире?

Месяц – ровно столько понадобилось матери на то, чтобы, расставив все точки над "i", принять предложение Кента, усердные размышления над которым, помнится, лишили её спокойного сна, поселили в голове один из самых распространённых страхов, какой только может испытывать человек, решившийся на кардинальные перемены в своей некогда рутинной, полной угнетающей размеренности жизни.

Это был страх туманной неизвестности, в зависимости от настроения матери то сходивший на нет, то снова обострявшийся вплоть до самых настоящих приступов паники, остановить которые способны были лишь Габриэлла и Кент, чьи визиты к нам в последнее время заметно участились, перестали считаться чем-то из ряда вон выходящим.

Их успокаивающие, полные решимости голоса, не устававшие уверять маму в том, что все её волнения абсолютно беспочвенны, напрасны, что Себастьян, необычное имя которого стало проскакивать в их разговорах практически постоянно, сделает, по возможности, всё для того, чтобы процесс получения английской визы занял как можно меньше времени, чтобы я и она, приехав в незнакомую страну, чувствовали себя максимально комфортно, действовали лучше любых лекарств.

Каждый раз, стоило им закончить свою речь, лицо матери, измождённое хроническими недосыпами, мгновенно приобретало розоватый оттенок, а губы расплывались в благодарной улыбке.

Стерев с лица так не вовремя выступившие слезинки, она подходила к своим друзьям, которые, помню, тоже едва сдерживали эмоции, крепко-крепко обнимала их и едва слышно произносила:

– Я не знаю, что делала бы без вас, дорогие. Спасибо. За всё спасибо!

Я, официально узнавшая о предстоящем переезде в Лондон в середине марта, за три недели до моего девятого дня рождения, в силу возраста увидевшая в этом лишь захватывающее приключение, полное разного рода загадок и открытий, искренне не понимала, чем было вызвано столь странное поведение матери, Габриэллы и даже Кента – человека, хладнокровию и поразительному спокойствию которого позавидовал бы, уверяю, самый стойкий солдат.

Потому эти трогательные сцены, коих я, пребывавшая в блаженном неведении, пересмотрела к тому времени великое множество, не вызывали у меня ровным счётом ничего, кроме самого настоящего недоумения.

– Чего вы все так переживаете? – иронично приподняв одну бровь, привыкла спрашивать я сразу после того как они, три взрослых человека, вечные заботы и проблемы которых были для меня чем-то далёким, непонятным, разрывали свои объятия. – Это ведь просто переезд! Вот что в нём такого страшного?

– Как же хорошо быть маленькой, Ремо, – понимающе вздохнув, однажды сказал Кент, обычно никак не реагировавший на мои несколько неуместные вопросы и восклицания. – Воистину самый счастливый период в жизни, наверное, почти каждого из нас. Всё предельно просто и понятно. Никаких существенных беспокойств, страха перед завтрашним днём. Бродишь по улицам, держа за руку маму или папу, и кругом видишь красоту, неподвластную взору взрослых. В каждой мелочи видишь. Цени это, детка! Цени так высоко, как ценишь саму себя, – мужчина взъерошил мне волосы и, растянув тонкие губы в улыбке, по-дружески похлопал по плечу, после чего вновь направил всё своё внимание на супругу и мать, стоявших чуть поодаль и живо обсуждавших что-то такое, что было известно только им двоим.

По иронии судьбы слова, сказанные Кентом в один из тех чудесных дней, когда я – наивная маленькая девочка, обласканная любовью – ещё могла позволить себе, как, впрочем, и любой другой ребёнок, смотреть на окружающий мир и события, происходившие в нём, сквозь призму до абсурда ярких красок, вспомнятся мне на, пожалуй, самом сложном этапе моего детства. На том самом этапе, когда всё ранее происходившее будет казаться выдумкой, бредом не на шутку разыгравшейся фантазии, а настоящее, являющееся теперь ненавистным прошлым, день ото дня сводить с ума. Сводить медленно. Искусно. Невероятно изящно.

Но это будет только потом, в том полном боли и безнадёги будущем, о неизбежном приходе которого я, разумеется, не могла даже предположить. А если и могла, то никогда не стала бы.

Ибо, поверьте, гораздо легче пребывать в слепом неведении, дарующем возможность почувствовать себя господином собственной жизни хоть на жалкое мгновение, нежели заранее знать всё то, что скрывается в ближайшей тёмной подворотне судеб человеческих, проход через которую, как ни крути, по умолчанию обязателен. Обязателен, к сожалению или к радости, для всех нас.