Предатель...

Предатель... Ты предал нас... Ты встал на их сторону.... Предатель! Предатель! Предатель!

Алрон стоял перед стенами замка. Тысячи безобразных лиц появлялись в каменной кладке, извивались безобразно и мерзко, копируя с точностью голоса, которые когда-то значили для него все. Они смеялись над ним, потешались над его горем, пытались из последних сил сломить его волю. Ворота из черного стекла отражали его облик, и он видел, с омерзением наблюдал как в этом отражении, ненасытные тени пожирают его, обгладывая каждую его частичку, наслаждаясь его муками и муками тех, кто уже давно мертв. И старая ярость возвращалась в его сердце...

- Прочь из моего мира, - взмах руки и трещины пошли игривой змейкой по всей высоте, и посыпались осколки и в каждом отражался зубастый оскал и неистовый смех.

Алрон вошел в город. Такой знакомый, такой далекий и такой же проклятый. Те же улочки, те же здания, те же крыши домов, только нет былой жизни и радости. Пепел падал с небес, и из каждого окна на него смотрели глаза полные желания разорвать его на куски. Предатель, пожалуй, они в чем-то правы.

Камень пошатнулся и выпал из строгих рядов кладки, с гулким звуком упал на землю.

- Да,- сказал Алрон, наблюдая, как медленно разрушаются башни и стены, как черепица превращается в пыль, как теней в окнах становится все больше. Замок скоро падет, а значит, и его воля скоро растворится в этом безумии.

Каршах зарычал. Из всех домов начали выходить фигуры, силуэты, напоминающие своими очертаниями людей. В покрове из серого тумана, с бледной кожей и зияющими черными безднами вместо глаз, они шли вперед к главной площади. Шли, потому что обязаны идти, шли, потому что чужая воля заставляла их.

- Кинетурус авемли... Кинетурус авемли...(язык Сираила. Кинетуру слава) - слышались голоса, хоть и не было губ, чтобы эти слова произносить.

Их становилось все больше, словно эти стены скрывали бездонное море из мерзости и ночи, и теперь это море сочилось из всех щелей, переливалось через края и заполняло собой всю площадь замка. И чем больше их становилось, тем больше слабела воля рыцаря. Он пытался побороть апатию и желание сдаться. Просто лечь и отдаться на волю тьме, что давно поселилась в его душе, но он не мог.

Лишь тьма способна поглотить тьму...

В этом странном опьянении он начал видеть наваждение своего мира. Люди появлялись, привнося на мгновения краски настоящего, но лишь временно, ибо серость этой реальности пожирала их и меняла.

Он видит мясника в лавке, что готовит товар на продажу, но стоит подойти, как окажется, что огромный тесак рубит человеческие тела и лица. На рыночной площади выступали артисты, но лишь шаг ближе, как кожа с них облезает и обнаженные белые кости играют мрачную симфонию ужаса. Мимо пробегали дети, и Алрон с ужасом наблюдал, как с громким шлепком с них падает плоть, а мертвые уста продолжают кричать детским голосом – «Предатель! Предатель! Предатель!»

Трещина пробежала от основания до самого пика черной башни. Со скрежетом и грохотом башня завалилась на бок и рухнула на храм, что располагался в центре. Алрон упал на одно колено. Боль не похожая ни на что, охватило все его естество. Тени на площади не обращали внимания ни на него, ни на все разрушения, продолжая свое шествие. Каршах ткнулся мордой в плечо рыцаря, и лишь оперевшись на тигра, Алрон смог вновь подняться на ноги.

- Кинетурус авемли!

- Кинетурус авемли!

- Кинетурус авемли!

Голоса кричали, трепетали и призывали древнее божество, собравшись серой массой вокруг торговой площади. Немой приказ вступил в силу, и в один миг хаос из теней, отражений и черных зияющих пустот поглотил все, до чего дотягивался взгляд. Обезумевшие в своей кровавой эйфории, призраки начали пожирать друг друга, отрывали целые куски, и алая, словно прекрасный закат, кровь лилась на землю рекой. Алрон кричал, кричал и вырывался, ему чудилось, что тело его изнутри пронзают раскаленные шипы, что его сердце сжимают в холодных тисках, что его разум затмило наваждение, которое невозможно пересилить. И в продолжение этого праздника смерти, кровь собиралась в центре, поднималась причудливым водоворотом вверх, принимая облик статуи. Отдышавшись и найдя в себе силы поднять голову, Алрон увидел своего настоящего врага. Кинетур стоял перед ним, и пусть это лишь жалкое подобие, образ, застывший в его больном разуме, он вызывал страх и ненависть одновременно. Бог мертвой эпохи, бог разложения и смерти, бог конца всех начал, стоял перед ним.

Голоса запели, и голос их резал на части душу, а песни описывали ужасы далеких войн.

- Хиальведу огдо манестру!

- Хиальведу огдо манестру!

- Хиальведу огдо манестру!

Лицо лишь угадывающейся в переливах алой жидкости улыбнулось и протянуло руку.

- Сойву ма ас!(язык Сираила. Один из нас!)

- Сойву ма ас!

- Сойву ма ас!

Голоса замолкли, но шум падающих водопадов из тел и гноя, глушил голос рассудка. Алрон поднял взгляд наверх. Черное, проклятое солнце сияло тьмой, дождь из чужих смертей орошал этот мир, а пепел превратился в бьющийся сердца...

- Это мой мир! МОЙ МИР! ПРОЧЬ! ПРОЧЬ ОТСЮДА! ВСЕ ВЫ!

Земля задрожала. Огромные лезвия клинков вырывались из недр и пронзали серых теней, поднимая их в небо. Гигантские цепи появлялись из стен и сковывали статую, стягивали тугими объятиями, как змея связывает свою жертву. Пелена черной, непроницаемой воды разлилась по небу, закрывая собой солнце, облака и останавливая дождь. Он видел, как кожу руку покрывает черная чешуя, а из кончиков пальцев растут огромные и крепкие когти.

Крик рыцаря, крик зверя, крик Алрона разнесся по черному замку... И чей-то неестественный полный злобы и странной радости смех...

- Али, вставай...

Этот голос. Теплый и родной. Этого голоса ему не хватало. Не хватало той частички света, что несут эти слова и этот образ.

- Валиса...

Слезы пошли сами собой, когда из кромешной тьмы перед ним на коленях сидела маленькая девочка, его родная Валиса. Сколько лет прошло? Он все равно запомнил ее именно такой. В легком не по размеру, поношенном белом платьице, с золотыми волосами и голубыми глазами. Валиса взяла его за руку и вновь улыбнулась.

- Ты должен вставать Али! Он еще здесь, он силен, но я знаю, что наш Али сильней!

- Я не могу, Валиса... Я больше не могу... Я устал бороться с этой тьмой...

- Али, - забота и любовь отражалась в этих голубых сапфирах. – Ты можешь все, Али. Ради меня, ради наших друзей, ради всех тех, кто еще погибнет и ради тех, кого можно спасти!

- Это сильнее меня, Валиса, сильнее всего чего я мог представить! Это нельзя держать под контролем, это нельзя победить!

- Ты жалок. Рыцарь не может отступить, рыцарь не может сбежать, - в темноте появился силуэт мужчины.

- Ты не знаешь, что это такое Фалек! Ты не можешь мне этого говорить! Не можешь!

- Ты служишь общей цели, цели, что объединила нас. Твоя жизнь не только твоя, - шелест серебряных волос пронесся во тьме.

- Я сделал достаточно Айна! Я заплатил за свою жизнь!

- Я буду с тобой, я помогу нести твою тьму, - блеск кошачьих глаз, ласковый голос.

- Никто не может этого почувствовать, никто не может попасть сюда кроме меня, Сиэлла! Это мое проклятие!

- Только тьма может поглотить тьму, Алрон... Только тьма...

- Это выше моих сил, Элрус! Это выше моих сил...

Слезы, горячие слезы горя и раскаяния падали на его руки, падали на землю, падали в никуда...

Валиса приподняла его голову и когда их глаза оказались на одной линии, поцеловала его в лоб.

- Мы все умерли тогда, Али. И теперь мы тоже часть твоей тьмы, не отбрасывай нас, - ее улыбка убрала всю боль и горечь, наполнила разум спокойствием и силой. Все ужасы той ночи вновь в едином порыве пронеслись перед ним. Ярость в его сердце пробудилась с новой, чудовищной силой. Когда он поднял голову, глаза его были белыми словно свежий снег.

Видения исчезли. Он вновь на площади, и теперь на месте древнего бога стоял столь ему знакомый, деревянный, убогий дом детского приюта. Место, где он познал всю радость этого мира, и все его ужасы.

Еще несколько башен развалились и превратились в пепел. Каршах все также находился рядом.

- В этот раз все закончится. Раз и навсегда...