Понурив головы, ребята уходят.

Бочка грустит за «Сопротивление», провожает их невидимым взглядом и обещает дослушать собрание за всех четверых, пока в Славе бурлят смешанные эмоции. Подумать только, он взбудоражил целое село! Зацепившись на балках Бочки, вдохнул воздух полной грудью и что есть мочи крикнул, что кража на даче семьи Ким — дело рук Хвороста.

Верит ли он сам в это? Частично. Но знал ли он, что этими словами вызовет всеобщую обескураженность и смуту? Конечно, да.

На то и был расчет, его первоначальная задумка! Зато теперь каждый дачник и Постоялый села, вернувшись после собрания домой, ненароком, да вспомнит его поступок. Наедине или с соседом — разницы не имеет. Важно то, что Славу будут обсуждать.

И разве это справедливо, что виновника «торжества» выпроваживают чуть ли не пинком под зад? Да еще и все последствия переполоха разгребают без него?

Слава так просто не сдается, устраивает бунт! Дикой пантерой рвется обратно, рычит, пока ребята держат его, насильно оттаскивая в сторону голубых ворот Аленки.

— Не-е-ет! — визжит сорванец. — Стойте, варвары, плебеи! Опомнитесь! Я ж Троянского коня запустил, дело за малым осталось!

Ищет прорехи в защите, выбирает Моришку как слабое звено, и кусает ее за руку. Пока та коротко вскрикивает, пользуется моментом да дергается вперед. К даче напротив — к обворованным буржуйским землям.

Ловко перепрыгивает через низенькие ворота дачи собственных родителей и оглядывается на обескураженные лица ребят.

Те повторять за ним не станут — Слава понимает. «Культурные» слишком. Как в грязи мазаться, пылью друг в друга кидаться и в обуви дома ходить — всегда первые. Зато подобное действие для них — что-то, выходящее за грань приличия. Только что объявили о краже его семьи, а он мало того, что продолжает радоваться и развлекаться, так еще и через ворота перепрыгивает. Показывает всем, что обворовать буржуйскую дачу — проще пареной репы. Да как он смеет? Он же Слава! Потомок Ким, маленький буржуйский принц!

«И, несомненно, лицемерному Сенечке, что корчит плаксивые гримасы, все поголовно сопереживают, — про себя раздражается Слава. — А я — плохой, да. Всегда плохой!»

Славу всегда забавляли эти ворота дачи семейства Ким. Даже сейчас смотрит и поражается: они ребятам до плеч! Еще и этот рисунок с горизонтальными желтыми железными полосками окончательно не препятствует тому, чтобы свободно перелезть — никакой замок с цепями не помеха.

«Конечно, любой бы бедолага нас обокрал! — думает все Славка. — Тут и ума много не надо. Ну, вот, допустим, мимо он проходит такой, вперед выглядывает, а там — терраса с роскошной мебелью в мягкой обивке и такой же подвесной качелью. А вор-то повыше детей, голов, наверное, на пять! Он-то и бассейн отсюда разглядит, и по значительной его ширине и отделанной мозаике поймет, что внутри-то, естественно, богатства в разы получше будут! Вот и хапанул, унес все! А родители, молодцы, еще и удивляются!»

— Ну чего вы встали? Идемте! — из-за плеча говорит Славка, натягивая дружелюбную улыбку. — В небуржуйский, теперь уже, дом. Там и дослушаем собрание. Да оттуда даже видно лучше будет, отвечаю!

Отворяет правую дверцу, чтобы «Сопротивление» перестало мяться, и жестом приглашает войти внутрь. Аленка с Тимой в неловкости ситуации перемигиваются друг с другом, а Моришка внезапно охает так, что все испуганно на нее оборачиваются, переживая, как бы чего с ней не случилось.

— Ох, Славка, ну на самом деле ты — настоящий герой! — хвалит, теребя рыжую заплетенную косу. — Ну все село на уши поставил!

— Да вообще, у меня аж сердце чуть не остановилось! — поддерживает Тима. — Слушай, Ален, надо будет и нам соревнование подобное придумать.

— Зачем? Все равно ты проиграешь!

— Вот предложи условия сначала, потом поговорим, — не обижается Тима, шутливо пихая Аленку в бок.

Проходят ухоженный сад с поляной недавно посаженных цветов в декоративном узоре. Ступают по выложенной дорожке из плитки да минуют бассейн, что угрожающе гудит от включенной очищающей системы. А на дне блестит рисунок дельфина из стеклянной мозаики.

— Но я все равно не понимаю, вы ж хитрые корейцы! Как так-то получилось? — недоумевает все Тимка, вращая головой в разные стороны, как в музее, сверкая выбритой на виске молнией.

— Да вор перелез через ворота и распилил решетки окон — там, где слепая зона, — поясняет Славка, снимая сланцы перед тем, как войти в дом. — А чего? Как будто я виноват в том, что дача — клад для вора!

— Ой, а вам не страшно с такими окнами ночью спать? Вдруг залезет кто... — охает Моришка, параллельно выпрашивая у Славки тапочки, ведь «мадам нечего с голыми ногами ходить».

— Нет, конечно! Вон, решетки новые купили, прочные, видите? Мы же в конце мая еще приехали, не прямо в июне, как вы. Время-то было обустроиться заново.

В доме на первом этаже буржуйской дачи еще интересней, чем на улице. Тут и два холодильника, и соковыжималка, и ледогенератор с беговой дорожкой в углу — как в магазине техники!

— У меня даже дома такого нет. Не то, что здесь, на даче... У нас только барахло ненужное! — шепотом жалуется Аленке Тима, не зная, как половина из этих чудо-приборов правильно и называется.

— И не говори, — поддерживает Аленка. — Кража их не то, что не сломила, она вообще никак на них не повлияла...

— Ну чего вы там сюсюкаетесь? — подгоняет Слава. — Поднимайтесь!

Поднимаются. И снова поражаются. Лестница у буржуев — металлическая, винтовая, лакированная, а не стремянка с деревянными огрызками и торчащими щепками, что слегка подергиваются от каждого лишнего движения и занозами впиваются в кожу, как у Аленки на чердаке, например.

— Знаешь, Ален, окна ведь у них достаточно высоко расположены, — негромко рассуждает Тима. — Даже на первом этаже.

— Ага, и залезть не каждый взрослый на них сможет...

— А если уж говорить о распиливании железных решеток, то вряд ли...

Славка, услышав концовку разговора, взбудоражено подбегает к только поднявшимся на второй этаж ребятам.

— А чего ты замолчал? Давай-давай, договаривай!

Тима мнется секунду.

— Я про то, что вряд ли это дело рук зверя!

Да, как с языка Аленкиного снял — и та так же думает. Девочка смотрит на свежие следы шпаклевки возле окон, выглядывает немного вперед, чтобы увидеть землю — точку, откуда карабкался вор, и окончательно убеждается в собственной теории. Вор — человек. Наверняка. Притащил инструменты и, возможно, лестницу — чтобы с легкостью подняться. По высоте подошел бы медведь, но такие в сельской местности не водятся, да и как бы тот лапами справился с решетками?

— А, так ты не веришь? Ну конечно это Хворост! — машет рукой Славка. — Его почерк. И мотив есть — голодал всю зиму, бедный, вот и пошел побираться по дачам в поисках консервов!

— И как ты себе это представляешь? — спокойно уточняет Аленка. — На разницу посмотри: от земли до окон! И решетки! Сам же сказал, что вор распилил оконные решетки, так? Разве не очевидно, что это челов...

— А, тебе с подробностями надо? — нетерпеливо перебивает Слава. Хмыкает. Хватает Аленку за руку и броско сажает ее на кровать к Сене, а сам над ней стоять продолжает. — Ален, тебя высота смущает? Так для Хвороста — это пшик! Он же двухметровый! Ну, подошел он к этим окнам, и что? Посмотрел, подтянулся на носочки — залез. Потом уперся своей лысой головой в решетки — застрял. Конечно, ему это не понравилось! Попробовал протолкнуться вперед один раз, второй — неприятно, больно! Уже всю морду себе отбил, а он, настырный, дальше лезет все и лезет, стучит башкой о железо, и стучит, как колокол, ха! — Слава изображает, как дергает невидимую петлю с язычком музыкального инструмента. — Динь-дилинь-дон, звон, да звон, мозги от боли все вытекли вон! Ха-ха! — Слава резко принимает серьезный вид, перестает смеяться, наклоняется к Аленке почти вплотную, упершись руками в матрас кровати — как раз в место, где лежит лодыжка Сени, и переходит на шепот. — Ну и ему, Хворосту, конечно, это все надоело... Голод мучил его, он устал ждать. Тогда он оголил свои острючие зубы и вгрызся ими в железо. Кусал, кусал, пока решетки окон не стали трещать по швам! Он вырвал их почти с корнями! Сам себе проложил путь и, оттолкнувшись от подоконника, выбил стекла в раме и оказался внутри дома! Поняла? Вот так-то, хо-хо! Ну, что скажешь теперь, а?

— У тебя изо рта воняет, — непринужденно отзывается Аленка, легонько отталкивая руки Славы с матраса кровати, на что получает благодарный кивок от Сени — брат во время рассказа почти все ноги ему отдавил! — На, вот, мелиссу пожуй.

В левом кармане лежат листки подорожника, а в правом — смятая мелисса. Аленка чуть ли не насильно заталкивает ее Славе в рот, после чего тот, смутившись, затихает, покорно пожевывая траву.

— Сказки рассказываешь ты складно, но зачем тогда Хворосту купальник твоей мамы красть? — спрашивает Аленка, пытаясь не упустить всю картину логической цепочки.

— Потому что он немецкий! — встревает в разговор Моришка. — Не слышали? Тетя Кристина аж несколько раз на собрании во время своей речи его упомянула. Импортный — значит дорогущий. Тут не то, что человек, а любая собака бы его утащила!

— Ну, не знаю... — недоверчиво выдает Тима, переглядываясь с Аленкой. — Что-то везде на слуху в последнее время этот ваш черт, Хворост. Это ж насколько все серьезно, а? Одно дело — когда мы между собой его обсуждаем, а здесь — аж на собрании о нем тему подняли!

— Все благодаря Славе, — осуждающе бурчит Сеня с кровати, скрывая лицо за обложкой книги. — Умудрился испортить и так неудачное собрание, и превратить все в клоунаду. В простой шум без дела. Молодец.

Слава сглатывает непрожевываемые листки, решив, что хватит с него безучастности, и запрыгивает на второй ярус, свесив ноги и голову, смотря на брата.

— А чего ж тогда сам ничего не сказал, раз такой умный, м? Ну чего ты, Сенечка, умница-разумница наша? Если сейчас даже в лицо посмотреть мне не можешь! Чего? Молчишь? Ну, молчи-молчи, — поднимает голову и обращается к "Сопротивлению". — Вот, видите? И так всегда. Советовать — советуют, а как до дела доходят — в штаны ссут. Да мне спасибо сказать должны! Ух если бы не я, то...

Дети не замечают, как на втором этаже показывается мама близнецов, Кристина. Она, явно уставшая после собрания, вежливо улыбается и выпроваживает «Сопротивление» по домам, обещая, что Слава с Сенькой обязательно выйдут гулять завтра.

— Мам?

Кристина садится на краюшек кровати Сени, и приглашает его брата устроиться рядом.

— Слава, Сеня, нам надо поговорить.

Близнецы одновременно сглатывают.

— Мы отдельно Виктору Михайловичу сказали, что подозреваем сестру, мою, Олю. Слышишь, Сереж? — переходит на крик Кристина. — Подтверди, пожалуйста!

— Да-да, правда, — глухо доносится с первого этажа голос отца семейства.

— Ведь это действительно Оля могла нас обокрасть, — продолжает буржуйская королева. — Напилась, разозлилась и приехала. Может, даже бессознательно ее сюда тянет! В село родное... Женский алкоголизм ведь хуже мужского. И вылечить труднее. А с такой упрямой, как Оля — так вообще невозможно! Она с детства у меня все забирала — сначала платочки, тетрадки, карандаши, украшения, платья... А теперь, вон, дачу обчистила! А почему и нет? Вполне допустимо! Разве это для нее не одно и то же, м?

— Если вор — тетя Оля, то кто же такой Хворост тогда, мам? — не унимается Славка.

— Ой, не знаю я вашего этого Хвороста! Придумал кто-то ересь, теперь все как один повторяют. А про Олю я участковому на всякий случай сказала, все ее данные ему сбагрила, и поделом!

— А Виктор Михайлович что сказал? — интересуется Сеня.

— А что-что? Ничего. И вряд ли почешется. А в город ехать разбираться — того не стоит. Нам-то чего? Преступника ловить — надобности нет, а вот урок из ситуации извлечь — это мы можем. Я ведь права же, Сереж?

— Да-да-да, права!

— Решетки на окна нормальные поставили, — безмятежно рассуждает Кристина. — Теперь их никто не распилит! И ворота поменяем! А может и в сигнализацию целую вложимся! С камерами, м? Слышишь, Сереж? Что думаешь?

— Да, можно, было бы неплохо. Да.

— И еще кое-что, ребята, — Кристина наклоняется к мальчикам и крепко обнимает обоих. — Мне совсем не нравятся эти байки про монстра, о котором говорят. Теперь гулять будете только до восьми.

— Ну мам!

— Никаких «мам»! Скажи им, Сереж!

— Да-да, дети, мама права, это важно...

Довольная Кристина уже собирается уходить, но вдруг останавливается возле лестницы.

— Кстати, пока не стемнело, сходите к Олесе? Чья сегодня очередь?

Мальчики тут же переглядываются и выкрикивают хором:

— Славы!

— Сени!

— Опять вы начинаете, да? Не могу, сил моих больше нет! Сереж, ну скажи им!

— Да, дети, слушайтесь маму, — доносится вяло откуда-то снизу.

Поняв, что от мужа особой помощи не дождаться, Кристина разводит руками.

— Ну чего ж она вам так не нравится? С Олесей и говорить-то не нужно! Просто попросите килограмм картошки, полкило огурчиков и зелень для салата. Ну? Сеня, давай ты.

— Но мам, я же в прошлый раз ходил...

— Не "мамкай"! Ты у нас любитель отлынивать, давай-давай! Все запомнил?

Приунывший Сеня медленно ковыляет в сторону оранжевых ворот, пока брат, тихонько хихикая, провожает его силуэт взглядом из окна.

Слава подождет. Погуляет во дворе, потом незаметно прошмыгнет за дом, к слепой зоне, где распиливал оконные решетки вор. И спустится в подвал — единственное место, до которого не дошли руки родителей. И вряд ли дойдут — и без того на даче места много. Внутри пахнет сыростью и плесенью — Славе нравится.

Он включает свет — единственную блеклую лампочку, болтающуюся на веревке в центре, и направляется в самый конец помещения. К его коробке с сокровищем.

Вокруг — до сих пор не выкинутый строительный мусор, старые сломанные ролики, маленький трехколесный велосипед, тюки с детскими вещами, хлам. Всякая всячина, которая никому из буржуйского семейства никогда больше не понадобится.

И раз заходят сюда редко, можно и присвоить нетронутую «землю», пока все заняты собой, верно? Поэтому подвал официально принадлежит только ему! Ему одному, никому больше!

Славу еще с детства тянуло в мир животных.

Как поведут себя стрекозы, если тем оторвать крылья, как будет корчиться мышь, когда ее бить палочкой и как она сама же и вылезет из норы, если после этого предложить ей еду...

Слава наклоняется к коробке, припрятанной в углу под старыми газетами, и ныряет в нее рукой, вытаскивая мышь.

«Сдохла, что ли? Жаль, — разочаровывается, сдавливая мертвого грызуна в руках, чтобы убедиться, что он не шевелится. — Оказалась слишком слабой... подвела природу. А ведь природа — такая необычная штука! Если у одного в программе — летать, а у другого — плавать, то как же интересно будет поменять таких местами!»

Не расстраивается, находит рядом друга-паука, и засовывает руку в карман.

— У меня для тебя кое-что есть, приятель...

Достает из кармана полуживого шмеля и кидает пауку в сеть. И смотрит. Внимательно смотрит, как тот набрасывается на подарок, как вертится вокруг него, обматывая паутиной.

«Надеюсь, Хворост настоящий. Очень, очень, очень надеюсь. Уж я бы изучил этого неведомого природе зверя, насколько бы он не был страшен. Конечно, может оказаться, что Хворост — не вор, Тима с Аленкой мозговитые, лабуды не скажут... Но кто знает, насколько Хворост умен? Раз ни разу не дал себя поймать, оставляя после себя лишь слухи?»

Слава будет терпеливо ждать. И готовиться к этой долгожданной встрече.

А пока — возвращается к себе в комнату. Через полчаса, когда начинает темнеть, обнаруживает, что Сеня до сих пор не вернулся, но родителям этого не сообщает. Кажется, те вообще забыли, что послали сына за продуктами, полностью погрузившись в готовку ужина — стейка на гриле с овощами.

Значит, не заметят и Славу, вышедшего вновь наружу и скрипнувшего короткими входными воротами? Надеется, что так оно и будет.

Слава бредет вперед и затаивается в сухой траве у пустыря возле Бочки. Ждет. Высматривает брата.

«Чего он тянет, сказали же до восьми дома быть. Чтобы сам Сеня, да ослушался маму?»

Темно. Слава едва видит собственные руки благодаря далекому кривому уличному фонарю возле дома участкового и свету луны.

Тихо. Притаился даже ветер. И Бочка рядом настораживается, стараясь не скрипеть своими шумными балками. Только сверчки стрекотом шепчут, а мошкара молча набрасывается на голые плечи Славы — чешется.

Вдруг Слава слышит крик. Короткий, но пронзительный, пробивающий до дрожи. И тут же дергается с места, оглядываясь, расчищая на ходу сухую мешающую траву руками, пытаясь понять, откуда доносится звук.

Видит несущегося к нему Сеню со стороны болота, сжимающего пакеты с картошкой и огурцами у груди.

— Беги! — сипит хрипящим голосом, встретившись с братом взглядом.

В глазах Сени читается ужас.

И Слава бежит. Наутек.

Без оглядки, размахивая руками и ногами. Так быстро, как только может.

Не думает о Сене, о Хворосте, семье, «Сопротивлении», воре, селе — ни о чем. Смотрит только вперед и видит цель: короткие буржуйские ворота, через которые он перепрыгнет, и окажется в безопасности.

Слава никогда не признается и никому не расскажет, что сейчас, в этот самый момент, у него жутко дрожат и подкашиваются ноги. От страха за собственную шкуру. За жизнь! Он почти плачет от паники, эгоистично переживая только за себя! Что с ним будет, если его поймают? Если его начнут пожирать живьем, прямо на месте, с одеждой?

Он никого не видел рядом с Сеней — и хорошо! Значит, время еще есть, двухметровый Хворост только сзади плетется, хромая. Но повернуться и проверить Слава не может — кишка тонка, боится!

Когда готовится к прыжку, то перебарщивает. Село помогает ему не просто обойти преграду, а взлететь. Так, что он оказывается в своей с Сеней комнате на втором этаже, борясь с одышкой, опираясь на собственные коленки, а потом и вовсе ложась на кровать Сени.

Брат стоит рядом. Как давно — не знает и не понимает. Как и то, почему все обошлось, где сейчас Хворост, и как все-таки они оба так быстро забрались на второй этаж.

— Хворост существует, — шепчет осипший после бега Сеня. — Я нарочно задержался у болота после покупки у Олеси, и ждал. Надеялся доказать всем обратное, опровергнуть все те слухи! Думал, набрался смелости, чтобы дать отпор! — Сеня замолкает, смотря на странное выражение лица Славы. Но все же решает закончить свою пылкую речь. — Пожалуйста, не говори ребятам, что я так испугался. Что нарочно полез! Вообще ничего им не говори!

Славу прорывает на смех.

Здесь, в теплом гнездышке, когда угроза позади, все опять возвращается на круги своя. Еще минуту назад Слава не мог здраво мыслить от накатившей паники, а теперь он снова «Пуля».

«Я бы смог, — самодовольно думает Слава. — Конечно, точно смог. Увидев Хвороста, я сорвал бы близлежащий камыш, запрыгнул бы на зверя, и оседлал бы его! Удержал бы Хвороста одним тонким камышом! А потом запер бы его в подвале и показал всему «Сопротивлению» на обозрение! Но Сеня испугался, только посмотрите на него! Сам же пошел на риск, но, дождавшись, не выдержал! А это мог бы быть момент его триумфа, которым он не воспользовался!»

Славе так и хочется подпрыгнуть на месте, выплевывать обидную кличку Сени и повторять ее несколько раз, пока не завянут уши.

«Глушитель, Глушитель, Глушитель! Даже если все карты к нему в руки придут, он и тогда проиграет, хоть десять тузов в рукава ему засунь! Ха-ха!»

Это было бы очень в духе Славы, будь он в городе. Но в этот раз он сдерживается, произнося лишь:

— Видишь, Сеня? Как бы ты не старался доказать себе, что в селе ты другой — это не так. Ты все еще Глушитель и всегда им будешь. Но не волнуйся, «Сопротивлению» я не скажу.

Хочет добавить «а то будет совсем неинтересно», но молча разворачивается и спускается на ужин, оставив Сеню наедине с кислотными мыслями и кричащим клеймом — «Глушитель».

И Сеня никогда не узнает, что сегодня он показал себя намного достойнее своего брата. Что вел себя смело, пытался усмирить страх, а не поддаваться ему, и был готов бежать кругами вокруг села, лишь бы не позволить Хворосту приблизиться к буржуйской семье Ким, решившей ужинать на террасе под открытым небом. И если бы закончились силы, Сеня подумывал даже пожертвовать собой и остановиться, чтобы Хворост отыгрался на нем, а не на родителях и брате...

Но Хворост замедлился. В какой-то момент Сеня заметил, что тот вовсе развернулся и поковылял в противоположную сторону, хромая. Почему он не погнался за ним?

Почему Хворост передумал?