Несвойственная Чону выходка влечет за собой внезапную тишину в зале — два десятка удивленных глаз проводят его стремительно удаляющуюся фигуру, а когда дверь за ним автоматически защелкивается, сам председатель хмуро оглядывает присутствующих.

— Продолжаем, — басит он стальным тоном, и все директора возвращаются к обсуждению нового проекта компании.

Все, кроме Ким Намджуна, который как-то не ожидал, что предусмотрительно сдержанный, хладнокровный и предприимчивый наследник империи из-за какой-то девки наплюет на свою идеальную репутацию. Нет, Ким, конечно, жаждал увидеть на лице Чона отвращение. Или хотя бы безразличие. Но то, что Намджун успел разглядеть, заметно расходилось с тем, на что он рассчитывал.

За сестру он чисто практически мог проломить Чонгуку череп или оторвать конечности. Но это весьма неосмотрительно и вылилось бы во множество неприятных и крайне нежелательных последствий для семьи Ким. Такой зять, как Чон — билет в безбедное будущее на сто поколений, если не больше. Да и Чоа никогда не простит, тронь Намджун ее ненаглядного хоть одним пальцем.

— Оппа, не делай ему ничего, прошу тебя, — девушка плакала навзрыд, когда брат, вне себя от ярости, грозился разорвать на куски брезгливую мразь. — Только не ему, пожалуйста...

Возможно, Чоа совсем не имела в виду то, что между строк привиделось Намджуну, но просьбу сестры он безоговорочно принял во внимание. Впрочем, и сам понимал, что бить лучше всего по слабой точке. А она у Чонгука была всего одна.

Это неправда. Это не может быть правдой. С ней все в порядке, а шутника, который рискнул отправить эти грязные снимки, Чонгук найдет. Обязательно найдет и объяснит на пальцах, что не того человека он выбрал, чтобы шутки шутить.

Зашкаливающая злость пополам с отчаянием разрывают черепную коробку — на его звонки Лиса не отвечает. С колотящимся от непривычного, всепоглощающего страха сердцем Чонгук выжимает из своей ламбо почти максимум — его не волнуют ни безопасность, ни наказание за превышение скорости. В голове склизким неуловимым существом извивается фраза «Забирай, если не брезгуешь».

Это была не шутка. Не розыгрыш и не ошибка.

Доказательство тому ряд фотографий, от которых судорогой сводит скулы и что-то болезненно долбит по ребрам, медленно дробя твердые, как кремень, кости. Чонгук впервые так больно падает с пьедестала, на котором позволял себе все и даже больше. Впервые так больно, отчаянно и не думая ни о чем, кроме своей девочки.

Внутри заброшенного склада гуляет сквозняк и потрескивает мигающая лампочка под потолком. Чонгуку не надо озираться по сторонам, чтобы понять, где она. И сколько ублюдков над ней издевались.

Трое. Это запросто различается по густому запаху похоти и превосходства. Волк внутри Чонгука неистово рычит и скалится, но сдерживает свое негодование, потому что нельзя. Не это сейчас важно. Плевать на все, важна только она.

Предательская дрожь в теле, шумное дыхание и страх — сковывающий и придавливающий к полу, потому что Лиса в нескольких шагах. Изнутри вырывается протяжный, сдавленный вой, и Чонгуку приходится собрать в себе силы, чтобы преодолеть расстояние и, с разрывающим на мелкие лоскуты чувством вины и раскаяния, опуститься на колени.

— Девочка моя, я здесь, — одними губами шепчет, немигающим взглядом ощупывая лежащее на грязном полу тело своей истинной.

Она не шевелится. Абсолютно голая, с заклеенным широкой лентой скотча ртом, из-под которого тянется подсохшая струйка крови, Лиса неподвижной, хрустальной игрушкой всем своим видом доказывает, что нельзя играть чужими жизнями. Нельзя приручать, а потом затягивать поводок сильнее. Нельзя только брать, ничего не отдавая взамен. И быть наказанной за чужие ошибки тоже нельзя.

С подожженными прядями волос и потеками чужой спермы на бедрах, она кажется Чонгуку до того нереальной и сломленной, что в пору выцарапать себе глаза. Но до нестерпимого зуда под кожей хочется подобрать ее, прижать к себе и, ни секунды не сомневаясь, стереть с ее тела чужие следы. Залечить раны, исцелить душу. Даже ценой своей жизни, черт возьми, только пусть она забудет это, выбросит из памяти.

Ублюдки, сделавшие с ней это, будут гореть в аду. Но прежде — Чонгук клянется самому себе — каждый, кто хоть пальцем тронул его истинную, будет мечтать, чтобы поскорее в нем оказаться...

Чону понадобилось несколько долгих секунд, чтобы хладнокровно подняться на ноги и аккуратно, чтобы не причинить еще большего вреда, снять закованные в наручники тонкие запястья с ржавой трубы. Холодное железо безжалостно въелось в нежную, покрасневшую от давления кожу. Чон несильно приподнимает Лису, чтобы бережно снять подвешенные на крючке руки.

Едва уловимый до этого запах зеленых яблок резко бьет в ноздри — Лиса пришла в себя: безумно испуганная, потерянным взглядом она смотрит прямо в глаза Чонгука.

— Лис, это я, — шепчет он в ответ на тихое, хриплое мычание девушки. — Я здесь, слышишь, все будет хорошо.

Но она будто не хочет ничего ни слышать, ни понимать, вяло дернувшись в его руках. Что-то сдавленно мыча, Лиса отворачивает голову, с силой закрывая глаза, будто не желая знать, кто этот человек рядом. И почему из его разодранного в клочья сердца вместе с алой кровью на грязный пол вытекает животная ярость и неведомое раньше чувство, заставляющее медленно умирать. Разъедающее нутро чувство страха.

Медленно и бережно Чонгук избавляется от липкой ленты и почти невесомо притррагивается к разбитой губе. Лиса снова дергается, пытаясь увернуться от холодных пальцев, а потом, кривясь от боли, сгибается и кашляет, непослушным языком выталкивая из потрескавшихся губ нечто, с глухим звоном приземлившееся на бетон.Мокрый от слюны, это был ключ от давящих на запястья наручников.

— Не трогай меня, не надо.

И от ее глухого шепота Чонгука накрывает смертельной, сокрушительной волной. Бесполезный, он ничего ей не дал. Не уберег. Что же он наделал?!

Внутренний волк громко рычит от кипящей в нем злости вкупе с бессилием.

— Пожалуйста, не прикасайся...

Но надломленный, задохнувшийся в море боли голос Лисы приводит его в чувство. Уйти? Нет, никогда. Больше никогда в жизни Чонгук не бросит ее, не оставит, не позволит никому прикоснуться к его бесценной девочке.

Подняв ключ, он в два счета освобождает ее от оков и, не обращая внимание на слабые попытки оттолкнуть его руки, прикасается к лицу Лисы.

Родное, любимое, оно выражает испуг, растерянность и... еще что-то, чего Чонгук не понимает, да и не нет на это времени. Рывком стянув с себя пальто, он укутывает в него девушку и бережно поднимает на руки.

Все ее попытки отстраниться с грохотом разбиваются о непроницаемое, незыблемое желание прижать к горячему телу еще сильнее. Чонгуку не требуется соглашение, чтобы уберечь ту, которую в результате уберечь не смог. Он сам дает себе это разрешение, собираясь вымолить прощение за все сразу. Позже. Когда залечит каждую рану на ее изувеченном теле. Склеит душу.

— Не трогай меня, не прикасайся, — шепчет она куда-то в шею, дрожащими пальцами, сжимающими ткань дорогой белой рубашки, давая понять — искренне. Честно и болезненно распахнув всю себя: чувства, страхи, душу. Ту самую, искалеченную, которую Чонгук собрался склеивать по частичкам. — Я грязная...

Вот оно, то, что он не смог уловить. То, что заставляло его драгоценную девочку отворачиваться и отталкивать его, чувствуя себя непригодной, недостойной... Черт! Как же больно.

— Лис, постарайся не думать ни о чем, — ему стоит титанических усилий не выдать бури отчаяния, что сильным порывом бьет под дых.И когда она, сдавшись его воле, прижимает голову к крепкому плечу, волк внутри Чона виновато скулит и касается холодным носом макушки своей истинной.