Мы умрем, и это делает нас счастливчиками. Большинство людей никогда не умрут, потому что они никогда не родятся. Число потенциальных людей, которые могли бы быть здесь, на моем месте, но на самом деле никогда не увидят дневного света, намного больше, чем песчинок в Сахаре ..... И из пасти этих мизерных шансов рождения вырвались заурядные вы и я. Мы привилегированная кучка людей, которые вопреки всем шансам выиграли в лотерею рождения. Как мы смеем жаловаться на наше неминуемое возвращение в то состояние, из которого подавляющие большинство никогда не рождалось.
(с) Ричард Докинз

Воздух вокруг, казалось, сгустился так, что его можно было резать ножом. Я сижу, и смотрю на Фэйт, не в силах поверить в происходящее, ведь правда оказалась намного страшнее всех моих самых немыслимых домыслов.

Солевой аборт. Я знаю, что это такое, так как училась в медколлежде, где нам рассказывали об этой бесчеловечной процедуре. На позднем сроке, когда плод уже полностью развит, у беременной женщины иглой откачивается некоторое количество околоплодной жидкости и заменяется концентрированным солевым раствором. Ребёнок несколько часов умирает в страшных мучениях от отравления, химического ожога и кровоизлияния в мозг, а несостоявшаяся мать чувствует в своём животе, как он бьется в страшных предсмертных конвульсиях. После извлечения из утробы эти мертвые малыши выглядят так, будто их окунули в кипяток, поэтому их ещё иногда называют «леденцовые дети».

— Фэйт, — я тоже начинаю плакать, не сумев подобрать правильных слов, — Это ужасно.

Она смотрит на меня и снимает свитер, оставшись в одних штанах и бюстгальтере. Раньше я не обращала внимания на то, что даже перед сном Фэйт надевает пижаму с длинным рукавом, но теперь вижу, что её кожа в разных местах отличается по своему оттенку, словно она была покрыта едва заметными потеками краски. Приближаюсь к ней и сквозь слёзы с любовью провожу пальцем по проступающим на теле причудливым ожоговым узорам.

— Фэйт, ты прекрасна.

Я говорю это, с восхищением разглядывая неровные отметины, а потом смотрю ей в глаза и вижу, как она грустно улыбается.

— Но зачем ты пытаешься отыскать её?

Фэйт молчит, опустив голову, а затем гордо поднимает подбородок, упрямо сдерживая вновь выступившие слёзы.

— Что бы она не сделала, как бы она не пыталась вычеркнуть меня из своей жизни, она всё равно остаётся моей мамой.

Мне сложно это понять, но я молча соглашаюсь с ней. Нужно быть невероятно смелым и чистым душой человеком, чтобы пытаться найти и заглянуть в глаза тому, кто тебя предал.

— Но почему ты не рассказывала?

— Мне было стыдно и я не хотела, чтобы кто-то знал подробности. Может, мои слова покажутся тебе жестокими, но одно дело, когда ты лишь пара клеток, которую легко удаляют из материнского организма, ну или когда тебя отбирает у неё болезнь или генетическая ошибка. Но когда тебя убивают осознанно, чувствуя, как бьется внутри твоё сердце, как ты двигаешься в её животе — это совсем другое. Я всегда думала, что со мной что-то не так, ведь почему-то в итоге она меня не захотела? — Фэйт ходит по комнате, виновато подбирая разбросанные вещи, — Я хорошо помню всё, что происходило. Помню тепло и темноту маминого чрева, биение её сердца, звуки голоса. А ещё помню, как лопнули от солевого раствора мои глаза и как сильно жгло всё тело, прежде чем у меня остановилось сердце.

Я сижу на кровати и снова горько плачу. Это настолько ужасно, что сама мысль о том, что моя подруга пережила невыносимые мучения, не умещается в моей голове. Фэйт аккуратно присаживается рядом и легонько целует меня в макушку.

— Перестань. Теперь ты знаешь всё и мне нужна твоя помощь.

— Но как это сделать? И разве твоя мать не должна была попасть в Большой Котёл за такое жестокое преступление?

— Система несовершенна. Убийство нерожденного Вселенная не считает наказуемым грехом.

— Чушь какая-то. О какой справедливости Вселенной и законе равновесия тогда может идти речь? — я встаю, злобно комкаю поднятый с пола лист бумаги и бросаю его в мусорное ведро, — И как ты узнала, что твоя мать где-то здесь?

— Я уже давно занимаюсь поисками. И когда начала смотреть в архиве своё личное дело, то обнаружила, что страница с данными о биологической матери просто вырвана. Когда я попыталась залезть в компьютер — та же история, данные удалены. Я поговорила с Сарой, она говорит, что в то время, как я попала сюда, у инфантов был другой наставник, то есть мной занималась другая женщина. Её зовут Катарина и она сейчас проживает в другом кантоне. Мне нужно найти её и поговорить, теперь только она может пролить свет на это дело.

Раздаётся осторожный стук в дверь, после чего она открывается и к нам в комнату заглядывает лохматая голова Эллиота. Он стоит, боязливо опустив голову и прикрыв глаза рукой.

— Есть кто живой?

Фэйт смотрит на него, как на ненормального.

— Мы здесь, Эллиот, можешь открыть глаза, — говорю я, вспомнив, что подруга не была свидетелем утренней сцены.

Он открывает глаза и с радостным возгласом подлетает к Фэйт, после чего обхватывает её лицо ладонями и нежно расцеловывает каждый его сантиметр. Она стоит, замерев, словно статуя, и просто принимает его неловкие многочисленные поцелуи, а потом нерешительно поднимает обе руки и кладёт ему на плечи. В дверях я вижу озадаченного Андерса и киваю ему головой на выход, жестом показывая, что нам нужно уйти.

— Что происходит? — спрашивает он, когда мы уже стоим в коридоре, плотно прикрыв за собой дверь.

— Происходит то, что должно было случиться уже давно. Фэйт это заслужила, теперь её больше никто не посмеет обидеть.

Мы спускаемся вниз по лестнице и выходим на улицу. Совсем скоро наступит зима и погода быстро становится суровее, а воздух всё морознее. Накрапывает колючий ледяной дождь. Я и Андерс садимся на ближайшую лавочку, предварительно подложив на неё захваченный мной из комнаты плед. Я завороженно смотрю на небо, изучая, как тускло мерцают за обрывками туч заледеневшие звёзды.

— Ты хочешь домой? — спрашивает Андерс.

— Конечно, хочу. Там осталась моя семья. Но я уже настолько привыкла к Тектуму, что иногда мне кажется, будто прежняя жизнь мне приснилась. А ты?

— Если честно, то нет, — он хмурится, — В моём мире не осталось ничего из того, к чему хотелось бы вернуться. Это бред, но я даже благодарен своему убийце. Если бы не его выстрел, я бы всё равно сейчас был там, — он указывает в сторону Дома Самоубийц.

— Разве ты, будучи полицейским, не делал добро? И тебя это не вдохновляло?

— Я был плохим копом, — он смеётся, но смех этот совсем не весёлый.

— Теперь у тебя есть шанс всё исправить, — я поворачиваюсь к нему и ободряюще улыбаюсь. В свете ночных фонарей он выглядит старше и серьезней, чем есть на самом деле.

— Да... — он задумчиво смотрит в небо, — Скоро я займусь патрулированием округа, а после отправлюсь к Большому Котлу. Думаю, там мне найдётся применение.

С неба начинают падать первые капли дождя, они беспорядочно стучат по земле, деревьям и крышам домов. Несколько очень холодных капель падают мне прямо на лицо и я начинаю быстро моргать, чтобы стряхнуть их с ресниц. Андрес видит это и осторожно вытирает капли своей горячей и мягкой ладонью. Он смотрит мне в глаза, а потом опускается ниже, к моим губам. Его рука пахнет крепким табаком и лимоном. Момент настолько интимный, что мне становится как-то не по себе. Я неловко ёрзаю, а потом решительно встаю и отряхиваюсь, проведя рукой по щеке, которая начала гореть от его прикосновения. Нет-нет-нет, я совсем не готова, я не хочу.

— Нам надо вернуться.

Он понимающе усмехается и мы быстро возвращаемся обратно, спрятавшись от ливня под его широкой курткой.

На пороге мы сталкиваемся с Эллиотом, и я отмечаю про себя, что его шатает, но явно совсем не от выпитого недавно вина. Андерс забирает его и вместе они уходят к себе. Попрощавшись с ними и пожелав спокойной ночи, вхожу в комнату и вижу на кровати крепко спящую Фэйт. Во сне она похожа на маленького несчастного ребёнка, её плечи то и дело вздрагивают, а волосы небрежно разметались по мягкой подушке. Я смотрю на неё какое-то время, затем бережно укрываю тёплым одеялом, выключаю свет и сначала тоже хочу лечь спать, но потом, передумав, снова одеваюсь и выхожу обратно под дождь.

Быстрым шагом дохожу до здания Совета и, обрадовавшись, что двери открыты, захожу внутрь. Привычный запах ладана и сырости ударяет мне в нос, но теперь к нему примешан ещё и другой — терпкий и смолистый. На стенах, подсвечиваемых неярким светом огней, щедро развешаны ароматные еловые лапы. Подхожу ближе к центру и восхожу на алтарь, туда, где всё так же непоколебимо и гордо стоит каменная Вселенная. На её спокойном, полном таинственности лице играют отблески десятка свеч, и от этого она сейчас кажется совсем живой. У её ног, среди восковых свечей, я вижу выведенную серебром надпись на латыни: «SANCTUM».

Я совсем не умею молиться, поэтому просто сажусь рядом на холодный постамент и начинаю разговаривать с ней, но по—домашнему, как с давним другом. Я рассказываю о своей семье, о том, как скучаю по родителям и сколько всего не успела им сказать, о том, как много не успела сделать хорошего и важного для других людей, а потом рассказываю ей, такой молчаливой и недосягаемой, что я совсем запуталась и не понимаю, кто я теперь — тот ли человек, которым была всегда или кто-то иной, новый и совсем мне не понятный? Я много говорю о Фэйт, о её бедах и горестях, которые мне хотелось бы убрать одним только своим движением, но я так слаба и ничтожна, что не способна на великие поступки. Я изливаю всё-всё, не замечая, как слёзы градом начинают катиться из моих глаз, падая прямо на пылающие восковые свечи, и от этого они сердито шипят, словно огненные змеи.

— На равных, дитя. Вставай и разговаривай с ней на равных, не преклоняй своих колен, — раздаётся сзади мягкий мужской голос.

Я испуганно оборачиваюсь, и вижу, что ко мне подходит взрослый, смутно знакомый мужчина. Приглядываясь, узнаю в нём главу Совета, встречавшего нас на первом собрании новоприбывших спиритов. Встаю на ноги и перевожу взгляд на статую Вселенной.

— Знаете, мне кажется, в каком бы виде я не предстала перед ней, она меня все равно не услышит.

— Но почему-то же ты все равно к ней обращаешься? — он блаженно улыбается и мне нечего ему ответить, — Тебя всегда услышат, какой бы ничтожной ты себе не казалась. Как тебя зовут?

— Сесиль.

— Сесиль... Знаешь ли ты, что означает твоё имя и почему оно тебе дано? — он наклоняет голову набок, с интересом ожидая, что я ему скажу.

— Не знаю, — я неловко мнусь, — Родители так назвали.

— В переводе с французского Сесиль означает «слепая». Твои родители, сами того не зная, положили на твои плечи довольно большой груз. Каждое имя оставляет свой отпечаток на сущности своего носителя и твоя задача — найти свет внутри себя, чтобы потом делиться им с теми, кто в этом нуждается.

Ничего не понятно, но очень интересно. Слепая. Не потому ли в моей жизни было столько ошибок? Наркотики, связи, без которых можно было бы обойтись, эмоциональная холодность по отношению к тем, кто меня любит. В какой-то степени я труслива, глупа и излишне беспечна, даже инфантильна. Да, я не могу назвать себя хорошим человеком, но не тот ли это самый момент, чтобы, наконец, открыть глаза? Я молчу в неопределённости, а потом, чтобы разрядить обстановку, спрашиваю его:

— А Вас как зовут?

— Моё имя Ральф.

Хммм. Надо будет посмотреть значение в словаре.

— Ральф, это правда, что в районе Большого Котла сейчас сильное напряжение?

Надеюсь, я не сболтнула лишнего. Он задумчиво поглаживает чёрную бороду и, наконец, решается ответить.

— Что ж, шила в мешке не утаить. Да, времена нынче не спокойные, ведь зло не любит быть отверженным. Но дело не в напряжении, а в том, достаточно ли в нас самих добра, чтобы сдержать возможную угрозу?

Я немного сержусь, так как мне не нравится, что он говорит загадками и отвечает вопросом на вопрос.

— Тектум не такое идеальное и справедливое место, как кажется поначалу, не так ли? — говорю я и тут же жалею об этом, вспомнив, что передо мной стоит сам глава Совета.

— Мне нравится, что ты начинаешь прозревать, дитя, — он снисходительно улыбается в ответ на моё довольно дерзкое высказывание и мягко касается указательным пальцем центра моего лба, — Будь благословенна.

Ральф разворачивается и уходит в темноту. Ещё некоторое время я, сбитая с толку, остаюсь стоять перед Вселенной, ища в её неподвижных чертах ответы на свои вопросы, но она по-прежнему всё так же далека и неприступна, поэтому я, тяжело вздохнув, ухожу домой.

Спустя еще неделю в Тектум наконец-то приходит настоящая зима и снег покрывает обледеневшую, уставшую от дождей землю. Я очень люблю это время года, поэтому, с радостным предвкушением, как ребёнок, каждый раз тащу Фэйт на улицу, чтобы поиграть в снежки и поваляться в мягких сугробах. Большую часть времени она теперь проводит вместе с Эллиотом, а я, хоть и безумно этому рада, всё равно чувствую себя третьей лишней, поэтому начинаю более тесно общаться с Андерсом, который, к моему огромному облегчению, больше не делает попыток сблизиться со мной сильнее, чем я готова ему позволить.

В один из особенно снежных деньков мы с Андерсом вместе сидим в кабинете приемной, пока он, зайдя ко мне в гости пишет свой какой-то жутко важный протокол о том, что кто-то из местных подростков разбил снежками пару окон в деревне.

— В центре скоро открывается зимняя ярмарка, не хочешь пригласить Уитни? — спрашиваю я его, не отрывая глаз от компьютера. Сегодня мне приходится оцифровывать старые анкеты, а это жутко скучное занятие.

— Нет, не хочу, — он смотрит, не понимая, к чему я клоню, а мне просто хочется поприставать к нему с разговорами.

— Только не делай вид, будто не замечаешь, как она на тебя смотрит.

— Я всё замечаю, — смеётся он, — Но я бы предпочёл пойти на ярмарку с тобой, если бы ты хоть на время отложила все свои дела и перестала превращаться в архивную мышь.

— Ах ты! — мне льстит такое внимание, и я в притворной ярости кидаю в Андерса конфетой.

Он ловит её, быстро разворачивает и кладёт себе в рот, демонстративно мыча от удовольствия. Не успеваю сказать что-нибудь остроумное в ответ, как в кабинет без стука заходит незнакомая девушка, с порога устремляя мечущий молнии взгляд прямо на меня. От неожиданности я вздрагиваю и отодвигаюсь подальше, а Андерс в недоумении поочередно смотрит на нас обоих.

Она жгучая длинноволосая брюнетка, невысокого роста, с почти прозрачными серыми глазами и аккуратно вздёрнутым носом. Очередной человек, смутно напоминающий мне кого-то. Но кого? 

— Сесиль Мэттьюс? — спрашивает она, и я напрягаюсь.

Ещё никто в Тектуме не обращался ко мне по моей земной фамилии.

— Это я, — удивленно приподнимаюсь со своего места и безрезультатно пытаюсь опознать её.

Девушка замирает, резко ссутулившись, как если бы на её плечи только что упала тяжелая ноша. Сейчас я вижу, что она на пару лет старше меня.

— Что же в тебе есть такого, чего не могло бы быть во мне? — спрашивает незнакомка, разглядывая меня с нескрываемой неприязнью.

«Как минимум, тактичность и умение правильно начинать разговор», — думаю я про себя, а вслух отвечаю:

— Не понимаю... Мы знакомы?

Я вижу, как нервно подергивается уголок её рта и как блестят в больших глазах ещё не пролившиеся слёзы. Я сбита с толку и перевожу непонимающий взгляд на Андерса, ища в нём поддержки, в ответ он быстро встаёт и становится между нами, внимательно следя за обстановкой.

— Могли бы быть знакомы. Но мне это и не к чему. Я хотела просто взглянуть на тебя один единственный раз, чтобы понять, действительно ли мне стоит продолжать считать себя недостойной любви.

Она разворачивается на каблуках и быстро уходит, взмахнув волосами.

Я прирастаю ногами к полу и неподвижно стою, открыв рот, не в силах понять, что только что произошло. Андерс бережно берет меня за руку в попытке успокоить, и от шока я даже не выдергиваю её из его ладоней.

— Ты знаешь, кто это?

— Нет, — я отрицательно машу головой, — Но я точно должна это выяснить.

Выбегаю в коридор следом за девушкой, громко окликая её на бегу. Она разворачивается и презрительно-оценивающе рассматривает меня, пока я торопливо иду ей навстречу.

Сейчас я всё узнаю.