- Нужно что-то делать, - тихо говорит Голубка, тяжело вдыхая струи пара, поднимающиеся от чашки с малиновым чаем, словно курящиеся благовония. – Так больше нельзя. Врач ничем ему не помогает, только выписывает паршивые таблетки...

- Место сумасшедших – в лечебнице. Я тебе не раз об этом говорил. Но теперь просто уверен, что именно так и нужно поступить – положить его в психушку, - решительно отвечает Лев, постукивая пальцами по столу.

Скользя по стенам с ободранными обоями, просачиваясь в невидимые щели, голоса родителей лезут Печальнику в голову. Услышать их через стену для него проще простого, но слушать невыносимо трудно. Слезы кончились, и теперь вся вода, что осталась в комнате, – это лужа, расползающаяся по паркету среди осколков разбитой вазы и истерзанных роз. Это не остатки моря. Это остатки истерии. Печальник лежит на полу среди битого цветного стекла, прямо в крохотном озере, расплескавшемся вокруг, ощущая себя задыхающейся рыбкой. Аквариум, который он принимал за океан, столкнули со стола, и теперь рыбка бьется на полу в осколках, а вокруг только обжигающий жабры воздух. Мальчик лежит неподвижно, но видит свой молотящий по паркету раздвоенный хвост. Волосы вымокли; ладони горят, исцарапанные шипами роз и изрезанные стеклом. Как картины бредового сна всплывают в голове собственные кровавые руки, вновь и вновь ломающие жесткие колючие стебли и превращающие лепестки в алый пепел, кружащийся по комнате. Пальцы зудят: слишком много райски-голубого они содрали с обнажившихся стен. На полу валяются куски неба, а выше плоскость щерится голым бетоном.

Иногда кажется, будто вот-вот что-то произойдет, но ничего не происходит. Просто мимо пролетает еще одно мгновение жизни. Нужно научиться не верить таким моментам, – вот какую формулу он придумал, чтобы больше никогда не поддаваться надежде, ни маячащей где-то вдали бледным призраком, ни ярко мигающей сигнальными огнями. Любая надежда – это ловушка, с помощью которой разум загоняет тебя еще глубже в лабиринт другого мира.

Он достает из-под кровати пыльный дневник и пишет, приглушая буквами заползающие внутрь голоса родителей:

Чудища скалятся из-за углов, в зеркале живет бледная Ужасность, под кроватью страна дикой необузданной пыли. И все это – целые империи. И они заползают в меня. Я для них планета, где они могут жить припеваючи, питаясь моими эмоциями. Я не могу сдерживать свое тело, оно постоянно меняется. Я оборотень. Сейчас мое тело – рыба. Задыхающаяся рыба. Некому принести новый океан, уменьшенный в тысячи раз. Наверное, я умираю.

И тут Печальник неожиданно понимает, что если он прямо сейчас не выбежит на улицу, то квартира убьёт его. Потолок раздавит тело, как пресс; стены съежатся, сожмутся, став стенками гроба; он умрет, проиграв битву с армиями странных миров, которые эксплуатируют его разум и душу. Он вскакивает точно ошпаренный, скидывая рыбий хвост, как змея сбрасывает старую кожу; рвет перепонки меж пальцев, словно это всего лишь лоскутки зеленой ткани; чешуя осыпается на пол осколками битого бутылочного стекла; жабры превращаются в зажившие шрамы, и воздух начинает струиться в легкие. Вернувшись в настоящее тело, он приходит в стремительное движение.

Не впуская в голову ни одной мысли, ни одного голоса, он запихивает в рюкзак скопленные непонятно на что деньги, мобильный телефон, теплую кофту, дождевик и дневник. Он делает это машинально, словно уже тысячу раз репетировал. Просто пришло время. Пришло время спасать то, что еще осталось от него самого. Уже недолго до полной победы другого мира. Он затащит Печальника в Логово, откуда выходят все монстры, все армии других реальностей. В этой квартире. Да, это случится здесь и очень скоро. Страшно скоро, до головокружения скоро. Если он не спасет жалкие останки себя.

Родители за дверью, в уродливом, искаженном мире кухни, где вместо солнца – лампа под мутным торшером.

Захлопывается пасть квартиры, звенят бубенчики, связкой прикрепленные к рюкзаку. Коробка лифта скрипит и покачивается. На улице мутные старческие глаза фонарей безразлично глядят в спину. Ночью ветер еще более живой, чем днем, потому что вокруг почти ничего не видно. Ветер – кто-то, скрывающийся в темноте, перебирающий волосы мерзкими пальцами, дышащий в ухо, заползающий под куртку.

Странно, но единственное, чего сейчас хочется Печальнику – это поесть. А потом где-нибудь поспать. Он чувствует себя измотанным. Он устал от сражений, от поражений, от изменений. Ему хочется узнать, как живут нормальные люди, называющие его сумасшедшим, припадочным, больным. Но он не может.

Печальник тенью пробирается по пустынному тротуару подальше от фонарей. Иногда мимо с угрожающим шипением, шурша шинами, проскальзывают громадные жуки с ярко-желтыми глазищами.

Мальчик идет туда, куда несут его человеческие ноги. Наконец, перед глазами загорается вывеска. «Супермаркет». Печальник входит в магазин. Это место, наверное, самое страшное из всех мест на земле. При виде коридоров между стендами с полочками, где валяются кучи разных съедобных вещей, ему становится дурно до тошноты. Сотни пакетов, фантиков, коробок, обрушиваются на Печальника цветастой лавиной. Пестрая карусель товаров и несколько людей, бродящих по коридорам с красными пластмассовыми корзинками, заставляют Печальника сползти на пол по стене у кассы и зажмуриться, схватившись за горло. Здесь так много искусственного!

- С вами все в порядке?

Желудок ноет, скручиваясь в узел, неудержимая тошнота подступает совсем близко к глотке.

- Эй, как ты?

Пересилив себя, мальчик вскакивает и бросается к выходу с закрытыми глазами, зажимая рот ладонью.

- Что с тобой?

Тошнить нечем, едкий желтый сок сочится из горла на землю – желудок рыдает своими кисло-горькими слезами. Болезненные спазмы сжимают грудь, заставляя дрожать; коленки трясутся, как будто туловище стало вдруг слишком тяжелым.

Вдруг кто-то хватает его за плечо. Из темной неясной дали доносится голос:

- Что с тобой такое, бедняга? Ты не похож на пьяного, вот я и спрашиваю.

Печальник снова содрогается и вместе с мучительным кашлем выплевывает остатки желудочных слез.

- На, выпей воды, - говорит голос.

Печальник отскакивает, стряхивая с себя чью-то руку. Но в ту же секунду он спотыкается обо что-то и падает на асфальт, разбивая локти в кровь. Этот асфальт похож на застывшее черное озеро. Хорошо бы сейчас в нем утонуть.

- Спокойно, спокойно! – говорит тот же голос. – Какой ты нервный! Что с тобой такое, черт тебя дери? Ты что, обдолбался?

Печальник валяется на земле, не думая вставать. Он старается слиться с застывшим черным озером, стать его вторым слоем, сделавшись совершенно плоским. Даже если бы он захотел, то не смог бы подняться. Он уже весь покрыт синяками, ссадинами, порезами; тело сочится болью и усталостью. Тупое безразличие вдруг накрывает прохладной волной. Его сожрут – наплевать; его разорвут на куски – все равно; его уничтожат – пускай. Он вдруг начинает петь. Тихонько, себе под нос. Петь все, что приходит на ум. Это даже не песня, это просто бормотание каких-то фраз, положенных на скачущий непонятный мотив.

- Я приду туда, где будут поля, где будут луга...где будут вереск и мёд... Я там усну... На этом лугу... мухи кружат надо мною вальс-хоровод... Никто не знает, что я приду туда... Где мёд и вода... И нет городов... И нет пустоты комнат... И нет пыли... И нет мили за милей в дорогах и страхах... и нет запаха грязи... Я скоро приду туда, где мёд и вода... где земля чиста... где жива красота... - это похоже на сбивчивую молитву неизвестному богу.

- Что же с тобой такое? Слушай, просто скажи мне, ты умирать не собрался? Поднимись-ка, - чьи-то руки отрывают от поверхности Печальника, срастающегося с асфальтом, и переворачивают на спину. Кто-то сумрачный заставляет юношу сесть и, придерживая его гудящую голову рукой, вливает в рот холодную реку. Сначала тот давится, но после следующего глотка жадно приникает к бутылке и пьет долго-долго, принимая в себя ледяной горный поток.

- Значит, ты все-таки не собираешься пока копыта отбрасывать? Вот и славно.

Это последнее, что слышит Печальник. Внутри шумит поток текущей по пищеводу реки. Сознание само собой тонет в ее шуме и, наконец, отключается.