— Просыпайся, принцесса... — слышу полуненавистный, но любимый мной голос.

   — Здесь вовсе не хочется просыпаться, может, просто убей меня, — со слабой надеждой в голосе тихо произношу. Боли почти нет, и это напрягает меня ещё больше. —  Почему не чувствую боль? Надеюсь, ты не вколол мне свою дозу героина? — последний вопрос произношу почти с презрением.

   — У тебя безопасные препараты. Ты плохо спала, потому пришлось добавить обезболивающего через капельницу, — спокойно отвечает. Вновь садится прямо перед моим лицом, с тарелкой, полной еды и закрытой пробиркой с кровью. Отставляет тарелку на угол моего железного стола. Запах еды вызывает слюноотделение, стараюсь не бросить взгляд туда и не выдать своей слабости.

Мои руки свободны, но почти не ощущаю их от слабости: сегодня нет смысла пытаться бороться с ним... да и ноги, чувствую, снова привязаны... 

   — Как её хоть звали? — ядовито спрашиваю со взглядом, полным презрения. Надеюсь, ему будет больно вспоминать своих жертв.

   — Селена Лиз Арделл... — произносит, и лицо непроизвольно искривляется в сожалении.

Ему жаль их! Сложно поверить, но его мучают терзания совести...

   — Как символично! Ты всех подбирал с именами похожими на моё и Амелии? Все с буквами "Л" и "И"? — голос снова сочится надменным сарказмом. Так обманываю себя, кажусь себе сильнее, чем есть на самом деле.

   — О тебе я тогда и не слышал... Только "Л", как на спине у Ами. Урод Джозеф Пристли хотел вычертить ножом у неё на спине слово "свет" ("Light"), но ему помешали. Эта "Л" преследовала меня в кошмарах всю войну, — он говорит тихо и смотрит куда-то влево, в пустоту.

   — Значит, всё-таки помнишь своих жертв... — выношу вердикт, глядя в его чёрные блестящие глаза, не видящие сейчас ничего.

   — Она — не моя жертва... Её похитил один из "Вашингтонских мясников". Я спас её, когда убил "Кровавого Роджера", отвёз в больницу, но она не справилась с пережитым и, после дачи показаний полиции, спрыгнула с крыши больницы. Селена прикрыла меня, заявив, что это она убила Роджера Саммерса, защищаясь, — теперь он смотрит прямо на меня, и я отчётливо вижу, что не врёт и не чувствует вины за собой.

   — А п-первая кровь... чья она? — спрашиваю дрожащим голосом.

   — Кэтрин Бэллсвил, была парализована после аварии, потеряла родителей и ребёнка в утробе, бросил жених... Она не хотела жить. Мы познакомились в интернете, когда девушка искала кого-то, кто поможет ей уйти. Она верно ответила на вопрос, и я взял часть её сердца, взамен — помог ей...

   — Ты её убил, разве это помощь? — холодно констатирую факт. Но что-то во мне заставляет уже тише спросить: — Было сложно?

   — Ты не представляешь, каково желать смерти и не иметь силы совершить это с собой, — говорит странным голосом, глядя мне в глаза. — Было непросто... Давай, пей, — подносит пробирку к моему рту, и меня снова начинает тошнить, челюсть сводит.

   — Мне сложно делать это при свете, лучше не видеть, — сглатываю слюну, борясь с позывами.

   — Не думай, просто пей, — чувствую, как он начинает раздражаться, а мне так важно разговорить его и узнать побольше. Выпиваю и мысленно благодарю его за то, что сразу же даёт мне воды.

   — Вторая? — слёзы наполняют глаза.

   — Симона Валленте, француженка, она ещё жива, — спокойно отвечает он, и меня словно уносит резко вверх на большом воздушном шаре от чувства облегчения. 

   — Как жива? — всё ещё лёгкое недоверие в голосе от боязни, что неверно поняла. Но в голове начинают складываться части паззла. Если я — перерождение, значит у него уже есть все тридцать пробирок с кровью, он должен был подготовить их до меня... И он   сказал, что убил лишь шестнадцать девушек. Возможно ли, что часть живы? Или просто их убил не он, а некто другой? 

Но эта ведь жива!... Он не убивал всех без разбора! Не отлавливал в тёмных переулках и не уносил из постели. Убивал только несчастных и безнадёжных? Это очень важно. Так легче понять и оправдать его... Хотя бы частично... 

   — Некоторые ещё живы, — чувствую, как внимательно он сканирует меня глазами, почти привыкла к этой их семейной привычке. — Это ты хотела узнать?

   — Но зачем вообще тогда убивать, если можно оставить их в живых? Или ты выбирал только тех, что хотели умереть? — снова не сдерживаю сочащегося сарказма и осуждения. 

   — Не собираюсь перед тобой отчитываться, — резко встаёт и уходит, в то время как я начинаю всё сильнее ощущать приливы болезненности и ощущение стянутости кожи на спине. 

         Вспоминаю о еде рядом со мной и пытаюсь протянуть руку, но внезапная атака на нервные окончания невольно заставляет всхлипнуть и начать хватать воздух громкими рывками.

   — Сейчас покормлю тебя, — доносится откуда-то позади, но я лишь утыкаюсь в свой тонкий матрас и беззвучно сотрясаюсь от рыданий. Мышцы напряжены, полосами обжигающая резь становится сильнее, но не могу остановиться.

           Только через время понимаю, что боль становится слабее, а мучитель гладит меня по голове. Как же хочу его ненавидеть! И ненавижу себя за то, что не выходит, что получается только искать ему оправдания. Он пережил то, что мне и не снилось, и всё равно подаёт признаки того, что его можно спасти. Или, может, просто мне так легче? Есть надежда выбраться...

Я ведь не такая! Никого никогда не жалею! Они поломали меня!...

   — Убери от меня руки! — скриплю охрипшим голосом, смерив его ненавидящим взглядом.

   — Надо поесть, — он берёт тарелку в руки и набирает на вилку спагетти с томатно-мясной заправкой. 

Интересно, откуда он берёт еду? Не сам же готовит...

   — Как выжила Симона? Как вы познакомились? —  губы предательски подрагивают, обнажая мою слабость, обиду и страх.

   — На форуме самоубийц: она хотела прыгать с крыши. Предложил мне помочь, раз ей всё равно как умирать. А впоследствии она решила, что ей всё ещё есть ради чего жить, — едва заметная улыбка трогает на мгновение его лицо, пока он внимательно глядит в тарелку, набирая мне следующую порцию.

   — И ты просто взял кровь и отпустил её? Не боясь, что она обратится в полицию? — не сдержав удивления, раскрываю шире глаза и смотрю в упор. 

   — Зачем ей это? Я ни к чему её не принуждал, — он так просто отвечает, глядя мне в рот, чтобы не промахнуться очередной вилкой со спагетти.

   — Почему Вашингтон? Почему отправился именно туда за жертвами? — у меня так много вопросов, и я спешу задать их, чтобы не забыть большую часть.

   — Там учился Геллофри-младший. Я собирался повесить всех жертв на ненавистного племянничка, а вместо этого заигрался в героя, — невесело усмехается сам себе, будто укоряя за глупость. — Занятное совпадение: один из убийц был именно в его учебном подразделении. Я некоторое время подозревал его самого. Малыш Рой не так прост, как ты думаешь. Он тоже убийца, — внезапно ухмыляется Джейсон, и за это мне хочется ударить его по голове.

   — Нет! — уверенно фыркаю ему в лицо. — Ты не знаешь, о чём говоришь. Не суди по себе! Он лишь ранил тебя, спасая меня, но не пытался убить. Он никого не убивал! — гневно выпаливаю, проглатывая еду даже не прожевав. Вздрагиваю всем телом, отчего взвываю уже в следующую секунду.

Да когда же я запомню наконец, что нельзя шевелиться?!...

        Джейсон вскакивает и со всей силы бросает тарелку об пол, она разлетается на мелкие осколки вместе с едой. Я бы испугалась, если бы в этот момент не пыталась отдышаться и взять себя в руки от полосующей меня по спине невидимой плети.

   — Не судить по себе, значит?! Вот как?! — орёт разъярённый Геллофри-старший. — Я для тебя безнадёжно пропащий убийца, а он — ангел с небес? Целыми днями дуришь мне голову мнимым сочувствием, а после заявляешь, что мне и рядом не стоять с твоим Роем! Я прикончу его, клянусь, если ты ещё раз скажешь, что он лучше меня! — злобно шипит у моего лица, — и от его гнева и страха за Ройситера меня словно бьёт по лицу реальность и отрезвляет: хватит уже дразнить опасного зверя!

Только не Роя, только не его...

        Он яростно мечется по помещению, словно в клетке, переворачивая то, что попадается под руку.

   — Ты не можешь, — реву я в голос, — он — твой сын! Джейсон, неужели ты настолько утратил мозги, что до сих пор не понял?! Высчитай дату рождения! Вы... словно капли из одного озера! — крича, так отчаянно хочу убедить его, что сама в это верю. —  Все мои органы чувств принимают тебя за него, потому что вы не просто родственники, вы — отец и сын. Твой голос и запах совсем как у него, он перенял все твои гены! Он — ребёнок Амелии... и твой! Кто мог заставить влюблённую в тебя девушку выйти замуж за нелюбимого, но твоего брата? Твои гены! Ваши глаза не спрятать — она не смогла бы утаить твоего ребёнка, а ты был в тюрьме! Ты же сам сказал, её осуждали! Неужели не понимаешь, что заставило её пойти на это? Выйти замуж именно за твоего брата? — всхлипываю, захватив порцию воздуха, чтобы продолжить. — Чтобы дать своему ребёнку положенную ему по праву фамилию и быть рядом с тобой, хотя бы так! — говорю сквозь рыдания, и сама всё больше погружаюсь в это, находя новые факты в подтверждение своей теории. Я будто чувствую её боль и безысходность. — Пожалуйста, Джейси, не убивай нашего сына, не отнимай у него того, что отняли у тебя!

   — Как ты назвала меня? — ошеломлённо произносит мужчина и тихонько приседает передо мной на корточки. Мой "спальный" стол достаточно высок, и теперь лишь его глаза и кончики пальцев вижу над уровнем стола. Так близко, удивлённые, испуганные и надеющиеся глаза, как у ребёнка... Он, кажется, даже не дышит.

   — Джейсон... — замирая, тихо отвечаю ему.

   — Нет! — снова вскакивает, опрокидывая стул и бьёт ногой об деревянный стол рядом. — Как ты назвала меня в последнем предложении? — поворачивает ко мне взгляд обезумевших глаз.

   — Я сказала о том... почему она вышла замуж за Джеймса... чтобы... б-быть рядом с тобой...— несмотря на то, что в помещении тепло, по мне проходит дрожь. Не понимаю, чего он сейчас от меня хочет.

   — Нет, дьявол! — снова орёт, рычит и бьёт по моему столу, я вздрагиваю и всхлипываю от боли, а он хватает себя за волосы — такой привычный для него жест в нервном напряжении.

            В следующую минуту Джей приседает на стул рядом и берёт моё лицо в свои руки в умоляющем жесте. Втягиваю шею и чуть отшатываюсь головой, испуганно моргнув.

Господи, защити меня...

   — Я не буду тебя бить, не бойся, я вообще не поступаю так, — немного обиженно и растерянно произносит, набирает полную грудь воздуха, чтобы продолжить. — Умоляю, скажи правду: если ты так решила наказать меня или подыграть — просто честно признайся... Что заставило тебя сказать это?

   — Что именно? Не понимаю... Что он твой сын? — пытаюсь сморгнуть слёзы, глядя ему в глаза, и не могу рассмотреть ничего, кроме черноты. По его зрачкам не определишь, под кайфом он или нет, ведь их вовсе не видно.

   — Ты назвала меня "Джейси"...

   — Нет, я помню, о чём говорила... — больше пугаюсь, чем удивляюсь его заявлению.

   — Значит, это Она...

   — Я не говорила этого, Джей... если ты под кайфом, тебе могло послышаться что угодно...

   — Я слышал отчётливо...  я не кололся с того первого дня, как ты здесь оказалась... —  он смотрит вниз, пытаясь осознать. — Так он... мой сын? Мне было шестнадцать, а ей — без малого восемнадцать, когда мы... было лето, конец июня... и через месяц уже попал в тюрьму. Я удивлялся, почему её отец не воспротивился их браку с Джейми... Так только она называла нас — Джейми и Джейси...

   — Когда день рождения Роя? В апреле... Ему сейчас двадцать, значит... тебе тридцать семь?

   — Мне тридцать семь, но это не значит, что он мой... сын... Понимаю, почему ты пытаешься задурить мне мозги, но... — внезапно он замолкает. — Наберу тебе новую тарелку... 

   — Ты ведь и сам чувствуешь... Неужели у тебя не возникало сомнений? — повышаю тон, пытаясь докричаться до его сознания.

   — Это случилось лишь раз... И после они поженились, я слышал их каждую ночь... Хм, — невесело хмыкнул он, — думаешь, велики мои шансы против братца?

   — Нет разницы, насколько они велики или малы, ты можешь сделать тест. У тебя же есть его кровь! Марвин всё рассказал...

   — Я слышал запись, — скривился он, и тут же, вспомнив что-то, ухмыльнулся. —  А ты поразила меня умом и коварством: обвинить меня в его смерти... Я бы даже хотел приписать себе его смерть, но в этом случае он не отделался бы так просто... 

Ты не дожил бы до этого, жалкий влюблённый слабак! Я готовил для тебя эпический финал, предвкушая удивление в твоих грязных чёрных глазёнках!...

   — Заткнись уже, ты сам слабак! — шиплю сквозь зубы вновь ожившему во мне маньяку. — Я знатно поиздевалась надо тобой, но теперь жалею, что поторопилась. Ты заслуживал гораздо более долгой агонии! — едва произнесла это, голос в голове растворился, словно его и не было.

   — Ты сейчас с ним говорила? — с лёгким недоверием произносит Геллофри-старший. —Тебе нужна помощь...

   — Это тебе нужна помощь, чёртов псих, это ты пытаешься возродить в живом человеке другого, мёртвого! — вспыляю и теперь снова задыхаюсь от боли и обиды. 

   — Так ты не просто перерезала ему глотку? Расскажи, принцесса. Я ведь должен знать подробности того, как "расправился" с ним, — едко ухмыляется черноглазый Охотник, садясь снова на стул у моей головы.

            Сама не ожидая от себя такой смелости, я свободно и даже с некоторым удовольствием рассказываю о том, как пытала и заставила Марвина признаться во всём, как выставила себя жертвой. Только ещё один убийца сможет понять меня без осуждения, ведь глубоко в душе признаю: будь у меня выбор — я всё равно поступила бы также.

   — Ты действительно умна, должен отдать тебе должное, —  он смотрит на меня с уважением, и уже не чувствую себя грязным отбросом общества. Я сделала то, что должна была... — Если меня словят, что вряд ли, обещаю, что возьму это преступление на себя. Избавься от чувства вины, тогда и он пропадёт из твоей головы.

   — Дело не в уме, у меня не было выбора... — меня мучает вопрос, но всё никак не решусь задать его.

   — Хочешь что-то спросить? — он откидывается на спинку стула, засунув руки в карманы и, несмотря на непринуждённую позу, очень тщательно изучает моё лицо.

   — Почему ты назвал Роя убийцей? — вспоминаю, как слышала от него слово "убить" несколько раз, становится не по себе.

   — Он не рассказал тебе? Я уже упоминал, что в их подразделении жил садист-убийца. Он сильно калечил продажных девочек, которые приходили скрасить жизнь военным. А когда начал убивать — малыш Рой не выдержал. Только вот он убил прихлебателя, который охотно взял на себя вину, а не самого главного урода. Когда он осознал это, то не смог справиться с тем, что ошибся — убил невиновного, и решил свалить из колледжа, предварительно избив до полусмерти ещё парочку садистов, даже в чинах повыше, чтоб наверняка досталось и самому опасному, — он описывает историю Роя со странной ухмылкой то ли гордости, то ли насмешки, то ли союза этих странных противоречивых чувств.

   — Что ж, не виню его за это, ведь сама убила монстра, которого нельзя было оставлять живым, — тихо скриплю и в который раз скребу себе по совести тупым ножом. — Это не делает его убийцей. И его ведь не арестовали, — с сомнением гляжу на близкого родственника моего любимого человека, так похожего на него, и не могу заставить себя его ненавидеть.

    — Он убил не того, напомню. И у него появился покровитель из важных персон, который давно хотел искоренить насилие, допускаемое военными. Только благодаря этому парень вышел сухим из воды, но проявленная им жестокость осталась в характеристике и была мне на руку, —  мужчина залезает на деревянный стол у стены, сев напротив моего места пыток, продолжая внимательно изучать меня глазами. — Он избил очень много человек, они чудом остались живы. А я убил того, кого он не смог. Конечно, признаю, я вычислил его только благодаря своей интернет-ловушке. Они все хвастались Лорду Ада своими деяниями, пытаясь прыгнуть один выше другого.

   — Да... я знаю... когда он не контролирует себя, когда в ярости или теряется в чувстве безвыходной неотвратимости, то становится гораздо опаснее и сильнее. Стрейт сказал, после того, как ты похитил меня, он всё время лез в драку ко всем самым опасным преступникам в тюрьме и даже уложил за раз четырнадцать человек, напавших на него. Он тогда думал, что я мертва... — вспоминаю историю, поведанную мне Стрейтом, пока я в полицейской форме в его машине направлялась к месту, заготовленному как ловушка для Джейсона. 

   — Совесть, наверное, мучила... — как-то странно хмыкает он. — Наоборот, когда не контролируем себя — мы безрассуднее и уязвимее. Но племянничек умеет себя контролировать лучше нас всех. Когда я приезжал в последний раз, с лёгкостью смог уложить на лопатки отца и скрутить Джеймса, но мелкий засранец сумел меня угомонить. Я пытался одолеть его, пока не выдохся полностью. Слишком уж хорошо он контролирует себя и всё вокруг, слишком быстр, — с некоторой завистью и всё же нотками гордости произносит Джейсон Геллофри.

   — Не всегда... В школе его избили трое моих друзей. Странно думать, что его смогли одолеть трое школьников, пусть даже крепко сбитых, и не смогли одолеть четырнадцать заключённых, —  произношу это и не могу сложить в своей голове простые факты.

   — Мыслишь в верном направлении, принцесса, — слегка надменно ухмыляется Геллофри-старший. — Его не смогли бы побить, если б он того не захотел. Всегда всё продумано, всегда есть запасной план, а также план внутри плана, как в русской матрёшке. Этому нас всех обучал генерал-майор морской пехоты Уильям Геллофри. Медицина, психология, НЛП, юридическое право и дипломатия, программирование, боевые искусства, владение оружием, система психологического воздействия на противника и развитие необычных навыков, — он снова отводит взгляд влево, окунаясь в кошмарные воспоминания, но затем, взяв себя в руки, возвращается к действительности.

   — Зачем позволять себя бить? — спрашиваю, уже сама предчувствуя ответ.

   — Его и десяток школьников не смогли бы одолеть, если б это не было ему выгодно. Хитрец хотел обратить на себя внимание и жалость, всё распланировал, — надменно усмехается мой новый похититель. — Ты вряд ли оценила бы, если б он сам избил твоих друзей. Совсем другое дело взбесить их покрепче, знатно получить, чтобы заставить тебя жалеть о содеянном и чувствовать вину. О-о-о, нас с раннего детства учили разным способам воздействовать на людей в попытке добиться желаемого. Малыш Рой так хорошо продумывает все свои действия и их последствия, что воевать с ним опасно... вот только я лучше импровизирую и подстраиваюсь под любые условия. Я прошёл тот ад, что ему и не снился, — злобная усмешка не предвещает ничего хорошего, потому начинаю молиться об обратном — чтобы Рой вовсе меня не искал. Теперь боюсь их встречи.

   — Пытаешься настроить меня против него? — пускаю презрительную стрелу в него.

   — Даже если так, это не отменяет того факта, что я говорю правду. Ты же знаешь наш девиз.

   — Не лгать — не означает быть искренним. Правду можно перекрутить так, что она будет выгодна говорящему, — парирую я.

   — Тогда, может, наивной принцессе будет интересна информация о том, что одна школьница уже обращалась в полицию за судебным запретом на приближение Роя Геллофри к себе. Им отказали за недостаточностью улик, но он чуть не свёл с ума бедняжку своим преследованием. Кто-то замял это дело, возможно, мой отец, а может, некто другой, но суть в том, что они, по слухам, переехали на север Америки, в Монтану. Пересечь семь штатов, чтобы скрыться, как тебе такое, принцесса? — ядовито и с удовольствием излагает новые факты Джейсон Геллофри.

   — Желаю услышать его версию. Ты слишком часто заставлял меня сомневаться в нём. Прости, Джей, эти уловки изжили себя, —  отвечаю настолько твёрдо и уверенно, насколько вообще возможно в моём положении, но перед глазами снова встаёт та сцена из школы.

"Нравится?" 

"Объяснись"

"Нравится то, что видишь? Гордишься этим?"

"Не я это с тобой сотворила. А кроме того, нужно знать своё место и не зарываться. Не лезть туда, куда тебя не звали. Это повсеместный закон жизни". 

Знаю ли я настоящего Роя Геллофри? Или это просто иллюзия моего восприятия? То, каким я хочу его видеть и знать?...

         Трудно поверить, что он спланировал своё избиение ради моего внимания, но всё же помню, какое впечатление произвёл его вид после драки и как сильно меня задело, что парни избили его особенно жестоко... Я чувствовала себя виноватой, жалела его.

   — Начинаю подозревать, что он нарочно распечатал то твоё фото и оставил на столе для меня, рядом с фото Амелии. Видимо, малыш Ройси хотел привлечь моё внимание к вашему сходству. Хороший психолог, лучший, чем кто-либо из нас, он знал наверняка, что я захочу тебя себе, — он так медленно, вдумчиво растягивает свои якобы "размышления вслух", что я невольно начинаю задумываться о том, насколько вероятна такая ситуация. — Ему было выгодно привлечь меня. Цель: запугать тебя городским маньяком достаточно сильно для того, чтобы похитить и убедить, что этим он тебя спасает. Вероятно, был уверен, что справиться со мной, потому, как верный пёс, сторожил тебя каждую ночь, после того, как я забрал оба фото. И Стокгольмский синдром так на руку. Где он держал тебя? — снова выстрел в меня чёрными глазами без зрачков.

    — Бред! Он не рискнул бы мной... Всего лишь подглядывал, строил планы и пытался привлечь внимание в школе... — осипшим голосом доказываю, но предательские слёзы заполняют глаза.

Распечатал моё фото и положил рядом с фото своей мамы?... Для чего? Соседние комнаты... Как он мог не знать, что Джейсон вернулся? Как мог не услышать своим суперслухом, что кто-то есть за стеной?...

          Волна гнева поднимается во мне, но пытаюсь контролировать её и не показывать всего. Нельзя так просто верить всему, что говорят. Я не раз была обманута даже самой собой. 

Я должна верить Рою, если не ему, то никому вовсе...

   — И это не единственное его убийство. Подозреваю, что старика Уильяма на тот свет отправил именно любимый внук...

   — Хватит! Я не поверю ничему, пока не услышу, что скажет он сам, — стараюсь сдерживаться от лишних эмоций. — Ты сам сказал, что уложил на лопатки Уильяма и чуть не убил Джеймса! Может, это ты убил ненавистного отца-садиста?

   — Я хотел... Очень хотел, поверь мне. По приезду мы по старой традиции взялись драться с Джейми, во дворе позади дома, пытаясь понять, кто чему научился, кто сильнее. Мама хотела нас разнять, но не выдержала созерцания и пошла делать лимонад. А старый садист вышел полюбоваться. В какой-то момент, когда я почти вырубил Джеймса, он потребовал, чтобы мы прекратили, сказав: 

   — "Хватит уже, я всегда думал, что вы прославите нашу военную доблесть, нашу кровь, наш род... но вы оказались дефектным, бракованным товаром, зачатые не от Бога, а от Сатаны в медицинском халате. Зря потраченное время. Только из Роя вышло вырастить достойного солдата, ни одному из вас и рядом не стоять с ним, с мальчишкой, которого сама природа сложила по клеточкам. Божья воля, а не грязные руки того паршивого докторишки. Нас с Сисси обманули! Вы оба — отбраковка, отсев, генетический мусор из пробирки. Хорошо, хоть благодаря одному из вас гены Геллофри наконец обрели свой завершённый вариант, хоть чему-то вы послужили!"

   — Мама тогда уронила поднос с лимонадом и начала оседать, — Джейсон продолжает вспоминать и пересказывать события давних лет, и я боюсь малейшим звуком отвлечь его. — Её первый сердечный приступ и инфаркт. Он ранил её в самое сердце, понимаешь? Даже не нас, родных сыновей, а её! — он говорит с такой неприкрытой обидой и чувством несправедливости, что они передаются и мне.

   — Я бросился к ней, а со второго этажа, с помощью дерева, спрыгнул вниз мелкий. Мы занесли её в дом и вызвали скорую. Рой не отводил глаз от неё и не моргал. Меня даже охватила ревность, когда она позвала его, едва придя в себя, — он набирает побольше воздуха, словно перед прыжком в пропасть, и продолжает: — Я взбесился. Но когда отец вошёл в дом и направился к нам с её именем на устах, я вовсе утратил контроль и набросился на него, вытащил на улицу и начал избивать. Он не потерял сноровку, но возраст и потрясение сыграли против него. 

   — Где был твой брат? — спрашиваю, пытаясь представить картину происходящего.

   — Он и начал меня оттаскивать от отца, едва пришёл в себя. И я снова вломил ему... перестал различать, кто где. Было страшно потерять ещё и маму из-за старого бездушного куска дерьма, я готов был убить их всех, даже не осознавая. Тогда меня и обездвижил племянничек, только с ним не смог справиться... Это вызывало ещё большую ярость, ведь доказывало, что отец прав: мелкий действительно лучше нас обоих. Одержав верх над Джеймсом дважды, я не смог совладать с мальчишкой... Я, прошедший ад тренировок отца, прошедший несколько горячих точек и опасных операций, закалённый разведкой и войной, был скручен и связан этим... пацаном... —  снова невесело хмыкает, и я до конца не могу понять его реакцию. 

   — Он — твой сын, — продолжаю тихо настаивать. —  И зачем ему убивать деда?

   — Не простил нанесённую Сицилии боль. Она тяжело оправлялась от потрясения. Именно младший настоял, чтобы отца не пускали к маме. Она больше месяца провела в больнице и именно с тех пор начала понемногу терять рассудок: стала разговаривать с уже мёртвой Амелией и своей покойной сестрой Вайолет Уинстон. Его гнев копился.

   — Пообещай сделать тест ДНК, Рой — твой сын, я уверена. Твой и Амелии... — теперь действительно уверена в этом, не знаю откуда, но надо убедить и его.

           Джейсон слезает со стола, словно вспомнив о чём-то, но подходит ко мне.

   — Теперь уже не важно. Ты родишь мне ребёнка... — говорит тихо и нежно, прикасается тыльной стороной руки к моей щеке и проводит по волосам, а я смотрю лишь с жалостью на человека, отчаявшегося настолько, что больше не видит где реальность, а где героиновый бред. —  Поэтому я сейчас вновь наберу еды, и ты послушно всё съешь.

   — Иди к чёрту! —  стараюсь игнорировать его, прикрываю глаза, но вскоре он оказывается снова рядом, с тарелкой, и мне приходится позволить себя кормить. 

         Затем он уходит, а я изнурённая стрессом и спорами с ним, впадаю в тревожную дремоту, где мне сниться, как падаю со скалы в кровавую реку, тону в собственной крови, затем сгораю пеплом от беспощадного солнца посреди пустыни и потом снова тону в своей крови...

         Просыпаюсь от неясных звуков возле себя. Джей выгружает пакеты с едой и водой, медикаменты.

   —  Моя изрезанная спина не кровоточит...

   — Потому что обработал все порезы медицинским клеем, сверху специальная ткань и несколько скрепляющих лейкопластырей. Они неглубокие, заживут быстро. Лежи как можно спокойнее, — его интонация сейчас похожа на тон старшего брата, наставляющего сестрёнку.

   — А если ничего не выйдет? Если она не возродится? — хочу найти брешь в его броне и алгоритме действий.

   — Лимайала дала мне надежду. В бреду, она звала меня "Джейси", признавала, что она — Амелия, и пришла спасти, убедить меня не искать быстрой смерти ради встречи с ней. Я поверил: она не могла знать всего, что знали мы с Ами. И эти похожие шрамы на спине... рваные неровные, порезы и ожоги, стянувшие кожу... слишком отчётливо напоминали крылья... Я должен был её спасти, — он закрывает лицо руками, затем заправляет часть волос за уши.

   — Но ты ведь хороший солдат... воспитанный гордостью семьи Геллофри... ты не проговорился, и они запытали её до смерти? —  осипшим голосом констатирую факт, уже предчувствуя итог, и снова обоняние атакует запах крови а тело охватывает дрожь.

   — Я не мог: от этого зависели жизни многих людей, — произносит тихо, но с чувством. Мне сложно представить, как каждую минуту он боролся с болью и тяжёлым выбором внутри себя, но я словно чувствую отголоски этого непрерывного мучения. 

   — Они убили её?

   — Её убили наши, когда пришли освобождать пленных, и среди них был Джеймс. Это он приказал, считая, что она не подлежит транспортировке. Кроме того считалось, что она на стороне врагов, он не стал меня слушать, снова всё отнял. Не прощу... 

   — Джей, послушай... знаю, это трудно воспринять... Но половины всего, о чём ты говоришь, могло не быть в реальности. Тебя пичкали наркотиками и химией, чтобы расколоть; жестоко пытали; наверняка лишали сна и нормальной еды. На твою психику воздействовали так, что ты, возможно, разучился отличать реальность от галлюцинаций и снов...

   — Хватит, тебя не было там... — произносит тихо, но с угрозой.

          Замолкаю. Нужно время, чтобы посеять в нём зерно сомнения, и чем больше буду настаивать, тем меньше шанса у зерна прижиться. Пусть сам обдумает это.

          Но начинаю всё яснее понимать: Лимайала... так похоже на Амелия... Была ли там вообще хоть какая-то женщина? Мексиканка в Ираке, со знанием английского? Психолог, практикующий гипноз? Похожая на Амелию, но умная, смелая, с твёрдым характером, какой никогда не была нежная Амелия. Не то ли это, о чём он мечтал? Амелию смогли одурачить и убедить, она, видимо, была мягкой, слабой, добросердечной. Именно это разлучило их и злило Джейсона. Под действием пыток и тяжёлых препаратов он вполне мог создать себе спасительный образ такой девушки, как он хотел. Сильна, коварна, красива, не сдающаяся, несмотря ни на какие пытки и страдания. Она хотела выжить любой ценой, по его словам, и, даже просила оживить её в другом теле, если погибнет. Это слишком не похоже на реальность, но достаточно на его фантазию. То, за что он цеплялся, чтобы выжить и не сломить себя, солдата, верного родине, и человека, которому есть за что бороться. Ему нужна была надежда, и он придумал её себе.

           Амелия... Лимайала... Ами... лия... Лила... Лимаяла... звучание и почти те же буквы... Легко ли поверить, что у неё раны на спине, такие же, как у неизвестной девушки из Саванны? Как много шансов, что своего человека, хорошего специалиста, они будут насиловать и кинут в яму смерти под палящее солнце, за то, что она не справилась с пленником и не выудила информацию? А шанс что дипломированный психолог будет говорить пленнику о странных обрядах воскрешения через смерть тридцати человек, существует ли он вообще?

           Джей, Боже мой...  Прячу лицо в мягкий, как одеяло, матрасик, чтобы не плакать. Вспоминаю ту часть кожи с жуткими шрамами, что видела у него на груди, плечах, ключицах. Они сломали его... Он не выдал своей военной тайны, но ценой этому стала его психика...

Что тебе пришлось пережить, если твой мозг создал свою личную страшную сказку, но со светом надежды в конце тоннеля? Джей, как жестока к тебе твоя жизнь, ведь ты видишь надежду там, где её вовсе нет...

   — Не плачь... ты же сильная... осталось немного... потом мы будем счастливы, — он снова гладит меня по волосам, и мне даже нечего ответить. Хотела бы гордо отдёрнуться подальше от его рук и испепелить взглядом, но знаю, что наградой мне будет жгучая боль десятков резаных ран. Каждый раз мне кажется, что там остались лишь лоскутки кожи, и, если я двинусь, они все отваляться, оставив голое мясо.

   — Сильная?! — сдавленно мямлю с горящей внутри яростью. — Как ты не поймёшь? Я не выбирала это, никто не спросил, меня просто кинули в котёл с кислотой, в логово змей. Только с ним наконец почувствовала себя просто человеком: слабым, зависимым, тем, о ком заботятся, кого могут защитить, кого могут любить и принимать со слабостями и проблемами...

   — Прости... Уже не повернуть назад, я зашёл слишком далеко, чтобы сомневаться...

   — Что будет со мной, если не выйдет? — снова поднимаю этот вопрос. Голос звучит совсем потерянно. — Убьёшь меня и будешь пробовать с другой? Снова тридцать смертей? — дыхание перехватывает от этой мысли.

На мне должно всё закончиться... добиться этого любым способом...

       Он подходит к столу сбоку и, наклонившись надо мной, тянет за край матраса в сторону от себя, таким образом аккуратно сдвигая меня с середины ближе к краю стола, и неожиданно укладывается на него спиной, рядом со мной, устремив взгляд в потолок. С трудом удерживаю себя от вопроса: "Что ты делаешь?"

   — Отпущу тебя и покончу со своей жалкой жизнью... Мне больше ничего не нужно...

       Это так неожиданно, как удар под дых от близкого человека. Как то, что делали со мной мама и папа, только физически... Я не ждала такого ответа и снова мой внутренний мир переворачивается с ног на голову, вся логическая цепь, планы и мысли рушатся.

   — Можно ведь уехать, как ты и хотел... далеко, где никто не слышал о тебе, начать жизнь заново на новом месте... —  начинаю спонтанно уговаривать его, даже не успев подумать и взвесить все минусы этой затеи.

Почему нет выхода с наименьшими потерями?... Я буду стоять перед таким же выбором как и он, при малейшем шансе спастись...

   — Что, принцесса, ответ принёс облегчение, но не готова заплатить цену? Ты ведь вовсе не веришь в успех моей миссии, не так ли? Так что же тебя смущает? Что маньяк, убивший столько людей, будет мёртв? Разве не это идеальное окончание нашего триллера? — невесело ухмыляется он навстречу высокому потолку заброшенного помещения.

   — Моя психика не выдержит ещё одной смерти на моей совести... — жалобно произношу, как обманутый и брошенный ребёнок.

   — Я не на твоей совести, ты даже не увидишь этого. Поберегу тебя от кошмаров ещё и с моим участием, —  поворачивается ко мне лицом.

   — Тебя ищут, преследуют; чувствуешь себя загнанным зверем. Я также себя чувствовала, когда ты охотился на меня. Но ты можешь уйти, спастись, попробовать жить по-другому: уехать в другую страну, освоить новые горизонты, найти себя, не будучи привязанным ни к чему. Ты свободен в выборе дальнейшего... Незачем умирать...

   — Уедешь со мной?... Сейчас... всё бросить и улететь в Швейцарию или Норвегию? Красивая природа, редкие животные, тёплые течения на побережье и умеренный прохладный климат... —  он закрывает глаза, словно представляя то, что описывает. — Фъёрды, луга, зелёные леса, удивительная система пещер.

   — Да... —  отвечаю тихо, сама того не ожидая от себя. Снова Сс. Всё верно, мне ведь нужно бороться за его доверие и выживание.

   — Ты ведь тоже теперь убийца, общество не прини... что?! — он наконец осознает мой ответ и с недоверием на лице поворачивается ко мне, из левого глаза по щеке соскальзывает слезинка и теряется в чёрных волнах моря его густых волос.

   — Если не будешь больше причинять мне боли... На первое время: помочь тебе обустроиться, привыкнуть к людям, найти работу. Буду рядом и поддержу тебя, но, потом, надеюсь, сможешь отпустить меня к родным, — произношу медленно, заранее готовя его к интонации, содержащей "но".

   — К родным? Или к нему? — спрашивает резче, чем, наверное, хотел, громко втянув воздух. Вздрагиваю от неожиданности, и он тут же слегка прикасается к моей щеке, затем голове и гладит. — Прости, не хочу тебя пугать. Я уродлив... со всеми этими шрамами... Ты поэтому описала сказку о Красавице и Чудовище? Готова поехать со мной добровольно в качестве пленницы, терпеть меня и помогать ради надежды, что смогу тебя отпустить. А если не смогу? — он пристально глядит на моё лицо, улавливая каждое мелкое движение мышц и взгляда.

          Молчу, пытаясь обдумать наперёд то, что предложила ему. Как поступить правильно, чтобы никто не пострадал? Что если... ? Сможем ли мы забрать Пола? Смогу ли выиграть чуть времени с малышом?

   — Глядя на тебя, вижу теперь не только Амелию, но и Селестию, такую, которой не видел и не знал раньше. Для тебя я всего лишь старый одинокий псих, изуродованный и морально, и физически... Но я не чувствую себя взрослым. Мою жизнь словно украли: она прошла где-то мимо, и я застрял в том моменте, когда упустил самое важное — семнадцать лет. Она ещё смотрела на меня украдкой, тяжело вздыхала, а глаза блестели невыплаканными слезами. Но я потерял её насовсем, когда родился ребёнок: она больше не видела никого, кроме своего малыша Ройси. Он был вторым, кто украл её. Отобрал даже мимолётные взгляды и убил окончательно мои пустые, но ещё подающие тогда признаки жизни надежды, что когда-нибудь она одумается и выберет наконец меня.

   — Ты не старый, не уродливый и не псих, — я так убедительна, что не могу точно сказать, насколько искренни мои слова. — С самого начала хотела тебе помочь, когда узнала, что всех этих девушек калечил не ты. Может, потому, что ты близкий человек Роя, его семья; потому, что прошёл все виды жестокости на своём пути, и нет больше никого, кто бы пожалел и попытался тебя спасти; или потому, что ты тоже заслуживаешь своего кусочка счастья... И ты так же одинок внутри, как я, непринятый, ненужный, будто бракованный с рождения. 

   — Так хочется тебе верить, —  он смотрит на меня странно, с болезненной надеждой и с болью, будто заранее подготовленный к разочарованию. Помню этот взгляд у другого, моего любимого Геллофри.

"Как бы я хотел, чтобы это сейчас не было твоим притворством..."

           Ласково улыбаюсь воспоминанию, совсем забыв, кто передо мной сейчас. Я отдалась ему душой и телом, Рою. Не знаю, в какой именно момент, и было ли это им спланировано, но дело не в синдроме. Это был осознанный выбор. Я сама сдалась и доверилась другому человеку... И в ту минуту уже всецело раскрывала перед ним свою уязвимость, пока он думал, что всё ещё притворяюсь ради свободы. Хотела его обмануть и обманула себя. Но всё же я сама приняла это решение.

           Сравниваю в голове. Вот оно, действие Стокгольмского синдрома: мне жаль Джея, я оправдываю его и хочу спасти, мне больше не страшно, несмотря на боль, и я не хочу его смерти, что-то чувствую к нему — странную родственность душ, доверие, жалость, взаимопонимание, сопереживание, всё, что не должна чувствовать к преступнику. Но нет того удивительного чувства, как к Ройситеру: нет волшебства, нет притяжения, желания, нет сладкого воздуха, которым хочется упиваться и давиться от жадности, прося ещё и ещё, нет внутреннего сумасшествия, сладостного щекотания внутри.

           Внезапно он целует меня, я отодвигаюсь и резко вскрикиваю от волны боли по натянутой коже ран.

   — Дьявол! Прости! — он вскакивает и начинает метаться в поисках чего-то. — Я сейчас найду... сейчас... где-то тут... найду препарат и вколю тебе обезболивающее... опять я... — он на секунду замирает, закрывает руками глаза, а затем запускает пальцы в волосы и жалобно смотрит вверх.  — Потому я и не хочу так жить... Не для кого... — его взгляд снова наполнился каким-то опасным туманом, и я скорее чувствую, чем вижу, что его глаза уже не метаются в поисках лекарства для меня, а уверенно глядят туда, где он из сумки доставал героин в прошлый раз.

   — Джей, очень больно. Ты обещал мне укол, становится невыносимо... — он всё ещё не отзывается, потому перевожу тему. — Но мне важно знать... Ты сказал месячный запас крови. Пробирок всего тридцать, верно? Нужно выпивать по одной в день или можно ускорить процесс? Послушай, у Пола нет времени... Я понимаю, как для тебя важно то, что ты делаешь. Тебе надо убедиться, поэтому во всём пойду тебе навстречу, всё вытерплю, только давай сделаем это поскорее и заберём малыша и уедем все вместе в твою Норвегию. Давай хотя бы ему подарим немного счастья, которое он тоже заслужил, — я тараторю так быстро, не давая своему похитителю сказать и слова, привлекаю к себе и отвлекаю от мыслей о наркотиках.

          Понимаю, что надо ещё что-то сказать, но нельзя говорить то, что я сейчас поняла. Он не способен адекватно это воспринять. Нужно отвлечь его и объясниться.

   — Этот малыш, я вспомнила его и улыбнулась. Он необыкновенно умный и добрый, но сильный и смелый. А уж какой у него нюх! Уверена, ты точно оценишь, ведь вы тоже все с обострёнными чувствами, — стараюсь быть убедительной, пусть решит, что думала о мальчишке, а не Рое. 

   — Я похож на того, кто будет оформлять бумаги на усыновление? Нам нет смысла тащить за собой безнадёжно больного пацана, —  холодно заявляет человек, которого должна бояться.

   — Как раз есть! Огромный смысл! Вместе мы сойдём за семью и не привлечём лишних подозрений! А учитывая его состояние, всё пройдёт без проволочек. И я не буду сходить с ума, находясь в другой стране совсем одна... Я пообещала ему, понимаешь? И что, если получив любящую семью, он вдруг пойдёт на поправку? — в моём голосе столько надежды. Мне кажется, что я убедительна, и в этом есть смысл, потому с вдохновенным нетерпением жду его решения.

   — Хочешь сказать: "совсем одна, наедине с убийцей и психопатом"? — язвит мне, но именно его самого и поражает яд этих слов.

   — Не нужно ничего оформлять, — игнорирую опасную тему и настаиваю на своём. — Ты можешь просто забрать его из больницы, сказав, что ты мой друг... похитить, — очень осторожно произношу последнее слово и тут же тараторю дальше, не дав ему опомниться и отказаться: — Мы могли бы уехать прямо сейчас и чуть подождать с возвращением Амелии, пока... пока у него есть ещё немного времени... а потом, обещаю, я завершу всё с тобой до конца, приму твои условия, чтобы ты знал, что сделал всё... и просто не получилось... Я останусь с тобой и поддержу тебя, сколько смогу...

   — Сама себя слышишь? Ты бы себе поверила? — холодно и презрительно спрашивает меня, но я-то понимаю, что это он боится доверять. Я себе верю. — Ты не такая, какой ожидал тебя принять, но всё равно не поверю в это. Мне пора. Я навещу твоего пацана: хочу обдумать это. Когда вернусь — покормлю тебя.

   — Есть возможность, что ты вернёшься с ним? — гляжу ему прямо в глаза, когда подходит сделать мне укол. — Эта сторона руки уже болит, там синяк, наверное...

   — Есть и другие места, — не успеваю опомниться, как он задирает платье и приспускает одноразовые медицинские трусы-памперс, смазав мокрой ватой место на ягодице, втыкает в меня иглу. Вздрагиваю от неожиданности укола и пугающих мыслей и сразу всхлипываю от боли. В следующий миг уже ощущаю крупную ладонь на своей пояснице, прижимающую меня к столу. К горлу подкатывает комок, в глаза приливает волна слёз. — Держу, чтобы ты не вздрагивала и не причиняла себе ещё больше боли. Сейчас станет легче. 

           Я благодарна за то, что он успокоил меня. Не хочу думать, что вид моей голой задницы может привлечь его. Платье снова прикрывает мой голый зад, и я тихо вздыхаю с облегчением, надеясь что он этого не услышал.

Услышал, подарочек, с его-то слухом! Я не понимаю, почему он до сих пор не отымел тебя по всем правилам. Хочу на это посмотреть... Хотя... я же говорил, что он  — долбаный псих...

   — Я бы с удовольствием прирезала тебя снова... — тихо рычу сквозь зубы.

   — "Снова"? Дискутируешь с ним? — слышу голос издалека. — Тебе помочь?

   — Здесь ты ничем не поможешь. Просто рада, что прикончила эту мразь, начинаю гордиться этим, — злобно отвечаю и слышу, как он уходит, а в голове снова чисто и пусто...