Выйти из машины – всего лишь полбеды, тяжелее было перебирать ногами вдоль мощённой безлюдной улицы, где зелёные фонари придавали ещё более фантастический вид тёмно-фиолетовому небу Онуэко. Не оборачиваться назад – постулат души, который ни на чём не основан. Просто так нужно. Зачем-то жить дальше, пройдя через столько мучений. И для чего всё это? Эйл не понимал. Своё детство он презирал, как и в прочем, реальность. Презирал всё, но недовольного юношу хранил в тёмном шкафу. И даже случай с Вагнером той злосчастной ночью оказался будто бы пустым местом. Но Эйл вытерпел всё лишь потому, что не позволил и секунды думать о себе. Пустить праведный гнев на Джо – значит подставить всю его планету Онуэко, так как Вагнер влиятельный дипломат. Терпеть, чтобы никто не пострадал.

       Мощёная улица в какой-то момент перестала казаться незнакомой местностью, даже сроднилась всего на несколько минут, пока Эйл загадочной тенью в длинном пальто шагал по закоулкам, словно он тут раньше был. Куда идти – не так важно, главное, что не назад.

         В голове прокручивались события бала, начиная с громких обещаний, которые Эйл в безумном сплетении чувств выдал без зазрения здравой мысли, и заканчивая Джо и его розовыми злыми глазами. Как было приятно на миг встать на его место, показать себя в обличии монстра, но сейчас вновь наступила апатия, слабость и тошнота. Когда Эйл в последний раз ел?

        Усталость накрыла с головой. Хотелось облокотиться об стоящее рядом здание и перевести дух – почему-то хотелось смеяться. Нелепо и во всю пасть, прямо как это делал Исаия. Смеяться хотелось от бессилия, потому что для смеха не было ни одной причины, и оттого, по вселенской глупости или задумке, он был единственным выходом, чтобы раскрыть пасть шире и прокричать так, чтобы никто не понял, что ты кричишь.

       Но молчание всё также окутывало тёмный район Онуэко, а Эйл всё также зомбировано и мрачно шагал по дорожке вдоль домов, всё куда-то идя. Его руки только начали во всю трястись после пережитого – образ Джо не выходил из головы, но какой-то комок в горле не давал Эйлу и шанса прокричать: «Да чтоб вы все сгорели!», потому что он так устроен, что если и придётся на кого-то облить бензин, то только на себя. И убить Джо он не смог. А в прочем, это и не входило в его планы. Но что за таблетки он ему подсунул?

Я впервые готов молиться, потому что боюсь, что вдруг просчитался с пропорциями, и он всё-таки умрёт...

       Эйл повторял раз за разом в голове все компоненты этих таблеток, вспоминал каждую цифру, которая определяла дозу. Он не боялся даже ни сколько его смерти, а...

      Чёрная машина внезапно подъехала к учёному, аккуратно останавливаясь прямо у бордюра. Эйл замер, с недоверием посмотрел в сторону тёмной машины со старой маркой. Чёрный капюшон пальто медленно сполз с лица Эйла, пока тот безразлично ждал продолжения чего-то неизвестного. Его бледные губы были сжаты, челюсти сдавлены, а усталые зелёные глаза грустно смотрели на отражение себя в окне тонированного авто. Стекло опустилось. За рулём сидел Рагон. Он нахмурился, замечая, как плачевно состояние учёного, и прохрипел:

– Садись.

– Я уже накатался, – нелепая улыбка скользнула по лицу Даниелса и в эту же секунду испарилась.

– Меня попросил Свидригайл отвезти тебя к нему. Если хочешь, могу по пути купить что-нибудь, ты выглядишь бледным.

Даниелс поднял взгляд на худого такого же бледного мужчину с острыми чертами лица и пронзительными глазами голубого цвета. Ещё Эйл заметил, что между клыком и боковым резцом была щель у мужчины, что придавала его виду клыкастость и необычность.

– Тогда и себе что-нибудь купите, сами бледны не меньше, – снова скользнула мимолётная улыбка... Кажется, Рагон понял, что Даниелс на грани нервного срыва. Мужчина вздохнул, поправил светло-русые волосы и протянул протеиновый батончик через окно автомобиля.

– Все проблемы от неправильного питания, – пробормотал он, смотря исподлобья на удивлённо уставившегося Эйла, который смотрел на батончик, как на немыслимое явление.

       Даниелс осторожно взглянул на водителя и заметил, что такой хмурый дядька шутить не будет. Худощавое бледное лицо мужчины очерчивалось тенями мрачной улицы, потому его вид казался от этого ещё более грозным.

        Даниелс молча взял батончик и сел на пассажирское переднее место, а Рагон вставил ключ зажигания и крутанул руль на широкую дорогу. Эйла немного удивило, что такие древние машины с самостоятельным управлением ещё существуют.

        Они молча доехали до невзрачного серого дома на окраине купола. Эйл то и дело поглядывал на водителя, пытаясь словно прочитать по его хмурому лицу и такому знакомому для себя усталому взгляду, что онуэковец думает. Но решиться что-то спросить вслух у Эйла не было никакого желания, и дело не в страхе или в ощущении внутреннего противоречия ситуации, а банальной засухи в горле, из-за которой хотелось молчать. Это желание охотно разделял Рагон, иногда лишь поглядывая на нетронутый Эйлом протеиновый батончик.

       Рагон заехал в гараж и, поставив машину, отпустил руль и устало посмотрел на Эйла, который залипал в окно, рассматривая светлое помещение.

– И даже не притронулся к еде. Ладно, Каль мне говорил, что ты раньше очень любил кушать. Здорово тебя жизнь потрепала, – вздохнул мужчина и вышел из машины, жестом зазывая Эйла, который удивлённо расширил глаза и, нервно обдумывая сказанное, схватил батончик с бардачка и засунул в карман пальто.

– Откуда хирург обо мне что-то знает? Исаия рассказал? – выходя из машины, Даниелс хмуро смотрел в спину Рагона, словно тот сказал что-то ужасное и убийственное.

        Мужчина ничего не ответил, открывая дверь в дом Свидригайла. Эйл понял, что ответа от него не получит и поспешил за ним вглубь дома, чтобы расспросить самого зачинщика их ночной встречи.

По дороге в главный зал Рагон вновь захрипел усталым голосом:

– У нас сегодня будет пюре с курицей на ужин, мне принести тебе порцию?

        Эйла одновременно раздражала и смущала забота от мрачного высокого хирурга, который несколькими днями ранее вёл себя с ним отвратительно и грубо не меньше Каля.

– Обойдусь, – процедил Эйл вполголоса, явно стараясь не подавать виду, что на мгновение успел замечтаться о вкусной еде, но гордость не позволяла принять предложение. Уж больно ему не понравились эти два хирурга, потому оставаться здесь Эйл долго не хотел, но чувствовал, что сегодняшняя встреча сильно повлияет на него.

        Войдя в зал, он увидел небольшое, но уютное помещение с креслами, ковром, фортепиано, зашторенными огромными окнами и шкафами с книгами и наградами за врачебную деятельность. Эйл был всегда внимательным, прежде чем начать более тесное знакомство с кем-либо, потому заметил, что все награды были от годов двадцатилетней и двадцатипятилетней давности. Современных наград нигде не было видно.

– Добрый вечер, Каль Свидригайл, – первым поздоровался учёный, завидев хозяина дома за одним из кресел.

       Седовласый мужчина в ответ ему лишь кивнул и поднял взгляд, сняв очки для чтения и потирая морщинистую переносицу. Мужчина был чем-то взволнован – именно это подметил про себя Эйл, замечая, как сильно хмурится старик, который тут же указал пальцем на что-то у порога комнаты.

– Мальчишка, тапочки надень, – Эйл проследил взглядом, куда указывал Каль, и увидел домашние чистые и, судя по всему, недавно купленные тапочки. Не став возражать и без того хмурому хирургу, Даниелс послушно сунул в них ноги и протопал к указанному таким же немым и холодным жестом пальца креслу. Он скромно на нём расположился, ощущая неловкость, ибо старик в льняном голубом халате вальяжно расселся на кресле напротив, закинув ногу на колено. Свидригайл чуть дёргал босой ногой в таких же тапочках как у Эйла. Хозяин дома внезапно подал голос, устав смотреть на удивлённо-неловкую физиономию гостя:

– Исаия мне внезапно позвонил и сказал, что ему нужна твоя помощь здесь. Девка, как ты знаешь, в коме уже...

Наперерез хриплому голосу старика Эйл сказал:

– Саталия.

– Ну девка...Саталия. Так вот, несколько дней уже в коме, инопланетный орган забирал все её силы, девушка была не в лучшем состоянии.

Эйл постарался сохранить незыблемое равнодушие, но где-то внутри всё сжалось.

– Но всё обошлось. Я и Рагон о ней позаботились. Жёнушка будет жить и по моим подсчётам проснётся уже завтра. Так вот, Исаия попросил тебя подыграть ему. Видишь ли, она ему уже не доверяет. Но тебе – вполне, ты всегда сохраняешь позицию нравственного и честного человека. Так вот, честный и нравственный человек, Исаия просит тебя безнравственно солгать ей.

Каль заинтересованно ждал реакции Даниелса, который молчаливо слушал, лишь сжимая бледные губы.

– О чём? – отчеканил Эйл.

– Скажи, что, когда она приехала к нам в гости, ей стало плохо, мы её откачали, но в сознание она не приходила несколько дней. Скажи, что ты её изучал совместно со мной и пришёл к выводу, что внутри неё стала пробуждаться сила Марафлай. Это такой «метаморфозный» процесс её становления могущественной марафлайкой.

– А на деле вы её сделали марафлайкой насильно... Что ж, я понял.

– Исаия может на тебя положиться?

– Конечно, – слабая улыбка скользнула по лицу Эйла и исчезла вновь, – только не обещаю, что она мне поверит, я ей не друг, не понимаю причин мне верить.

– Эйл, – вдруг внезапно Каль проговорил его имя без доли яда или какого-то напыщенного пренебрежения, – ты всегда хорошо играл роль добродетелей, сейчас тебе что мешает натянуть обеспокоенную улыбку и притвориться «хорошим доктором»?

– Ничего. Только разве что жалость по отношению к ней. Она страдает с ним.

– Это не наше дело.

– Зато ваше дело лезть в мою жизнь и быть уверенным, что я играю роль, и ещё... Ваш напарник сказал странную мысль, что я раньше любил кушать. С чего он взял?

– Все мы любим кушать. А то, что ты сейчас не любишь, я бы предъявил твоему отцу. Венедикт не изменился, каким был мразью, таким и остался, если не стал хуже, когда ему развязал руки Император, – тонкие губы старика скривились в эмоции неподдельного отвращения, словно имя отца Эйла сопоставимо с реальным ощущением тошнотворного запаха.

Это учёного смутило.

– Вы знакомы лично с моим отцом? – обеспокоено спросил он.

– Да, – гаркнул Каль, делая тяжёлую паузу. Он, словно оттягивая этот сложный момент, позвал Рагона:

– Рагон! Засранец-переросток, ну что за дурацкая у тебя привычка забывать всё, о чём я просил?! Я дважды не повторяю, я, твою мать, трижды из-за тебя повторяю! Принеси уже пожрать гостю и мне заодно чай!

      Эйл с растерянным лицом наблюдал, как старик с такой тонкой худощавой шеей умудряется так по-командирски орать. На миг вспомнился добрый друг-военный, который сейчас где-то, а Эйл даже не знает где и в порядке ли он. Пропасть растёт? Или времена изменились, что их крепкая дружба начала казаться эфемерной?

–Так, бля, уже забыл, о чём говорил... а, Венедикт...– старик не стеснялся выражаться как ему угодно, и ему явно были безразличны напускная воспитанность и сдержанность, – мы с ним были тесно знакомы, потому что он женился на моей сестре.

Повисла тишина.

      Даниелс уставился на хирурга с непросто шокирующим взглядом, а досконально изучающим: он заметил, что старик не седой, а сами его волосы оттенка лунного света прямо как у матери Эйла, глаза хоть и серые, но отдают слегка зеленоватым пигментом, а черты лица скуластые и выразительные прямо как у неё. Каль улыбнулся и продолжил:

– А потому это моё дело, Эйл, лезть в твою жизнь, потому что Ванесса была бы рада, если бы я забрал тебя ещё тогда у сранного Венедикта. Этот кусок мозолистого тела, смотрю, из тебя послушного сынка сделал.

– Поздно Вы спохватились, – улыбнулся Эйл, оскалив зубы и наклонив голову вбок, словно улыбка предупреждала о его страшной ненависти, которая в любой момент готова была обернуться насилием и жестокостью.

– Не подумай, что мне было на тебя всё равно. Как раз наоборот, – и снова старик прервался, всё своё смущение превращая в гнев на Рагона, устремив свой взгляд в темноту коридора:

– Рагон, твою мать, принеси уже моему «сыну» пюре с курицей, где ходишь?!

Оттуда веяло запахом свежей испечённой курицы и молочного пюре.

– Сыну? – как-то возмущённо спросил Эйл, теряя всякое самообладание и уже начав бить пальцами по коленям.

Свидригайл поднял холодный серебристый взгляд на собеседника и, меняя положение ног, с раздражением проговорил:

– Ванесса попросила меня, что если с ней что-то случится, то я тебя заберу у Венедикта и воспитаю как своего сына. Однако... – мужчина тяжело вздохнул и полез за альбомом, который явно приготовил для этого разговора. Он бережно его открыл, прошёлся грустным взглядом и продолжил:

– Вот, гляди сюда. На этой фотографии я и твоя мама. Я половину здоровья похерел на работе, но добился высшего звания в Империи в области хирургии, а твоя мама была одной из самых желанных женщин космоса. О ней мечтали все, и в этом оказалось её главное проклятие. Её красота... ты на неё страшно похож. И это было моей роковой ошибкой привести Ванессу на банкет, где собирались все высшие умы Империи. Среди них был твой отец – Венедикт Даниелс, который тогда избирался членами Совета Главным Учёным Империи, – хирург проговорил всё быстро, словно вовсе не дыша. Он стал переворачивать листы альбома, показывая Эйлу различные счастливые фото его матери и горе-отца. Набравшись сил, с дрожью касаясь альбома, Каль продолжил, замечая, что его слушатель покорно молчит и не задаёт нервирующих вопросов:

– Он увидел мою сестру и влюбился. Хренов извращенец! Какой он учёный! У него мозги не в порядке! Знаешь, что он сделал с твоей матерью?! Знаешь, как поступают подонки?! Они насилуют! Берут всё, что пожелают силой! И ты...тогда был зачат.

      Даниелс смотрел на фотографии альбома, пока старик активно жестикулировал и со всей своей больной фантазией рассказывал, как бы сейчас хирургическим путём лишил Венедикта всего, что делает его «мужчиноподобным». Эйл сам не заметил, как собственные предательские слёзы капнули на лакированную бумагу с изображением внеземной красоты женщины, которая зовётся ему мамой.

– Она меня не любила? – со страхом спросил учёный, подойдя к окну и сжав в кулак шторку. Его взгляд не выражал боли, лишь слёзы одиноко катились вниз. Руки с дрожью мяли шелковистую ткань, а взгляд с наигранным интересом рассматривал детальные узоры вышивки.

– Нет, Эйл, очень она тебя любила, – каждый раз, называя юношу по имени, старик вкладывал еле ощутимую нежность в это слово, но этого было бы сейчас мало, и он это понимал, потому нервно сжимал кулак и разжимал его, пытаясь собраться с мыслями, – ...и вышла потому за этого ублюдка, чтобы не сделать твою жизнь адом! А я, пень тупой, всё надеялся, что в его искажённом разуме появится хоть что-то человеческое, когда родится сын. Как же я был слеп...

Свидригайл перешёл на тон выше, но на последнем слове притих, сожалея обо всём, что было раньше.

– Что было дальше? Почему Вы, Каль, меня не забрали от него?! – голос Эйла стал громче, словно ему было мало, нужно кричать и кричать, чтобы приблизиться к той боли, что он испытывал сейчас. Но Каль Свидригайл знал эту боль не меньше, ощущал обиду на судьбу, которая так жестоко распорядилась и жизнью Каля, и жизнью Эйла.

Свидригайл нервно проговорил, слегка тяготясь рассказывать события тех тяжёлых лет:

– Когда ты родился, всё стало куда лучше, как я тогда и предполагал. Но лишь на ближайшие восемь лет. Венедикт, Нептун его побрал, купил вам с мамой особняк на Земле и прилетал к вам раз в пару месяцев. Я из-за работы тоже не всегда мог быть рядом, но был с тобой куда чаще твоего папаши. Так вот, в дом Даниелсов можно было попасть не всем, лишь семье и парочке человек, в том числе мне, однако...

– Венедикт разрешил в дом тётушку Анну. Да. Я знаю, – сквозь зубы проговорил учёный, отпустив шторку и подойдя вновь к хирургу, заложив руки за спину, – я помню ту ночь, Каль. Когда всё изменилось. Когда моя мать умерла. И когда вслед за ней умер Эйл Свидригайл, а на его место встал этот ужасный, циничный, злой, мерзкий Эйл Даниелс. Не напоминай мне мои похороны, они ни к чему. Мои раны не зажили, нечего на них сыпать. Лучше скажи, почему ты меня не забрал от него?! – Эйл наклонился к Калю, смотря ему в глаза, не стесняясь своих слёз.

Каль тут же поднялся с кресла, роняя альбом, и возмущённо взметнулся к Эйлу, прожигая в нём будто хирургическим лазером дыру, чтобы тому стало то ли стыдно за слёзы, то ли за проявление злости.

– Потому что, мальчик мой, я тебе клянусь, что всё отдал бы, лишь бы вернуться в прошлое и попытаться вновь всё изменить, но вот тебе результат моих стараний двадцать лет назад: меня отмудохали люди Венедикта до ёбанного кровоизлияния в мозгу, положили тухнуть в коматозную камеру* и оставили там гнить в коме на протяжении этих сранных двадцать лет! А твой папаша скрыл от тебя вообще моё существование и вырастил из тебя...

Каль запнулся, тут же успокоившись.

– Кого вырастил? – не унимался Эйл, нависнув мрачной тенью на старика.

– Худого слюнтяя! Тьфу!

Старик разгневанно изобразил плевок в сторону и указал на свои награды на полках:

– Мне Исаия о тебе всё рассказал. И вот погляди на мои награды, сынок, ни одна из них не была получена с уродской целью кому-то там понравиться, кому-то там что-то доказать. Я для людей старался! А ты?! Для чего ты метишь в «трон отца»?!

–Я не собираюсь оправдываться перед кем-то, – прошипел Эйл, тут же отходя от старика подальше, с презрением и грустью подойдя вновь к шторам.

– Но я с Вами полностью согласен. Я – циничный кусок ещё одного мозолистого тела, как Вы выразились, – продолжил Эйл, холодным взглядом окидывая Каля, который хоть и был ниже Даниелса, но всё равно выглядел статно и мудро даже в дешёвом льняном халате, – а потому я занимаюсь наукой лишь в собственных целях. Моя цель – это доказать себе, что этот напуганный мальчик в шкафу покажет себя хоть в роли учёного героем и великим... Жалкое зрелище, Каль, но я говорю тебе правду. Мне нет дела до власти, денег и лицемерного величия, я просто хочу почувствовать себя сильным.

Свидригайл выслушал юношу молча, стоя у кресла и задумавшись.

– Ты достаточно сильный, потому что тот ребёнок, которым ты был, ничего не мог сделать. Дети не обязаны жертвовать собой, а теперь ты этим занимаешься, похерев свою свободу на науку и на Империю! Глупости это!

Хирург подошёл к нему и, взяв несильно за плечи, процедил:

– Наука – это не способ заглушить боль, а твоя искренняя любовь к познанию, а ты взял и превратил это в многолетние страдания, занимаясь учёбой круглосуточно, убивая в себе юношу и создавая образ идеального человека. Прекрати это! Не серчай на мои слова, я говорю тебе правду, пока другие побоятся. Вот и слушай меня внимательно, раз отец тебя ничему хорошему не научил: не позволяй никому собой потыкать!

Эйл стоял с широко раскрытыми глазами и смотрел на старика так, словно ему впервые показалось, что у него есть твёрдое плечо, которое поможет и подскажет. Но почему это плечо появилось только сейчас?

– Каль, а когда... а когда Вы проснулись и как? – спросил он, всё также не мигающим взглядом смотря на Свидригайла. Старик сначала стиснул зубы, уже подумав, что Эйл так пытается избежать темы, но, увидев этот сосредоточенный вид юноши, он понял, что тот всё прекрасно осознал и сейчас всё ускоренно анализирует внутри себя.

– Месяц назад, – вздохнул Каль.

– Как?.. – Эйл тут же пришёл в себя и с потерянным видом спросил, – почему так поздно?!

– Потому что меня поднял на ноги Исаия де Хелл. Я в курсе, кто он такой и что он хочет. Предложил мне сделку. Сказал, мол, ты мне операцию проведёшь, будешь моим собеседником, избавишь меня от одиночества, – старик активно жестикулировал во время своего пересказа, даже подделывая иронично-едкую мимику, пародируя Исаию, – а я тебе взамен дам шанс вернуть Эйла. Но, думаю, он это сделал и для тебя. Ты ему нужен. А ещё ты нужен мне.

Мужчина вновь смущённо сжал губы и стал выглядеть неприступной крепостью, пока вдруг испугано не взглянул на Эйла: тот не смог подавить слёзы, и они полились ручьём по мраморному идеальному лицу.

– Ну-ну-ну! Распустил тут слюни, а ну иди сюда, малец, – хирург обнял учёного, хлопая того по спине, пока тот скрючился, повиснув на Кале и захныкав ему в халат, пока старик брезгливо терпел и морщился.

В этот момент зашёл Рагон с подносом еды и уставился на воссоединение родных людей. Заметив Рагона, Каль скорчил лицо, мол, достал мальчишка этот, отделаться от него не могу, а ну позови его кушать, чтоб отлип от меня! Но Рагон заметил, как смущается Свидригайл от крепких объятий мальчишки, потому проигнорировал его немую просьбу и сам навис над ними огромной тенью и обнял обоих. Старик почувствовал, как хрустнула поясница...

... Спустя неопределённый промежуток времени, когда Фиолетовые Солнца стали тускнеть на фоне приближающегося рассвета, Эйл и Каль до сих пор разговаривали в зале, и не было у них ни капли желания закрыть глаза хоть на час. Эйл с улыбкой рассказывал о своих достижениях, о первых химических опытах, обо всём, уже не стесняясь и не чувствуя себя обруганным ребёнком, скорее мальчишкой, который впервые почувствовал, что взрослым интересны его рассказы.

– ...вот так у меня появился Андрей. Мой лучший друг. Он мне заменил всех, стал родным. Я обязательно тебя с ним познакомлю, Каль! Кстати, а кто такой Рагон? Чем вы связаны?

Свидригайл внимательно слушал и кивал, пока Рагон рядом принёс новый заваренный чай с душистыми травами из сада. Но после последнего вопроса Эйла старик разохался и запричитал:

– Рагон...мд-э, нашёл, что спросить. Рагон – это малявка, которая бегала за мной, ещё когда молоко на губах не отсохло. Он мечтал стать великим хирургом! – старик развёл руками, едко говоря о напарнике, будто его здесь нет, а тот молча помешивал ложкой чай, – а стал лодарём и бездарем! Пока я на него не наору, даже шов нормально не сделает, тьфу! Нашёлся тут мне помощничек...

Но вдруг Каль успокоился, посмотрел на двухметровую «малявку», молча попивающую чай, и спокойно проговорил дальше:

– Однако Раг никогда меня не оставлял. Он ко мне приходил все эти двадцать лет, пока я в коме был... у медперсонала записи были моих гостей, там каждые выходные ошивался рядом со мной он. А когда я очнулся, то первым делом увидел его удивлённую рожу. Ха-ха-ха, ты бы видел его, ну дурак он прям, когда удивляется!

Старик больно бил от смеха по плечу Рагона, а тот спокойно принимал удары и лишь поднял взгляд на Каля и улыбнулся.

– А почему малявка?.. Рагон, Вы не выглядите как ребёнок, малявка тут скорее я, – усмехнулся учёный.

– Потому что Рагону сорок, а мне семьдесят. Да и он для меня всегда будет мальчишкой, потому что я проснулся недавно, видел будто буквально месяц назад обортыша двадцатилетнего с соплёй на майке и с книжкой по анатомии, а тут на те... мужик здоровый, а такой же неумёха. Ладно, в общем, Эйл, у меня есть свой верный товарищ, так что за старика не переживай, у меня есть кому принести мне воды.

– Я рад, что вы ладите! Кстати, а почему вы были так грубы со мной при первой встрече? Зачем всё это было? – задумался Эйл, принимая чай из рук Рагона.

Каль переглянулся с Рагоном и ответил:

– Я хотел посмотреть, каким тебя вырастил Венедикт, не стал ли ты таким же высокомерным и отвратительным. Лучший способ это проверить – вывести из себя, – скривил дед улыбку, больше похожую на оскал ехидны.

Их разговоры утекли вновь в бытовые истории, пока свет уже нагло проникал в зал сквозь шторы. Рагон уснул на кресле, пока два человека, всю жизнь тосковавшие по родным людям, обменивались историями и смеялись, а то и горько вздыхали...

И напоследок Каль привёл Эйла в свою подземную мастерскую, где показал механизм, который он соорудил вместе с Рагоном:

– Исаия разрешил оставить орган Саталии себе, и... не сочти за мизантропию или неуважение к ней, но я поиграл в физика и создал аппарат, работающий на выработке электрического импульса. Я хочу подарить его тебе, потому что... Исаия мне сказал, что есть человек, угрожающий твоей жизни. Убей его, если он посмеет тронуть тебя, как тронул Венедикт твою маму.

Свидригайл протянул удивлённому учёному полимерную экзо-руку, которую как перчатку, можно надеть на кисть. Она железными тонкими проводами обвивала пальцы, становилась продолжение руки с длинными когтями, из которых по воле хозяина экзо-руки выходил электрический направленный ток.

– Внутри неё остатки органа, который формирует импульс. Направь куда тебе нужно руку и на концах этих длинных полимерных пальцев появится ток. Только не забудь снять перчатку, как жопу вытирать будешь!

Засмеялся старик, словно сейчас не держал в руках мощнейшее изобретение для убийств.

Эйл сначала заворожено и с испугом смотрел на железную перчатку с длинными когтями, а потом позволил старику надеть на свою левую руку.

Каль тщательно поправил каждый провод и затем приказал Эйлу подвигать рукой. Железная кисть двигалась в такт основной руке. Учёный с интересом разминал её и влюблёно рассматривал механизм, словно вычитывая зелёными глазами её конструкцию, детали, материалы...

– Это восхитительно, мой добрый...– Эйл запнулся, не зная, как назвать своего родного дядю.

– Твой добрый старикан. Исаия мне рассказал, как ты всю жизнь справлялся со всем один, от тебя много требуют, от тебя многое ждут... Но теперь есть я, обещаю, что всегда помогу и подскажу. Побудь хоть со мной маленьким начинающим учёным, мальчишка мой, – тепло проговорил Каль, пока Даниелс разминал руку и глупо улыбался.

Слова вредного старика с хмурящимся лбом и стеклянными серыми глазами выглядели неестественно, однако его желтоватая рука с выпирающими венами нежно поглаживала Даниелса по плечу, словно своего ребёнка.

Эйл молча изучал руку, улыбаясь той злорадно-счастливой улыбкой, как будто маленькому мальчику купили его первый игрушечный пистолет с патронами, чтобы стрелять во всех, кто ему покажется неугодным.

– Элегантная работа, я уже счастлив, что ты мой дядюшка.

Эйл улыбнулся ещё шире во тьме мастерской, и в этой тьме Калю показалось, что зелёный цвет глаз неестественно выделяется на фоне бледно-скрывающегося лица учёного.

И всё-таки в его чертах прослеживалось зло. И если у его отца это было материальное, эгоцентричное и бессовестное зло, то у его сына зло походило на огромного кита, способного задавить любой корабль и высосать всю воду из океана, но эта огромная пугающая тварь лишь поедала мелких рыбёшек и избирательно обгладывала костяной ил. Но попадись на его пути акула, кит точно бы её не отпустил. Ему не нравится, когда другое злобное существо пытается с ним тягаться.

Коматозная камера* - особый механизм в больничном отделении Империи для пациентов, попавших в кому. В нём пациент находится в состоянии вегетативного покоя, капсула его переворачивает, не позволяет образовываться пролежням и производит искусственное питание через капельницы без участия медицинского персонала.