11. Откровенность
Что заставляет людей быть откровенными? Чаще всего доверие к своему собеседнику. Обычно нам легче открыться другу, в котором мы уверены, ведь он не осудит, поддержит и встанет на нашу сторону. Однако порой правда способна причинить нестерпимую боль, и тогда откровенность становится оружием в руках врага. Виктор Викторович имел талант обращать себе во благо даже самые неприглядные вещи. Он затеял игру с падчерицей, не сомневаясь, что выйдет из нее победителем.
Полина в испуге прижалась к изголовью кровати, отчаянно прикрываясь одеялом, словно оно могло спасти от монстра — ее отчима. Виктор Викторович смаковал ее страх. Он шел медленно, словно хищник, загнавший жертву в ловушку, и с каждым шагом расстегивал по пуговице на рубашке, обнажая покрытую седыми волосами грудь. От ужаса Полина зажмурилась. Она понимала, что это не поможет, и монстр не исчезнет, но смотреть на него не могла.
Виктор Викторович сел на кровать и схватил Полину за руку. Она распахнула глаза и хотела крикнуть: «Отпусти!» — но не успела даже пикнуть. Отчим притянул ее к себе, и они оказались так близко, что она почувствовала на своем лице его горячее, пропитанное коньячными парами дыхание. Полина попыталась высвободить руку, но Державин не позволил. Он прижал ее ладонь к своей груди и медленно повел ею вниз.
По щекам Полины потекли слезы, но она этого не заметила. Время для нее остановилось, наполняя момент омерзением и страхом. Она взмолилась, чтобы отчим ее ударил, только бы не тронул по-другому, и Виктор Викторович прекрасно понял, чего так боится невинная падчерица. Ужас в ее глазах вызывал в нем победное ликование, но в этом плане Полина его не интересовала.
— Чувствуешь? — прошептал Виктор Викторович, сильнее прижимая Полинину ладонь. — Вот здесь... чувствуешь?
— Нет, — выдохнула Полина, только-только осознав, что плачет.
— Посмотри, Поли... Посмотри на мою грудь. Не бойся.
Но Полина, наоборот, зажмурилась. Взглянуть на отчима было для нее сродни вызову, который она не смела ему бросить. Она знала, что рядом с Державиным слишком слаба, и он, конечно, сможет сделать с ней все, что пожелает.
— Поли, почувствуй.
Виктор Викторович круговыми движениями стал водить ее ладонью по своей груди, и тогда она действительно почувствовала странные бугры под жесткими волосами. Полина осторожно посмотрела на старые, зарубцевавшиеся шрамы, которыми была покрыта вся его грудь.
— Твой новый друг восемь лет назад напал на родного отца с ножом для масла, — сказал Виктор Викторович, прикладывая Полинину руку к самому крупному рубцу.
— Он безумен, Поли, и склонен к жестокости.
— Неправда. Вадим не такой!
— Не веришь? Я могу дать тебе номер его лечащего врача.
— Врача?
— А ты правда думала, что Вадим учился в Британии? Поли, моя милая Поли... — ухмыльнувшись, покачал головой Виктор Викторович, но сразу снова стал серьезным и заговорил без тени улыбки: — Последние восемь лет мой сын провел в клиниках для душевнобольных. Он лечился от неконтролируемых приступов агрессии.
— Восемь лет? Но тогда он был подростком.
— Его безумие начало проявляться еще в детстве. Но мы ему прощали... Думаешь, Виолетта могла просто так разлюбить родного сына? Думаешь, нам было просто мириться с тем, каким оказался наш ребенок?
— Виктор Викторович наконец отпустил руку Полины. Тяжело вздохнул. Ей даже показалось, что на его глазах заблестели слезы, но она не верила, что отчим способен на какие-либо чувства. И тут он действительно всхлипнул.
— Мы, как слепцы, не видели реальности. Мы верили, что со временем это пройдет и Вадик станет нормальным ребенком, но с каждым годом все становилось только хуже. Он превращался в невменяемого дикаря, а мы все ему спускали с рук. Простили даже то, как он поступил с моим псом. Знаешь, что он сделал? Забил нашу собаку тяпкой.
— Я не верю...— Мой Джинк был породистым кобелем, умным, надрессированным. Вадим на моих глазах забил собаку до смерти. Мы гуляли в саду, я давал псу разные команды, и он отлично справлялся. И вдруг Вадим, словно безумец... хотя почему словно? Он выбежал с тяпкой из сарая, где лежал садовый инвентарь, и накинулся на бедное животное. Я не успел ничего сделать, первым же ударом он перебил Джинку хребет и не переставал бить, пока не превратил собаку в кровавое месиво. Виолетта пришла в ужас. Она прорыдала всю ночь, хотела уже тогда отослать сына на лечение, но я не позволил. Я не мог смириться с тем, что мой мальчик ненормальный. И это была моя ошибка...
— Я... я не могу поверить, — шептала Полина.
— Вадим не мог, он никогда бы не поступил так с беззащитным животным.
— И тем не менее...
— Нет! Тут что-то не так! Ты что-то не договариваешь или просто врешь. Ты наговариваешь на Вадима, чтобы нас с ним рассорить. Тебе претит, что мы стали друзьями!
— Полина... Девочка моя, — вздохнул Виктор Викторович и отвернулся. — Ты хорошо влияешь на моего сына, это так. По этой причине я и хотел вашего общения, но в то же время мне страшно за тебя. Я боюсь, что вы слишком сблизитесь, и это приведет к трагедии.
— О чем ты?
— Вадим — твой сводный брат, а не друг. Ты слишком ему доверяешь, слишком о нем беспокоишься.
Полина отвернулась, ей было невыносимо смотреть на отчима. Сейчас он казался ей настоящим, искренним. Впервые за все время, что она жила в семье Державиных, она была готова поверить Виктору Викторовичу, но ее сердце все равно этому противилось. Принять на веру его слова — значит признать Вадима чудовищем. Самое страшное, что Полина вполне могла понять Вадима, если он действительно напал на отца. Неоднократно она сама желала Державину смерти, хотя и стыдилась этих мыслей.
— Полина, знаю, как тебе сложно мне поверить. Чего лгать, я не лучший отец и не лучший отчим. К тебе я часто несправедлив и даже жесток. В глубине души я искренне раскаиваюсь, когда причиняю тебе боль, ведь на самом деле, Поли, ты и Кирюша мне очень дороги. Видимо, я разучился любить, разучился быть настоящим отцом после того случая... Эти шрамы на моей груди, — Виктор Викторович шире распахнул рубашку, — их оставил Вадим. Он напал на меня с ножом, хотел убить. На мое счастье, нож был небольшим и неострым, но раны все же оказались тяжелыми. Тогда я принял самое непростое в жизни решение — отослал сына на лечение.
— Вадим не мог... Нет, ты его чем-то спровоцировал!
— Поли, твое право — верить или нет, но шрамы говорят за себя. Правда в том, что Вадим чуть меня не убил и после этого я не мог ручаться, что он не причинит вреда и Виолетте. Я должен был защитить жену от нашего сына.
— Нет... Вадим не мог... Он... он, наверное, защищался. Ты бил его?
— Хорошо, ты не веришь, что он мог первым причинить мне вред, но что скажешь о моем псе? Беззащитное животное, которое он превратил в кусок мяса, разве оно этого заслуживало?
Полина уже не сдерживала рыданий, она не хотела верить в то, что могла ошибаться в Вадиме, в своем Вадиме — добром, нежном, ласковом! Но ледяной волной нахлынули непрошенные воспоминания. Она ясно видела его, подавленного и виноватого, говорящего, что он не такой, каким она его считает. Он скрывал что-то, из-за чего Полина могла его бросить.
«Неужели признания отчима — правда? — Дикая мысль, причиняющая невыносимую боль. — И что дальше? Как теперь быть?»
— Что ты хочешь от меня? — с трудом превозмогая плач, спросила Полина.
— Я хочу, чтобы ты не питала иллюзий насчет Вадима! Он изменился, научился держать себя в руках, но его сущность осталась прежней. Вадим не опасен, если не подпускать его близко. Не води дружбу со сводным братом, пусть он будет всего лишь твоим названным родственником. — Виктор Викторович не спеша поднялся с Полининой кровати и направился к двери, по пути застегивая рубашку. Его галстук так и остался лежать на полу.
Полина упала на подушки и закрыла глаза, но слезы проскальзывали сквозь опущенные веки. Несмотря ни на что, она знала, что Вадим в тысячу раз лучше своего отца, что даже если он и правда совершил все эти ужасные вещи, то должна быть причина. Она не сомневалась, что Державин рассказал ей не все, и был лишь один способ узнать, что случилось на самом деле. Она откинула одеяло, вскочила с кровати и на цыпочках пошла к двери. Полина прекрасно понимала, как опрометчиво поступает, только ей было все равно.
Вадим лежал в одежде на незастеленной кровати, бездумно глядя в потолок. Когда дверь в его комнату приоткрылась, он даже не повернул голову. Его мысли были далеко. Полина хотела спросить, можно ли ей войти, но слова застряли в горле. Набравшись храбрости, она скользнула в комнату и закрыла за собой дверь на замок. Только тогда Вадим заметил ее присутствие.
— Поли?! Как ты? — Он резко сел на кровати и сразу же схватился за живот, поморщившись от боли.
Полина бросилась к нему и опустилась рядом, легко коснувшись его плеча. Боль Вадима стала ее болью, а любовь к нему наполнила ее сердце без остатка.
— Он тебя снова бил? Тебе очень больно?
— Нормально. Мне вкололи обезболивающее, правда, после него я немного заторможенный, — слабо улыбнулся Вадим и постарался выпрямиться, демонстрируя Полине, что с ним все хорошо.
— А ты? Тебя он не тронул? Я боялся, что после меня отец пойдет к тебе...
— Он меня не тронул, — перебила Полина и опустила глаза, не в силах выдержать его взгляд. Она чувствовала, что он искренне переживает, и стыдилась того, о чем хотела спросить.
— Но что-то случилось... Поли, ты же не думаешь, что я действительно интересуюсь Кириллом как парнем? Я тебе клянусь, что у меня никогда не было даже мысли о чем-то подобном. Кирюша мне нравится, он такой настоящий, искренний... Тебе может это показаться странным, но я действительно воспринимаю его как младшего брата. Поли, я...
Полина не дала ему договорить, приложив палец к его губам, и, как только он замолчал, обняла за шею. Вадим закрыл глаза, коснулся лбом ее лба и опустил руки ей на талию. В спальне воцарилась неспокойная, пронизанная недоговоренностями тишина. Это было похоже на последние минуты перед грозой, когда свинцовые тучи вот-вот должны разразиться дождем, но пока что в тревожном молчании нависают над землей.
Вадим видел, что у Полины заплаканное лицо, и это причиняло ему невыносимую боль. Хотелось поцелуями стереть ее грусть, рассказать о своей любви, чтобы вернуть улыбку, но отчего-то было страшно снова заговорить. Он чувствовал, что нарушить молчание должна она, так будет правильно, и наконец Полина заговорила:
— Я бы никогда не подумала, что ты мог как-то иначе посмотреть на Кирюшу, но я хотела спросить не об этом. Ко мне действительно заходил Виктор. Он рассказал, где ты был на самом деле восемь лет. Я знаю про Владимира Николаевича. Это ведь твой врач?
Полина посмотрела на Вадима, и он вдруг отстранился, выпустив ее из объятий. В эту секунду между ними пролегла зловещая пропасть, где властвовали пронизывающие до костей холодные ветра, а места на теле Полины, которых Вадим только что касался, будто покрылись ледяной коркой. Она поежилась и обхватила себя руками, а когда Вадим от нее отвернулся, почувствовала такую боль, словно сердце проткнули острой спицей.
— Что сказал тебе отец? — так тихо, будто их мог кто-то услышать, спросил Вадим. Он все еще смотрел в сторону, будто говорил не с Полиной, а с невидимым собеседником.
— Что ты был в больнице из-за неконтролируемых приступов агрессии, — ответила она, разглядывая свои обгрызенные ногти. Она даже не заметила, когда успела так испортить маникюр.
— Он рассказал, что я сделал? — Вадим решился украдкой взглянуть на Полину, но она успела поймать его взгляд, и он не отвел глаза
.— Да, рассказал.
— Тогда почему ты здесь? Как ты можешь быть со мной после того, что узнала?
— Потому что не могу тебя оставить. Потому что не считаю тебя подобием твоего отца. Ты — другой.
— Но то, что я сделал... — простонал Вадим, чувствуя боль старой, но не затянувшейся раны.
— Я могу это понять...
— Можешь?
— Бывали моменты, когда я думала о том, что было бы лучше, если бы он умер. Мне кажется, что, если бы у меня был нож, в момент отчаяния я бы смогла его ударить.
— Не смогла бы, — вдруг улыбнулся Вадим. — Ты не такая, ты бы никогда не причинила вреда, даже своему врагу, а тем более не смогла бы убить.
— Но и ты не убивал. Он жив... Живее нас с тобой, — усмехнулась Полина, вытирая мокрые щеки рукавами кофты. Снова она заплакала и не заметила этого.
— Папа рассказал тебе только об этом случае? — осторожно поинтересовался Вадим.
— Нет, он сказал, что все началось с собаки... — Полина в нерешительности закусила губу. Она могла найти тысячу оправданий тому, как Вадим поступил с отцом, но убить беззащитное животное... Как бы она ни любила Вадима, этот поступок мог навсегда остудить ее чувства.
— Джинк был бойцовской собакой. Его подарили отцу уже взрослым и натренированным. Если бы ты видела, как он гордился этим псом. Всем говорил, что собака под стать ему. Когда у нас собирались гости, папа устраивал показательные выступления Джинка. Для этого приказывал отлавливать бездомных собак и кошек. На заднем дворе он построил целую арену. Мы с мамой никогда не присутствовали на подобных развлечениях. Обычно собиралась мужская компания, а нас с матерью отец отправлял куда-нибудь на выходные. Но я видел засохшую кровь на арене... — Вадим перевел дыхание и заговорил тише: — Когда мне исполнилось тринадцать, бабушка, мамина мама, подарила мне щенка ретривера.
Он закрыл глаза и поджал губы, но Полина успела увидеть слезы. Она уже поняла, о чем пойдет рассказ, и боялась услышать продолжение. Полина взяла Вадима за руку и крепко сжала ее, давая понять, что она рядом. Тогда Вадим обнял Полину, прижавшись горячей щекой к ее щеке, и мелкая судорожная дрожь сотрясла его тело, подобно электрическому току.
— Не продолжай, не надо... Я поняла, — успокаивающе произнесла Полина, поглаживая его густые непослушные волосы так, как делала ее мама, когда она плакала. Но Вадим уже не мог остановиться. Ему нужно было выговориться.
— Папа не любил бабушку. Мне кажется, он чувствовал, что он ей не нравится, или его раздражало, что бабуля всегда была со мной ласкова. Он не разрешал маме к ней ездить, а бабушке позволялось навещать нас только по большим праздникам. Мама переживала из-за этого и даже плакала после бабушкиного отъезда, если думала, что никто не видит. Но все равно она слушалась отца, несмотря на то, что любила бабулю. Когда меня сдали в клинику, бабушке сказали, будто я на учебе в престижном интернате и сам не хочу с ней общаться.
— Это ужасно... Я даже как-то не думала о родителях Виолетты... А сейчас где твоя бабушка?
— Через полгода после того, как меня сдали на лечение, отец впервые меня навестил. Тогда он рассказал, что бабушка уже три месяца как умерла. Наверняка ей было слишком больно думать, что я, как и мама, от нее отвернулся.
— Нет! Вадим, нет! Я уверена, что твоя бабушка так не думала. Это все Виктор... Он... он ненормальный! — разозлилась Полина.
Ее бледные щеки разрумянились, прежняя грусть в глазах пропала, уступив место яростной решительности. Вадиму показалось, что Полина вдруг стала выглядеть взрослее и еще прекраснее. Его охватило дикое, нечеловеческое желание обладать ею, взять всю без остатка, сделать своей. Даже боль после избиения не заглушала страсть. Но здравый смысл заставлял держать себя в руках. Вадим положил себе на колени подушку, надеясь, что Полина ничего не поймет. Так и было, возмущение захлестнуло ее с головой, она продолжала говорить, выплескивая со словами свою ненависть к отчиму:
— Какой же он мерзавец! Зачем ему все это нужно?! Он всех старается настроить друг против друга. И мне всех этих вещей наговорил про тебя только затем, чтобы мы не сблизились. Это какая-то болезнь — желать, чтобы близкие не выносили друг друга.
— Разделяй и властвуй, — усмехнулся Вадим. — По отдельности ему проще нами командовать. У него на каждого есть свои рычаги воздействия. Ему нравится манипулировать людьми, заставляя их совершать ужасные вещи. Я ведь не хотел убивать его Джинка. Он не был виноват в том, что его так надрессировали. Только я не знал, как оттащить его от Скуби. Отца раздражало, что мой щенок слишком игривый и шумный. Он постоянно кричал, что я должен дрессировать собаку, а не потакать ее капризам. А дрессировать, в его понимании, делать из щенка кровожадную тварь. Когда в очередной раз отец был не в духе, он вышел в сад, где я играл со Скуби, схватил моего щенка и бросил на арену. Я не успел его спасти.
— Господи... — Полина в ужасе прикрыла рот рукой, перед глазами возникла страшная картина — растерзанный щенок.
— Отец слетел с катушек, когда понял, что я сделал. Он ударил меня, выхватил тяпку и замахнулся. Мама успела меня загородить. Тогда они сильно поссорились. Около недели не разговаривали. Отец уходил рано утром на работу и возвращался под утро. Мама все плакала и плакала. Мне хотелось ей как-то помочь, но она только кричала и говорила, что это я во всем виноват. — Вадим замолчал и посмотрел на Полину, ища в ней поддержки. И она, чувствуя это, взяла его за руку. — Была суббота, и отцу не надо было на работу. Мы завтракали вместе, и мама пыталась помирить нас с ним, но этим только сильнее его раздражала. Позже все было как в тумане: папа взбесился и стал кричать на маму, что это ее вина в том, что я такой. Она разрыдалась, чем еще больше его разозлила. Он схватил маму за горло, и мне стало страшно, что он ее задушит. Я навалился на отца сзади, со спины, тогда он отпустил маму, ухватил меня за руку и перекинул через себя, уложив на стол. Помню звон бьющейся посуды и боль от осколка стакана, он вонзился мне в бок... — Вадим убрал подушку, и приподнял край футболки, показывая старый шрам. — Я думал, отец хочет меня убить. Рукой нащупал нож для масла, хотя тогда даже не понял, что это. Я вонзил его отцу в грудь, еще и еще раз...
— Но ты ведь защищался. — Полина посмотрела в печальные глаза Вадима. Больше всего на свете, ей хотелось вырвать из его памяти все дурные воспоминания. Правда, тогда у него не осталось бы прошлого.
— Мама встала на сторону отца. Они решили, что мне не место в их доме, что я опасен, поэтому определили меня в клинику, где я провел пять лет, пока мне не исполнилось восемнадцать. Потом, как только я стал совершеннолетним, меня перевели в другую клинику, для взрослых.
— Подожди... Так ты все восемь лет был в клиниках? Я думала, что тебя отправляли туда периодически... Державин же сказал, что ты уехал в Британию как раз незадолго до нашего с Кирюшей усыновления.
— Да, но до этого была юридическая спецшкола и интернат для молодых талантов... или как-то так. Фантазии моему отцу не занимать. Он сделал осечку только в том, что отправил меня учиться на юриста за границу, не подумав, что наша юридическая система отличается от британской. Но когда его в этом упрекнули, намекая, что он, видимо, желает, чтобы его сын работал не в России, отец не растерялся, сказал, что основы юриспруденции я изучаю в Англии, но образование продолжу в России. Поэтому ему пришлось вернуть меня домой.
— Получается, если бы Виктор выбрал тебе другую профессию, ты бы мог все еще содержаться в клинике?
— Не знаю, сколько бы я протянул. В последней клинике у меня было некоторое подобие свободы. Владимир Николаевич часто со мной разговаривал, это он пришел к заключению, что я не опасен, хотя мои характеристики говорили об обратном. В первой клинике меня пичкали лекарствами, вот они делали из меня настоящего психа. Как только сознание хоть немного прояснялось, меня снова чем-то накачивали. Я стал срываться на медиков, отказывался глотать таблетки, не давал делать себе уколы. Мне приходилось защищаться, и это расценивали как агрессию.
— Но теперь все позади. — Полина улыбнулась и чуть сжала руку Вадима. — И ты больше не один. Я с тобой и тебя не оставлю.
— Мне казалось, что, когда ты все это узнаешь, не захочешь со мной общаться.
— Потому что ты чудовище?
— Да.
— Но чудовищем была бы я, если бы от тебя отвернулась. Ты ни в чем не виноват. Я на твоей стороне. Честно!
В подтверждение этих слов Полина поднесла к своему лицу его руку и прижалась к ней щекой, а затем пододвинулась ближе к Вадиму и коснулась губами его губ. Но невинный поцелуй быстро перерос в страстный. Вадим крепко прижал к себе Полину, желая чувствовать ее так близко, словно она — часть его тела.
— Поли, — прошептал он, чуть отстранившись. — Я обещаю тебе, что мы со всем справимся. Знаешь, я уже стал откладывать деньги, которые сумел заработать. Пусть пока совсем немного, но со временем у нас будет небольшой капитал, чтобы начать свою жизнь. Ты станешь совершеннолетней, и мы сможем переоформить на тебя опеку над Кириллом. Если мои родители откажутся, это будет непросто, но мы сможем на мои деньги нанять юриста.
— И проиграем дело, — грустно улыбнулась Полина. — Я часто думаю о том, как стать независимой от твоих родителей, но не уверена, что у меня получится. У Державина власть и связи, а потерять Кирюшу я не могу. Тем более твои родители оплачивают ему занятия с физиотерапевтом и развивающие кружки для особенных детей. Это идет ему на пользу, но стоит очень больших денег.
— Знаю, поэтому мы не будем спешить и все как следует продумаем.
— Вместе...
— Вместе.
Вадим снова притянул к себе Полину, и она, сбросив тапочки, забралась на его кровать, удобно устроившись в его объятиях. Он не подал виду, что ему все еще больно. Сейчас это казалось такой мелочью. Полина опустила голову Вадиму на грудь. Впервые она была так близка с парнем, но сейчас, в час раннего утра, когда за окном забрезжил рассвет, а ясное небо залилось алой краской, не осталось места стеснению, все было естественно.
— Поли... — прошептал Вадим, целуя ее в макушку.
— М-м-м?
— Отец ведь не просто так рассказал тебе о клинике. Он не хочет нашей дружбы, боится, что мы слишком сблизимся.
— Да. Ему нужны только картинные отношения брата и сестры для журналистов, — зевая, ответила Полина.
— Тогда пусть так и будет, — хитро улыбнулся Вадим.
— В смысле?..
— Для него. Поли, пусть отец поверит, что ты действительно стала меня бояться. Нельзя, чтобы он начал что-то подозревать.
— Наверно, ты прав. Но только я не знаю, смогу ли... Если он снова попытается причинить тебе боль, я могу не сдержаться.
— Если это случится, думай о Кирилле. Ты должна будешь оставаться равнодушной ради брата, чтобы мы его вытащили отсюда. Мне отец все равно ничего не сделает. К его кулакам я привык. Это лишь временные неудобства.
— Временные неудобства?
— Да, именно так я к этому отношусь. И ты должна. Ради Кирилла, ради себя, ради нас.
Вадим провел рукой по волосам Полины, откинул их назад и коснулся пальцами ее шеи. От удовольствия ее нежная кожа моментально покрылась мелкими мурашками. Она прерывисто вздохнула, чувствуя приятное тепло, разливающееся по всему телу.
— Я постараюсь. Обещаю, — прошептала Полина и снова зевнула, ощущая усталость прошедшего дня и бессонной ночи.
Бороться со сном становилось все сложнее, но ей не хотелось уходить так же, как Вадиму не хотелось отпускать ее. Однако оба понимали, что засыпать вместе слишком рискованно в их положении.
— Поли, ты устала. Тебе нужно идти к себе. Через несколько часов тебе в школу.
— Да... Ты прав. Пожалуй, пойду, — вздохнула она и села на кровати, поправляя смятую рубашку.
— Поли... — Вадим привстал и улыбнулся, глядя на нее сонную.
— М-м-м?
— Я тебя люблю.
Полина замерла, не выпуская из рук края рубашки. На краткий миг она даже решила, что признание ей почудилось, но, когда с лица Вадима сошла улыбка, а между бровей образовалась небольшая морщина, Полина поняла, что он ждет ответа. Ее ответа. Но что она могла сказать, если никакие слова не могли передать всю полноту ее чувств? Однако Вадим неверно истолковал ее долгое молчание.
— Прости... Я не хотел... Тебе лучше уйти, — пробормотал он, боясь посмотреть на Полину. Но она вдруг покачала головой и призналась:
— Мне никогда такого не говорили.
— Но у тебя ведь были парни.
— Да, но они признавались, что я им лишь нравилась, а ты... Вадим, я тоже люблю тебя.
Полина вернулась в свою комнату, когда солнце залило сад утренним светом, а прислуга встала, чтобы готовиться к пробуждению хозяев. Не раздеваясь, она бросилась на кровать и, обняв подушку, уснула спокойным, сладким сном.
***
Что заставляет людей быть откровенными? Чаще всего доверие к своему собеседнику. Обычно нам легче открыться другу, в котором мы уверены, ведь он не осудит, поддержит и встанет на нашу сторону. И в то же время именно близких мы чаще всего обманываем. Полина ушла к себе, а Вадим так и не сомкнул глаз. Он видел, как далеко зашел отец, чтобы поссорить его с Полиной. Но Державин рассказал ей не всю правду. Самое страшное он приберег на крайний случай.
Последние новости в телеграм-канале автора >>> t.me/larina_writer
Bạn đang đọc truyện trên: Truyen247.Pro