От авторов: Это не перевод. (Мы не занимаемся переводами чужих работ). Это лично нами написанный ориджинал.

Приступая к прочтению следующего текста, вы автоматически подтверждаете, что ознакомились с предупреждениями, изложенными в отказе от ответственности.

На данную историю оформлена лицензия. История юридически защищена авторским правом. Мы запрещаем ее копирование и распространение на других ресурсах! Ознакомиться с лицензиями можно по ссылке в профиле автора! 

1

***

Светало.

За восточной грядой высоких скалистых гор уже загорались разноцветные полосы нового дня. Чернильная тьма, усыпанная бриллиантами звезд, подернулась глубокой синевой, которая медленно перетекла в блекло-зеленое марево, а то, в свою очередь, чуть поступилось местом розоватому бархату, застелившему небесный свод приятной для глаз пеленой.

Где-то вдалеке раздалось несмелое кваканье приветствующих рассвет лягушек, и от этого звука Даггер вздрогнул, словно его выбросило из сна, хотя он бодрствовал всю ночь, ни на секунду не сомкнув глаз.

Оглядевшись по сторонам и потуже затянув скрывающую его лицо маску, парень поплотнее укутался в плащ, прячась за теплой тканью от сырого ветра, дующего со стороны реки, и подбросил в костер несколько сухих веток, которые отыскал неподалеку в заброшенных копях еще перед тем, как расположиться на ночлег.

Когда-то на этом месте соратники первого шаха И-Станбада добывали камень для постройки крепости, и нашли золотой рудник. Вгрызаясь в горы, они вырыли сотни золотых и алмазных шахт, на которых королевство обогатилось, и стало едва ли не самым лакомым кусочком для жадных соседей. Впрочем, люди здесь жили не робкого десятка, и стояли на смерть за свой дом и свои рудники. А, когда одному из шахов пришло в голову собрать в ряды своей пограничной армии самых отпетых головорезов со всего мира и щедро одарить их золотом и драгоценностями за верную службу, окруженное кольцом гор королевство стало не по зубам даже Империи.

Даггер посмотрел на догорающий костер, в котором уже почти истлели тонкие веточки какого-то колючего растения, а потом перевел взгляд на небо, где из-за горы появился краешек кроваво-красного солнца. И тут же нырнул рукой за пазуху, проверяя на месте ли рекомендательное письмо, написанное Императором правителю этих земель.

Плотный конверт с восковой печатью надежно покоился во внутреннем кармане куртки Даггера и ждал своего часа. Еще один дневной переход, и послание окажется в старческих руках шаха, которому предстоит решить дальнейшую судьбу его предъявителя. Всего один дневной переход долгожданной, но нежеланной в подобных обстоятельствах свободы, и Даггер снова окажется в загребущих лапках власть имущих, и вынужден будет пресмыкаться перед очередным старым маразматиком.

Перспектива та еще. Но Даггер вынужден был отправиться в это нелегкое странствие, чтобы сохранить свою жизнь и однажды расквитаться с теми, кто посеял смуту в его и без того неспокойной жизни.

Посидев еще немного у тлеющих угольков и здраво расценив, что в сумерках карабкаться по незнакомым скалам будет верхом идиотизма, Даггер перекусил засоленной олениной и только после этого, засыпав кострище песком, направился в путь.

Сумеречный дол Шариз-Хат принял его в свое лоно еще три дня назад, и все тянулся и тянулся вдаль. И не было впереди ничего, кроме змеистой реки, весело поблескивающей на солнце, да мрачных навесных скал по обе ее стороны, у подножья которых росла пожухлая трава и редкие низкие деревца, усеянные гнездовьями черных птиц. А над всем этим синело бескрайнее и безоблачное небо, такое глубокое и бездонное, что порой от него трудно было оторвать взгляд.

Где-то там, вдалеке, где река разливалась в широкое озеро, на каменных подъемах гор был разбит прекрасный город Дэш-Минаб, о котором слагали песни и легенды. Город этот славился тем, что купола его дворцов были украшены золотом, а мостовые перед входом в резиденцию шаха были усыпаны драгоценными камнями и золотыми монетами, которые никто не трогал, ибо земля та считалась священной, и брать что-либо на ней, значило оскорбить Всевышнего.

Желая поскорее узнать, так ли это, Даггер, внимательно глядя под ноги, чтобы не оскользнуться на мелких камнях, стремительным, но легким шагом спустился вниз к реке, вдоль которой пролегал его дальнейший путь, и поспешил к скалистому заслону, скрывающему Дэш-Минаб от любопытных взоров.

Шел он долго, ни на минуту не присаживаясь и стараясь производить как можно меньше шума. Хотя, кроме диких зверьков, в окрестностях никого не наблюдалось, и эти предосторожности были явно излишни. Сейчас многие жители Дэш-Минаба трудились в полях, чтобы обеспечить границы качественным провиантом, и ни у кого не было времени бродить по заброшенному долу в поисках приключений. Тем более что и однообразие местности, и раскаленные белым солнцем камни, и горячий влажный воздух, тяжелой пеленой тумана стелющийся над испаряющейся рекой, которым практически невозможно было дышать, превращали прогулку по этим местам в адскую пытку.

Уже к вечеру измученный и изрядно пропотевший в своих кожаных одеждах Даггер вышел к озеру, где его взору и предстали те самые купола, которые отливали кровавым золотым блеском в лучах заходящего солнца.

Его душа, давно не знающая покоя и радости, сейчас была объята тем трепетом, который испытываешь, когда видишь непривычное тебе величие, и чувствуешь, как оно довлеет над тобой силой своей мощи и красоты.

Даггер застыл, не в силах даже пошевелиться, и смотрел, как темная громада дворца старого шаха погружается в сумрак, а на стенах, в тот же час, загораются огни факелов, и часовые выкрикивают смену караула и хвалу своему Повелителю.

Он стоял так до тех пор, пока вокруг него не воцарилась тьма, и только тогда спешно двинулся по замеченной ранее тропке в обход озера, прямо к караульному посту.

Пока парень шел, он невольно любовался развалинами древнего города, которые выступали из воды, словно окаменелые зубы гигантского зверя, такие же страшные и такие же интересные. Они манили в глубины озера, приглашая изведать древние тайны, но он не поддался искушению, хотя мог поклясться, что слышал прекрасные голоса сирен, зазывающих его в свое подводное царство.

Миновав озеро, Даггер вышел к воротам, которые освещались тысячами факелов, и тут же плотнее прижал маску к лицу, такой смрад стоял от насаженных на пики искалеченных тел мужчин и женщин, детей и стариков, и даже младенцев.

Тошнота подкатила к горлу, и парень ускорил шаг, чтобы как можно скорее миновать ворота и избавиться от приторной горечи, появившейся во рту из-за витающего в воздухе зловония. Но два широкоплечих стражника в кожаных доспехах, поверх которых были накинуты красные плащи, преградили ему путь, скрестив кривые ятаганы перед самым его носом, словно хотели поиздеваться и продлить эту пытку смрадом.

- Ночью вход в город запрещен! - раздался грубый мужской голос одного из стражников.

Он выставил перед собой ятаган и кивком указал на дол.

- Возвращайся утром!

- У меня есть верительная грамота.

Даггер осторожно вытащил из кармана походной куртки скрученное послание всем заставам И-Станбада и передал стражнику, который тут же его развернул.

Глаза верзилы забегали по строчкам. Мужчина нахмурился, но все же, спустя несколько мгновений, удовлетворенно кивнул и отступил в сторону, позволяя парню войти в святая святых Золотого Королевства.

Несмотря на то, что вечер только-только вступил в свои права, на улицах почти не было людей, словно население города выкосило чумой или какой другой болячкой. Впрочем, судя по трупам, развешенным на стенах и воротах, возможно, именно смерть стала причиной этой тишины. Хотя, это нисколько не мешало фонарщикам усердно трудиться, разжигая городские огни, которые дали Даггеру возможность любоваться извилистыми улочками и плавной архитектурой, пока он направлялся вверх по склону ко входу во дворец.

Однако, к удивлению имперца, первое впечатление о пустоте города оказалось обманчивым.

То тут, то там, за плотным пологом теней, сгустившихся в глубине узких проулков, Даггер различал размытые силуэты редких горожан, которые вполне можно было принять за неупокоенных призраков. И только неясный гул их голосов, эхом отскакивающий от каменных стен, свидетельствовал о том, что это обычные люди. Порой слуха имперца касались принесенные ветром струнные переливы кануна и уда, на которых играли в местных мейхане. А заливистый смех продажных женщин звенел из-за плотно прикрытых ставен, завлекая случайных прохожих в свой порочный рай.

По улицам то и дело проходили отряды вооруженной стражи, призванные поддерживать порядок и спокойствие в городе, а так же обязанные следить за тем, чтобы разврат и пьяный угар мейхане не выходил за границы стен, отделяющих благочестивых горожан от обители греха.

Разминувшись с очередным патрулем и наугад свернув в одно из бесчисленных ответвлений улиц, которые подобно запутанному лабиринту заставляли гостей Дэш-Минаба часами блуждать по городу, Даггер неожиданно вышел на большую дворцовую площадь и застыл, сраженный красотой дворца правителей И-Станбада.

Несмотря на то, что его взору всегда была доступна дышащая мощью и подавляющая волю своими колоссальными размерами обитель Императора Кристофа, палаты шаха поражали воображение безмятежным величием и рождали в душе трепетное восхищение архитектурным изяществом.

В центре площади располагался фонтан в виде безликой женщины, льющей воду из золотого кувшина в ладони детей, тянущих к ней свои руки. Эта скульптурная композиция наверняка олицетворяла собой какую-то языческую чушь о Матери Природе и детях пустыни, о которых та печется. Хотя, по мнению Даггера, устанавливать фонтан в городе, единственным источником воды которого являлась стремительно испаряющаяся река, было редчайшей глупостью и проявлением высочайшего царского сумасбродства. И, в то же время, это свидетельствовало о богатстве королевства, и о способности правителей И-Станбада обеспечивать свой народ всем необходимым.

За фонтаном, шагах в двадцати, начиналась широкая, уходящая вдаль лестница, мраморные ступени которой могли соперничать своей белизной с вечными снегами Эйлифт-Калта. В призрачном свете полнолуния эта лестница источала свое собственное тусклое сияние, от чего казалась очень хрупкой, словно была вырезана из горного хрусталя. И вела она к просторной террасе с высокими арочными сводами, за которой находился вход во дворец.

Можно было бесконечно долго стоять и любоваться открывающимся видом, но усталость, копившаяся в теле не один день, гнала Даггера вперед. Впрочем, стоило парню сделать шаг и ступить на мостовую площади, как он вновь остановился, с удивлением глядя себе под ноги.

Каменная кладка была припорошена гравием, среди которого то тут, то там поблескивали золотые чеканные монеты и драгоценные камни небольших размеров, грани которых сверкали, отражая лунные лучи и свет многочисленных факелов. И, хоть сам Даггер жил в достатке и никогда ни в чем не нуждался, подобная роскошь и неразумное расточительство произвели на него неизгладимое впечатление.

Обреченно покачав головой, имперец кощунственно наступил коваными подошвами сапог на россыпь самоцветов, вдавливая драгоценности в мелкую каменную крошку, и направился к лестнице.

Усилившийся к ночи ветер то и дело бросал в лицо Даггера пригоршни песка, который, забираясь под маску, мерзко скрипел на зубах. А попавшие под веки песчинки резали глаза, от чего те постоянно слезились. Впрочем, парень старался не обращать внимания на эти дико раздражающие досадные неудобства, потому как сейчас было не лучшее время придаваться своему привычному недовольству всем сущим. Ибо показывать зубы старому шаху, от решения которого, возможно, зависела вся его дальнейшая судьба, было, по меньшей мере, глупо.

На самом деле, вместо того, чтобы бродить ночами по пустыням и незнакомым городам, Даггер с большим удовольствием вернулся бы домой. Но Боги неудачно пошутили над ним, ополчившись за неведомые грехи. Вся его привычная жизнь в одночасье рухнула, и он вынужден был покинуть родной край и искать пристанище в пусть и не враждебном, но далеко не в дружественном королевстве, в надежде снискать милость его правителя. Это немало уязвляло самолюбие имперца. Впрочем, как бы ему того ни хотелось, прямого приказа своего отца, который, собственно, и отправил его в И-Станбад, он ослушаться не смог.

А потому парень безропотно ступил под своды дворца, где тут же был взят в плотное кольцо окружившей его стражи.

Воины в доспехах и с готовыми к бою ятаганами тщательно допросили Даггера, после чего проводили его в специальную комнату для досмотра.

Там они приказали ему раздеться донага и внимательно обыскали, ощупали и проверили на предмет яда и колдовских артефактов. И только после того, как у Даггера изъяли всё имеющееся оружие и все ценности, ему позволили одеться и войти во дворец.

Несмотря на то, что парень представил верительные грамоты, подтверждающие его посольские полномочия, при обыске с ним обращались как с распоследним нищебродом. Но ему пришлось вытерпеть это унижение лишь потому, что он понятия не имел, куда податься, если шах откажет ему в своем покровительстве.

Погрузившись в свои мрачные воспоминания, парень даже не заметил, как оказался в ловушке каменных стен. Петляя узкими коридорами с низкими, давящими на сознание потолками, он, в сопровождении стражи, уходил все дальше вглубь очередного запутанного лабиринта, и тщетно пытался запомнить дорогу. Ведь однообразие обстановки и совершенно непредсказуемые ответвления не позволяли с уверенностью ориентироваться в бесчисленных переходах. И, если бы ему довелось остаться здесь в одиночестве, он вряд ли нашел бы выход без посторонней помощи.

Казалось, что дворец шаха был умышленно построен таким образом, чтобы запутать врага и не позволить ему быстро добраться до Повелителя и его семьи. И теперь имперец понимал, почему, несмотря на многочисленные восстания знати против правителей И-Станбада, династия Адар-Гхагли так и не была свергнута. И вот уже более пятисот лет ее представители все так же восседали на троне и, по понятным причинам, уступать его кому бы то ни было, не собирались.

Бесконечные коридоры уже порядком утомили Даггера, и, когда он подумал, что конца и края им не будет, стражники неожиданно вывели его к высоким резным дверям, у которых стояли воины, облаченные в доспехи с отличительными знаками личной охраны Повелителя: на их черных нагрудниках была золотом вылита расправившая крылья могучая птица.

Один из сопровождавших Даггера стражников протянул телохранителю шаха изъятую у него еще на входе верительную грамоту. Охранник внимательно ее прочитал и постучал в дверь, громко оповестив невесть кого о том, что прибыл посланник Императора. Несколько бесконечно долгих мгновений ничего не происходило, а потом дверь медленно и величественно распахнулась, и пред очи Даггера предстал невысокий щуплый евнух, одетый в просторный шелковый халат красного цвета, перетянутый золотым поясом. Уже немолодой слуга, хоть и выражал всем своим видом подобострастность и услужливость, умудрился смерить парня таким надменным взглядом, что у того появилось стойкое ощущение вылитых на его голову помоев.

Впрочем, долго терпеть на себе этот взгляд Даггеру не пришлось. Евнух забрал у телохранителя грамоту и рекомендательное письмо, и скрылся за захлопнувшимися за ним дверями.

И вот с этого момента для имперца начались томительные минуты ожидания, когда же старый шах соизволит его принять.

Время застыло. В этих каменных коридорах, таких однообразных, освещаемых лишь чадящими факелами, казалось, что оно остановилось еще несколько веков назад. И только гулкие удары ускорившего свой бег сердца отсчитывали пролетающие мгновения, доказывая, что песок во вселенских часах еще не закончился.

Сперва Даггер просто стоял и смотрел на дверь, ожидая, когда же его, наконец, пригласят войти. Но спустя несколько минут, почувствовав неприятный гул в ногах, он начал прохаживаться по коридору, думая о том, что шаху нужно время, для того, чтобы прочитать письмо и осмыслить, что же делать со своим нежданным гостем.

Еще минут через пять в душу имперца начали закрадываться сомнения: а, вдруг, старик отошлет его обратно или, того хуже, выдаст врагам? Даггер никогда не был трусом, но его ничуть не прельщала перспектива оказаться заложником в руках мерзавцев, которые не погнушаются ничем, лишь бы добиться своего.

Он уже хотел было пройти в конец коридора, якобы прогуливаясь, и попытаться сбежать, но вовремя остановился, расценив, что шах все-таки побоится причинить ему вред. Другое дело, что старик может попросту выставить его из своего дворца, бросив на произвол судьбы. И вот тут надо было думать, куда податься в таком случае, и в чьем лице найти столь же могущественного защитника, чтобы переждать начинающуюся бурю в относительной безопасности.

Но, перебрав в голове не один десяток вариантов, на ум, кроме пресловутых Перекрестков, ничего так и не пришло. Ведь там не спрашивали, кто ты и откуда, и оценивали лишь твое боевое мастерство. И, если ты был годен хоть на что-то, тебя без лишних разговоров принимали в ряды наемников.

Решив, что если шах прогонит его, он отправится в лагерь и-станбадских головорезов, Даггер вернулся к застывшим как изваяния стражникам, и теперь спокойно ждал своего приговора.

И, стоило только мыслям обрести относительный порядок, как дверь в покои шаха распахнулась, и уже знакомый слуга, низко поклонившись, пригласил Даггера на аудиенцию.

После узких мрачных коридоров, в которых едва могло разминуться два человека, тронный зал Повелителя И-Станбада показался имперцу невероятно большим и просторным.

Стены, перила балконов, рамы многочисленных окон, украшенных пестрым цветочным витражом, были отделаны фигурными деревянными панелями, по которым вилась невероятно красивая, искусная резьба. Высокий сводчатый потолок терялся в сгустившейся под его куполом мгле, которую не могли разогнать даже огни бесчисленных свечей, расставленных по всему залу.

Пол был выложен плитами из мрамора редких пород, разные оттенки которого в сочетании между собой образовывали удивительной красоты рисунок. Слева от двери, в которую вошел Даггер, под низким балконом был вход в гарем, который закрывала легкая полупрозрачная ткань, расшитая самоцветами. А прямо перед парнем, в отдаленном конце зала, располагалась просторная ниша, к которой вели невысокие ступени. Она так же была сокрыта от любопытных глаз бордовым пологом, увитым золотой вышивкой, из-за которого лилась приятная спокойная музыка, и слышался приглушенный девичий смех.

Несмотря на его появление, шах и не подумал прекратить веселье. Все так же продолжая возлежать на своем троне, он водил ладонью по пояснице сидящей у него на коленях наложницы. Даггер подошел ближе, но ткань, закрывающая нишу, все равно не позволяла рассмотреть ничего, кроме неясных размытых силуэтов Повелителя и его наложниц.

Немного растерявшись от подобного приема и чувствуя себя несколько неуверенно, Даггер решил не обращать внимания на оскорбительное поведение шаха и поступить согласно придворному этикету.

Согнув спину так, как того требовало положение возлежащего перед ним человека, имперец выпрямился и ровным холодным голосом поприветствовал правителя И-Станбада.

Едва он начал говорить, как музыка, непрестанно звучавшая до этого, стихла, и последние слова приветствия глубоким эхом разнеслись по залу.

Несколько мгновений ничего не происходило, а потом за ширмой началась суета. Даггер различал лишь силуэты наложниц, которые подхватывали с пола подушки и музыкальные инструменты, и одна за другой выскальзывали из ниши. Пряча лица и тела в плотных шалях, они, тихо посмеиваясь, исчезали за аркой, ведущей в гарем. Из-за полога вслед за девушками потянулся шлейф тяжелых благовоний, из-за которых с непривычки в носу противно защипало, и имперец едва сдержался, чтобы не чихнуть.

Шах лишь на мгновение выпрямился, словно пытался рассмотреть своего гостя, а потом вновь лениво откинулся на подушки, не проронив при этом ни слова.

В зале повисла гробовая тишина, и Даггеру ничего не оставалось, кроме как ждать, когда шах соизволит с ним заговорить.

2

***

Жарко.

Целый день безжалостное солнце пустыни раскаляло камни дворцовых стен, словно пыталось их расплавить. Густой удушливый воздух, наполненный испарениями огибающей город реки, проникал в окна и, мешаясь с тяжелым дымом благовоний, оседал на коже Сараха неприятной липкой влагой.

Юноше хотелось пить. Но одна только мысль о приторно-сладкой, теплой воде вызывала в нем волну отвращения. А потому приходилось терпеть и отвлекаться на что угодно, лишь бы не думать о мучившей жажде, которая превратила рот и гортань в такую же пустыню, как и та, что окружала город. Из-за сухости губы Сараха покрылись мелкими трещинками, а язык, казалось, распух и неприятно покалывал. И за чашу ледяной родниковой воды не жалко было отдать целое королевство.

А еще Сараху очень сильно хотелось убить наемника, который с абсолютно невозмутимым видом, вот уже второй час мерно помахивал опахалом, овевая и без того разгоряченное тело юноши не менее горячим воздухом. Но дневная жара выпалила остатки сил, и Сараху было лень не то, что двигаться, но даже говорить. А потому он продолжал предаваться молчаливым страданиям, которые не могли унять даже искусные ласки прекрасных наложниц.

Но в океане призрачного огня, коим пропиталось все сущее, был живительный островок – чуть шероховатая, прохладная кожа Ширая, который лениво возлежал на теле шаха.

Дурман благовоний и курительных трав туманил разум Сараха, застилая глаза полупрозрачной пеленой, из-за чего всё окружающее казалось юноше полуразмытым и призрачным, и все же очень ярким. Звонкие переливы цитры и веселые, ненавязчивые голоса девушек пробивались к сознанию шаха, словно через толщу воды, но смысл произносимых наложницами слов терялся в перламутровой патоке собственных мыслей. Окружающий мир сейчас воспринимался лишь на грани ощущений: нежные ладони скользили по влажной коже, лаская и без того расслабленное тело, вызывая в нем сладостную дрожь пробуждающегося возбуждения; мягкие губы оставляли невесомые поцелуи на плечах и шее, заставляя млеть и желать более откровенных прикосновений; а гибкие полуобнаженные тела рождали в воображении сладострастные картины, которые Сарах в скором времени намеревался воплотить в жизнь.

Но мечтаниям шаха не суждено было сбыться. Внезапно появившийся перед ним евнух, сломал очарование момента и, низко поклонившись, протянул ему какие-то бумаги, скрепленные печатями, лопоча при этом маловразумительные извинения. И, чтобы прекратить поток этих раздражающих словоизлияний, Сараху ничего не оставалось, кроме как обреченно протянуть руку и принять послания. Положив один из свитков у морды Ширая, он поднес другой к глазам, пытаясь развернуть его непослушными пальцами. Но после нескольких попыток, не увенчавшихся успехом, шах просто отбросил письмо в сторону и снова подставил шею под ласку наложницы, жестом руки отправляя евнуха вон.

Несколько прекрасных мгновений он купался в блаженстве, а потом и вовсе окунулся в омут перехватывающих дух ощущений, когда поцелуй осмелевшей девушки стал более развязным и откровенным. Не в силах сопротивляться природному влечению, Сарах потянулся к наложнице, краем сознания отмечая, как Ширай, недовольно зашипев, сполз на пол, уступая облюбованное место теплокровной самке, которая сейчас интересовала хозяина куда больше его самого. Усадив наложницу к себе на колени, шах медленно провел ладонями по ее округлым плечам, наслаждаясь бархатистостью кожи, после чего потянулся пальцами к броши на лифе. Мгновение, и ткань соскользнула, открывая восхищенному взору Сараха молочные полушария небольшой упругой груди, к которой тут же захотелось припасть губами и бесконечно ласкать языком затвердевшие бусинки сосков. Руки шаха опустились на колени девушки и заскользили вверх по бедрам, сминая кожу. Смышленая наложница тут же сообразила, чего от нее хочет Повелитель, и склонилась к нему, позволяя жарким губам ласкать ее грудь. При этом она начала соблазнительно двигать бедрами, еще сильнее распаляя в шахе огонь желания.

Влекомый соблазном Сарах медленно погружался в пучину истомной неги. Сознание ускользало, уступая место голым инстинктам, которые требовали одного: вдоволь насладиться прекрасным юным телом.

Но, неожиданно раздавшийся незнакомый мужской голос, который эхом разнесся по тронному залу, резко выдернул шаха из сладострастного забвения.

Сердце ухнуло в желудок и там отчаянно заколотилось, разгоняя кровь и опаляя тело волной неприятного жара. Наложница замерла, вслушиваясь в звенящую тишину. Другие девушки так же притихли, и даже наемник за спиной Сараха застыл как изваяние, до треска сжимая рукоять опахала. Казалось, даже пляшущие до этого огоньки свечей, затаились, чтобы не быть обнаруженными.

Сарах медленно повернул голову в сторону и, встретившись взглядом с бесконечно преданными глазами старого евнуха, шепотом спросил:

- Кто это?

В глазах слуги отразился немой ужас, лицо его смертельно побледнело, но не ответить он не посмел.

- Посол, – так же тихо прошептал старик.

- Какой посол? – едва слышный голос Повелителя звучал растерянно и недоуменно.

Евнух, заметив блеснувший в глазах шаха огонь, опасливо отступил назад.

- Имперский.

Услышав о визите высокого гостя, наложницы быстро поднялись и, суетливо собрав свои вещи, упорхнули прочь, оставив Сараха возбужденного и неудовлетворенного в компании игуаны, наемника, евнуха и, скрытого от его глаз бордовым пологом посла.

Понимая, что это общество не самое подходящее для него в данный момент, Сарах порывался уйти вслед за девушками, и даже сел, но разморенное жарой и негой тело и все еще затуманенное курительными травами сознание не позволили ему подняться. А потому, смирившись со своей незавидной участью, шах с сожалением вздохнул и снова откинулся на подушки, давая евнуху знак, чтобы тот откинул полог.

Слуга подобострастно поклонился и тут же бросился исполнять приказ Повелителя. Ухватившись пальцами за легкую ткань, старый евнух убрал полог в сторону, закрепив его у стены полукруглой золотой скобой. После чего, поклонившись застывшему в центре тронного зала гостю, вернулся к Повелителю.

Стоило завесе из ткани исчезнуть, как в нишу, разбавляя запах благовоний и застоявшуюся жару, проникла ночная прохлада. Чувствуя, как легкий сквозняк холодит разгоряченную кожу, Сарах блаженно улыбнулся, прикрывая глаза и глубоко вдыхая такую желанную свежесть. И только вдоволь насладившись новыми ощущениями, он соизволил лениво приподнять веки и посмотреть на посла.

Однако представшее очам шаха зрелище оказалось крайне удручающим, и он с сожалением подумал о том, что лицезреть наложниц было куда как приятнее. Впрочем, предаваться грезам о полуобнаженных девушках было непозволительной роскошью, ибо в душу Сараха закралось неприятное подозрение. Он чуть склонил голову к левому плечу и еле заметным жестом поманил к себе слугу. Сделав несколько шагов, евнух остановился на почтительном расстоянии от Повелителя, но, впрочем, достаточно близко для того, чтобы расслышать его тихие слова.

- Что с ним? – с недоумением спросил Сарах, отмечая, что одежда и обувь посла выглядят так, словно тот много дней шел пешком через всю пустыню И-Станбада, ну или его волоком протащили через весь город до самого тронного зала. И тут же, не дожидаясь ответа, с укором прошипел: – Я вроде бы велел не бить моих гостей!

Евнух обмер и испуганно закусил губу, словно его уличили в страшном грехе.

- Но, Повелитель, мы никогда не били Ваших гостей, – чуть ли не проскулил слуга.

На что Сарах только хмыкнул и, равнодушно пожав плечами, сказал:

- Но ведь могли же.

- Нет... - евнух отрицательно покачал головой, словно это могло доказать правдивость его слов.

- Тогда что с ним такое?! – возмущенно зашипел шах, и, вновь не дождавшись вразумительного ответа, перевел взгляд на посла.

- Кто Вы такой, и какова цель Вашего визита? – спросил Сарах достаточно громко, обращаясь к молодому мужчине, явно утомленному длительным путешествием.

***

Когда к нему, наконец, обратились, Даггер даже вздрогнул от неожиданности. Вот уже несколько минут он просто стоял и с недоумением смотрел на юношу, который нагло разлегся на троне шаха, и, вместо того, чтобы поприветствовать его как подобает, о чем-то перешептывался со слугой. Впрочем, заданные вопросы и вовсе вогнали имперца в ступор.

- Я посол, – с плохо скрываемым раздражением ответил Даггер и разочарованно посмотрел на валяющееся на полу рекомендательное письмо. – А цель моего визита была изложена в не прочтенных Вами письмах.

Почему-то именно небрежное обращение с документами, лично составленными Императором Кристофом, уязвило Даггера сильнее всего.

Он вынужден был бежать из дома, и под покровом ночи скакать галопом через всю Империю, чтобы оторваться от погони. А потом, под видом каторжника, которому удалось ускользнуть из-под носа конвоиров, пробираться через границу И-Станбада, рискуя быть убитым каким-нибудь немытым наемником. Когда же судьба помиловала парня и он, никем незамеченный, проскользнул на территорию чужого королевства, его ждал не самый легкий пеший переход через горные перевалы. А, миновав заставу Шестого Перекрестка, где, вопреки своим ожиданиям, он так и не смог купить себе лошадь, Даггер отправился в путь, волоча на себе фляги с водой и тюк с провиантом. 

Он почти две недели карабкался по пограничным горным перевалам, а потом ещё восемь дней терпел безжалостную жару и-станбадских дней, и беспощадный холод и-станбадских ночей. Необходимость экономить воду и еду, которые к концу путешествия почти иссякли, истощила имперца. Парень чувствовал себя разбитым и больным. Тело требовало отдыха и пищи. Сознание требовало сна. Но правила этикета и дипломатии, впитавшиеся, казалось, с молоком матери, требовали молча сносить унижения и безропотно ждать высочайшей милости, которая, быть может, будет ему оказана.

Впрочем, терпение Даггера было почти на исходе.

Он готов был сносить оскорбления от Повелителя И-Станбада, но не от этого зеленого юнца. Старый шах Ахмед ибн Калиф аль-Рахал считался хоть и жестким, но мудрым правителем, который никогда не позволял себе обращаться с подданными других королевств, как с мусором, если те того не заслуживали. Но его наследник, видимо, полагал, что раз в Империи начались восстания, и власть Императора пошатнулась, то и опасаться нечего. Правителю Империи сейчас будет явно не до И-Станбада, какое бы пренебрежение тот ни выказывал в отношении своего могущественного соседа. А потому принц вел себя так, словно к нему явился не посол, а какой-нибудь крестьянин с прошением помочь решить дело по поводу украденной соседом грядки земли.

***

- В письмах?

Сарах нахмурился, и устало потер переносицу. Он не читал никаких писем, как верно заметил незваный посол, которого хотелось пинками выгнать из зала за то, что помешал его долгожданному отдыху.

Но подобное обращение с представителем Империи было, мягко говоря, неприемлемым, и потому шаху ничего не оставалось, как взять себя в руки и постараться вести себя как подобает сильному правителю.

Но, прежде чем обратиться к послу, который от усталости едва заметно переминался с ноги на ногу, Сарах повернулся к слуге и несколько раздраженно прошипел:

- Где эти проклятые письма?

Евнух обомлел, и даже в тусклом освещении Сарах видел, как сильно побледнело его морщинистое лицо. Острый кадык на шее евнуха судорожно дернулся, и слуга, указав взглядом на пол у ног Повелителя, пискнул что-то маловразумительное.

Шах с удивлением приподнял брови и, чуть подавшись в сторону, посмотрел в указанном слугой направлении.

И, правда, украшенный гербовой печатью лист, мерно покачивающийся от тревожащего его легкого сквозняка, покоился на мраморной плите пола. Сарах хотел было потянуться к нему, но слабость во всем теле не позволила ему даже приподняться, не говоря уже о том, чтобы поднять бумагу с пола. Впрочем, внимание юного шаха тут же было отвлечено от письма выползшим из-за трона Шираем. Игуана, словно приревновав хозяина к каким-то каракулям, нагло подкинула головой ладонь Повелителя, привлекая к себе его внимание, и лениво забралась на трон, цепляясь коготками за одежду юноши. После чего удобно устроилась на коленях шаха и уткнулась мордой в его ладонь, требуя тепла и ласки.

Губы Сараха тронула добрая улыбка, и он с удовольствием провел пальцами по немного шероховатой прохладной коже своего любимца. После чего, тяжело вздохнув, обратился к послу:

- Я вижу, Вы устали. Ваше дело может подождать до завтра?

Сарах растягивал каждое слово, лелея отчаянную надежду на то, что переговоры все же можно отложить до утра.

В конце концов, посол выглядел не самым лучшим образом, к тому же был раздражен и озлоблен, что явно читалось по несколько лихорадочному блеску в его глазах, который Сарах видел даже с довольно приличного расстояния, разделяющего их. В таком состоянии переговоры лучше не вести. Да и для него самого отсрочка была бы как нельзя кстати. Он вернул бы своих очаровательных наложниц и вновь окунулся бы в ласку и негу, даримую их мягкими руками. А на утро, со свежей головой и восстановленными силами, уже можно было бы вести беседы и разбираться в государственных делах.

- Мое дело может подождать того дня, когда меня примет шах Ахмед ибн Калиф аль-Рахал. Эти послания предназначались ему, и в них подробно описано все, о чем я вынужден молчать в целях собственной безопасности.

Забыв о приличиях, Даггер поднес ко лбу дрожащую руку и вытер вспотевший лоб. Чувствуя легкое головокружение и тошноту, он невольно отступил назад, и так и застыл, разглядывая огромную ящерицу, которая, подобно коту, взобралась на колени принца и развалилась там по-хозяйски, словно такое поведение было у игуан в порядке вещей.

В Императорском Дворце так же разводили подобных тварей, но те были дикими и отчужденными, и бегали по парку, стараясь держаться от людей как можно дальше. За что Даггер был им несказанно благодарен, так как не мог без внутреннего панического ужаса смотреть на вытянутые зеленые тела с короткими сильными лапами, и длинные хвосты, то и дело мелькающие за кустами и в траве.

Даггер впервые увидел эту гадость, когда еще был мальчишкой. Размером с невысокую собаку, только длиннее, ящерица произвела на него неизгладимое впечатление, и его тут же стошнило прямо на прогулочную дорожку. Он не мог сказать, что его вырвало от отвращения. Нет, скорее уж из-за банального страха, что рептилия накинется на него и сожрет, причмокивая своими блестящими на солнце, улыбающимися губами. С тех пор имперец старался избегать парков, где обитали игуаны, предпочитая все свободное время проводить за оттачиванием мастерства владения кинжалами, в котором значительно преуспел.

***

Имя отца ядовитой стрелой пронзило и без того скорбящее сердце Сараха. Еще открытая рана, словно бы стала кровоточить сильнее, и шах невольно сжал кулаки, впиваясь короткими ногтями в ладони, чтобы унять, вдруг, вспыхнувшую злость.

Посол вел себя неуважительно, непозволительно грубо и просто недостойно, как для человека, призванного решать дипломатические вопросы. Впрочем, раздражение шаха угасло так же быстро, как и разгорелось. Он понимал, что многодневная дорога, усталость и голод так сильно довлели над мужчиной, что сдерживать свои чувства у него просто не оставалось сил. Сарах был знаком с подобной усталостью, которая и его самого до сих пор держала в своих удушающих объятиях. А потому, выслушав в свой адрес довольно оскорбительные слова, не обозлился, но терпеть присутствие этого человека дольше не собирался. Все равно толку не будет. Лучше побеседовать с ним утром, после хорошего отдыха и крепкого сна. И потому, ничего не отвечая послу, Сарах устало велел:

- Уведите!

***

Отдавая приказ, принц как-то странно скривился, словно Даггер его смертельно утомил. Откинувшись затылком на подушки странного трона, который был одновременно и символом власти, и лежаком, юноша прикрыл глаза и нетерпеливо взмахнул рукой, требуя, чтобы слуга, наконец, сдвинулся с места и делал, что велено.

Старый евнух, согнувшись в три погибели, стал быстро отступать к выходу, пятясь назад и беспрестанно кланяясь. Застывший же над наследником огромный слуга, сжимавший в руках опахало, словно ожил, и вновь принялся за свою нехитрую работу, разгоняя туман благовоний и курительных трав, который теперь распространялся по всему залу.

Вдохнув очередную порцию дыма, Даггер не выдержал и чихнул, закрыв рот ладонью, и тут же, развернувшись, последовал к выходу за поманившим его евнухом.

Чувствуя легкое головокружение от запаха дурмана, который в мгновение ока начал проникать в его тело, придавая тому легкость и невесомость, имперец презрительно фыркнул, осознавая, что волею злого рока его судьба оказалась в руках неразумного и незрелого принца, охочего до развлечений и забав больше, чем до государственных дел.

И напоследок подумал, что никакой помощи от этого несмышленыша не дождется. А скорее угодит на плаху по милости зеленого самодура.

***

Стоило только послу развернуться и направиться к выходу вслед за слугой, как шах вернулся к мыслям о наложницах. Ему хотелось возвратить блаженно-сладостный миг, разрушенный не вовремя явившимся гостем. Но, к своему величайшему разочарованию, Сарах с досадой отметил, что «настроение» его опало, и даже воспоминание о прелестном гибком теле наложницы было не в силах поднять его. Все чаяния и надежды шаха на этот вечер были втоптаны в пески И-Стамбада коваными подошвами посольских сапог, и это немало огорчало и даже злило его.

Обида на посла была столь сильной, что Сарах, не сдержавшись, резко сел на своем троне и позвал нерадивого посла:

- Прислушайтесь! - требовательно изрек он, и воздел перст к потолку. - Вы слышите? Слышите это?

И, когда мужчина, бывший уже у двери, обернулся и с недоумением уставился на него, продолжил тревожным голосом:

- Птицы не поют.

И больше не проронив ни слова, сделал раздосадованный жест рукой, приказывая теперь уже окончательно увести гостя.

- «Птицы не поют»? - переспросил Даггер у слуги, который отшатнулся от него как от чумного, стоило им покинуть покои шаха.

Бросив что-то стражникам на незнакомом имперцу языке, евнух посмотрел на парня и каркнул противным голосом:

- Плохая примета. Завтра сад будет усеян мертвыми птицами. Ты принес беду в наш край, - он ткнул Даггера узловатым пальцем в грудь и сплюнул через левое плечо. - Увести! Закрыть в темнице! Но не бить! Приказ Повелителя!

- Что?! - возмутился имперец, когда его подхватили под руки и потащили куда-то вглубь очередного коридора. - Где шах Ахмед ибн Калиф аль-Рахал?! Скажи мне, где?..

- Шах Ахмед ибн Калиф аль-Рахал мертв! - оскорбленно вскинув подбородок, проговорил евнух вслед имперцу. - Теперь наш Повелитель шах Сарах ибн Ахмед аль-Рахал! Да дарует ему Всевышний здоровье и долгие годы правления!

Услышав эту поистине ужасающую новость, Даггер от досады даже зубами скрипнул. Если бы он знал, что на троне И-Станбада сидит мальчишка, у которого в голове лишь дурман и женщины, он бы ни за что не пришел к нему просить о помощи. Юный и неопытный правитель, по-видимому, решил сыграть свою партию, ставкой в которой будет жизнь новоприбывшего посла. Империя сейчас не в состоянии ответить на дерзость даже такого маленького королевства, как И-Станбад, и шах это понял, прочитав письмо Императора.

И вот что из этого вышло.

Вместо того чтобы оказать покровительство, о котором его лично просил сам Император, юноша приказал закрыть посла в темнице, тем самым давая понять, что в открытую выступает против своего могущественного соседа.

Глупец!

Мятеж рано или поздно закончится, и тогда многотысячная имперская армия нагрянет в это королевство и сметет его с лица земли. Император хоть и стар, но его характер остался прежним. Он никогда не стерпит подобного неуважения. Он уничтожит мальчишку и его отряды наемников, за спинами которых тот прячется. Этим людям не выстоять против солдат, закованных в броню.

Даггеру, душу которого сейчас опаляла ядовитая досада, очень хотелось в это верить.