XX

Возьми меня за руку,

Я тебя не слышу.

Убей во мне панику,

Я тебя не вижу.

Мне страшно, что где-то

В этой темноте

Петля уже надета

На шею тебе.

Во мне живет отчаянье,

Что ты уже погиб.

Прерви это молчанье,

Дай силы мне прилив.

Но вот, когда надежда

Давно мертва в груди,

Я слышу голос нежный:

"Где же ты? Приди!"

Как я ни стараюсь, сосредоточиться на дороге не выходит. Первые двести шагов я считаю исправно, а потом запинаюсь, будто споткнувшись о невидимую преграду, и уже не могу вернуть разуму способность рассуждать здраво. Хочу позвать Алекса, убедиться, что он рядом, и с каждой секундой держаться все сложнее.

Мужчина, ведущий меня, держится сбоку, так, чтобы при попытке бегства легко вывернуть мне руку за спину. Пальцы, стиснувшие рукав моей куртки, раздражают. Знаю, что именно они не дадут мне упасть в случае чего, но все равно ничего не могу с собой поделать. Перед глазами пляшут светлые блики, они мешаются с непроглядной чернотой, полностью стирают ощущение реальности. Когда зрение пропадает, остальные чувства обостряются с пугающей силой, а больше всех - воображение. Мне кажется, что вокруг нас уже не маленький отряд, а толпа вооруженных людей. Кажется, что Алекса давно нет позади. Кажется, что еще секунда - и мы оба схватим пулю в лоб...

Но секунда проходит за секундой, а мы все идем. Сначала по мягко шелестящей под ногами листве, потом по голому камню, пока наконец легкий рывок за рукав не заставляет меня остановиться. Напрягаю слух, надеюсь услышать хоть что-то, однако улавливаю лишь приглушенные голоса где-то впереди. За ними следует нарастающий с каждой минутой шум. Инстинктивно дергаю головой, пытаюсь шестым чувством отыскать его источник и теряюсь в догадках.

Корабль? Шлюз? Потайная дверь? Неизвестность всегда пугала меня, хоть я и жила в ней большую часть своей жизни. Однако сейчас она нависает над головой смертоносной лавиной и пробуждает внутри панику, которая граничит с безумием. Страх - лишь малая часть того, что раздирает меня на части.

- Элиссон... Ты здесь?

Биение собственного сердца на мгновение становится тише, будто в море наступило то самое затишье перед разгаром шторма. Заставляю себя придать голосу как можно больше спокойствия и... мягкости.

- Да.

Голос Алекса звучал совсем рядом, и теперь я запоздало пытаюсь определить, откуда слышала его. Машинально протягиваю руку в сторону и ощупываю воздух вокруг в слепой, как и я сама, надежде наткнуться на знакомые, загрубевшие от тяжелой работы пальцы. А когда нахожу их, не верю в реальность происходящего.

Не верю, но цепляюсь за протянутую ладонь так, будто этот простой жест вдохнет в меня немного надежды и смелости. Что-то внутри подсказывает, что скоро мне понадобится и то, и другое.

- Мило, - замечает чей-то незнакомый голос. Понимаю, что это говорит тот, кто все еще держит меня за предплечье и стоит совсем близко. - Только у нас нет времени. Вперед!

Ощущаю последнее - и, надеюсь, не прощальное - пожатие на ладони, а потом снова теряю спасительную нить. Снова остаюсь наедине со своими мыслями и подозрениями.

- Осторожно, порог, - предупреждает проводник.

Машинально переступаю препятствие и только потом, когда сквозь повязку вовсе перестает пробиваться свет, задаюсь вопросом, откуда в лесу порог. Ответ прост, однако он лишь усложняет дело: мы больше не в лесу. Однако шуршание земли на каменистой почве говорит об обратном. Может, это пещера? Будь я на месте мятежников, не стала бы делать вход в свое убежище слишком простым. Наверное, чтобы добраться до сердца их базы, нужно пройти не один запутанный подземный ход, вырубленный в камне. Если им удавалось так умело скрываться все это время, их руководители далеко не глупы и, уж конечно, постарались, чтобы беженцы с повязкой на глазах не разобрали дороги.

Заставляю себя отогнать мысли прочь. Хочу переключить их на посторонний предмет, на любую отвлеченную тему, но в голову ничего не приходит. Внутри меня нет ничего, что не приносило бы боли или не добавляло новых подозрений. Холодею от одной только мысли, что все это время жила одним - попыткой выжить. Любовалась красотой леса, чтобы выведать его секреты и однажды использовать их, слушала пение птиц, чтобы узнать, когда они замолчат...

Какой в этом смысл? Бояться, что сейчас люди, которые называют себя мятежниками, оборвут мое лишенное цели существование - а ради чего? Я не хочу возвращаться назад. Может, в начале пути во мне и теплилось желание вернуть все как было, однако сейчас, как не ищи, найти его не могу.

- Сейчас прокатимся с ветерком.

Мы снова останавливаемся. Протянув руку, нащупываю перед собой металлический бортик и вырастающую из него гладкую ручку. Не спешу хвататься за нее, сосредотачиваюсь на звуках вокруг: скрежет, слабый писк приборов, а потом, совершенно неожиданно - треск и более тихое гудение мотора.

- Можно? - проводник кладет руки мне на талию и выжидает, будто от моего ответа что-то зависит. Киваю, чтобы мой голос не выдал смятения, и невольно напрягаюсь, готовая в любую минуту отразить опасность.

Мужчина легко поднимает меня в воздух и перебрасывает через железный бортик. Ощупываю пространство вокруг себя и понимаю, что сижу на холодной металлической скамейке.

- Где Алекс? - беспомощно оглядываюсь, будто надеясь, что это поможет обнаружить друга рядом.

- Он поедет следом, - слышу, как мой проводник опускается рядом на скамейку. Оружие со звоном ударяется о бортик тележки. - Трогай! - приказывает он, и я снова нахожу рядом с собой ручку.

Вовремя - транспортное средство трогается с удивительной легкостью и быстро набирает скорость. Ветер бьет в лицо и гонит мелкие пылинки, поэтому сейчас я даже рада, что на глазах повязка. Плотнее сжимаю губы и осторожно заправляю волосы за уши. Тут же понимаю, что мятежник рядом внимательно смотрит на меня: наверное, решил, что пытаюсь стянуть ткань. Однако он молчит, и скоро я перестаю обращать внимание на него.

Хочу спросить об Алексе, но как только открываю рот, в голове всплывает брошенное проводником "мило", которое начисто стирает желание давать еще повод для насмешек.

- Лин сказала, вы из Вест-Рид Виллэдж. Как там сейчас?

Дыхание срывается, когда суть вопроса доходит до меня. Что я должна сказать? Как ответить? Ведь я почти ничего не знаю о жизни в деревне... Черт!

- Что ты имеешь в виду? - спрашиваю осторожно, стараясь придать голосу как можно больше отрешенности.

- У нас там мало людей, - поясняет он. - Много ли Стражей? Как они настроены? Что люди говорят?

- Я мало знаю, - успокаиваю себя, ведь это - чистая правда, как и то, что я жила в лесу, вдали от деревни. - Эта... Лин не сказала, что я была запрещенной?

- Сказала, - слышу, как он откидывается назад и, кажется, совсем расслабляется. На мгновение думаю, что успела бы столкнуть его за борт, снять повязку и оглушить того, кто ведет машину - или что это вообще такое - и тут же останавливаю себя. Это бессмысленно, ведь пока нам не сделали ничего плохого. Мы сами отдались к ним в руки, значит, нужно идти до конца. - Но что-то же ты должна знать... - в голосе мужчины - или это мне только кажется? - проскальзывает подозрение.

- Да... Да, конечно, - стараюсь разыграть простодушие, но выходит плохо. Мое лицо сейчас, верно, перекосило от напряжения. - Жители деревни боятся Пангею, поэтому не решаются бунтовать. Мы, - едва не говорю "они", однако вовремя одергиваю себя, - хотим только уберечь то, что у нас есть. Стражей в округе мало, а те, что есть, зверствуют редко. С ними можно договориться.

- Повезло.

В его голосе то ли презрение, то ли насмешка, и этот неопределенный, но негативный оттенок почему-то вызывает внутри неконтролируемое раздражение.

- Мы не виноваты в том, что нас принудили к рабской жизни, - оборачиваюсь к нему и особенно остро ощущаю желание снять с глаз повязку именно сейчас, чтобы заглянуть в лицо того, кто может презирать ни в чем не повинных людей за желание спасти то, что им дорого. - У каждого есть, что терять, и не все готовы рискнуть родными и близкими людьми ради слухов!

- Тех, кто все же рискнул, тоже немало, - парирует он. - Мой друг погиб, когда мы еще детьми бежали в горы, - голос его становится жестким, звучным. - Он предпочел смерть рабской жизни!

- Это не дает тебе права осуждать других.

Слова даются мне с трудом. Доводы проводника сеют в душе сомнения. Кто здесь прав, а кто виноват? Может, главная наша ошибка в том, что мы слишком быстро вешаем ярлыки? Предпочел смерти рабство - трус. Презираешь тех, кто мыслит иначе - негодяй. И никто никогда не обратит внимания на смягчающие обстоятельства в своем суде...

Не хочу снова тонуть в мыслях о всей неправильности нашего общества. Не хочу осуждать кого-то даже в своей голове, не хочу противоречить сама себе... У меня нет прав на то, чтобы рассуждать о сущности людей, ведь я не знаю, каково это - быть частью социума. Может быть, когда-то я смогу судить справедливо, но не сейчас.

...

Дорога до лагеря беженцев долгая и утомительная. Большую ее часть я провожу в дремоте, всеми силами стараясь стянуть с себя всепоглощающий сон. Когда машина наконец останавливается, не без удовольствия чувствую под ногами твердую землю и разминаю затекшие конечности. Сколько мы ехали? Не меньше четырех часов так точно.

- Когда мне можно будет снять повязку?

Подношу руки к лицу и тру глаза сквозь плотную ткань. Невыносимое желание увидеть мир хоть на мгновение поедает изнутри, и мне кажется, что еще секунда - и оно вырвется наружу огненным столбом ярости. К чему эта таинственность?! Я в жизни не найду выход отсюда! Только последнему идиоту придет в голову бежать сейчас.

- Войдем внутрь, тогда и снимешь, - проводник снова хватает меня за локоть и почти тащит за собой.

- Стой! Где Алекс? - вырываюсь так, чтобы он понял - это не протест, а справедливое желание знать, что с моим другом.

- Его повезли к другому входу. Все равно допрашивать вас будут отдельно.

Допрашивать? Не решаюсь повторить это слово вслух. Мысленно проклинаю себя за неосмотрительность: чувства настолько затмили разум тогда, в лесу, что мы даже не удосужились придумать убедительную ложь! Если наши ответы будут расходиться, нам конец. Мятежники не глупцы. Нас примут за шпионов в первые минуты разговора.

Дальнейший путь прохожу словно в тумане. Когда рука проводника, путаясь в моих волосах, наконец стягивает повязку с лица, зажмуриваюсь. Яркий свет слепит; скоро я понимаю, почему: вокруг нас - белые стены, которые его не только поглощают в полной мере, но и отражают до рези в глазах.

- Это зона карантина, - объясняет незнакомый голос, и, обернувшись, я вижу за собой не проводника, а высокую женщину в белом халате. Сразу признаю в ней медика и невольно отступаю на шаг. В голове проносится образ, смутный, но знакомый и родной.

Мэри-Энн была врачом. Она так часто появлялась дома в чисто-белом халате с эмблемой Братства Гиппократа на плече, так часто...

Смаргиваю слезинку и опускаю глаза. Прячусь под ресницами от пристального взгляда женщины-медика, молчу, пока она наконец не заговаривает снова.

- Мы не можем допустить тебя в корпуса, пока не выясним, здорова ли ты. До того как ввели эти меры, жители Базы часто страдали от эпидемий.

- Я понимаю, - стараюсь, чтобы мой голос звучал живо и заинтересованно, но ощущаю внутри только апатию и пустоту. В который раз что-то обрывается в душе, будто кто-то повернул в ране давно застрявший там нож.

Первым делом меня ведут в душевую. Выдают пушистое белое полотенце и все необходимые банные принадлежности. С упоением вдыхаю запах мыла, когда за мной закрывается прочная светло-серая дверь. Стягиваю грязную одежду и бросаю ее в специально отведенную корзину.

Босые ноги оставляют на влажном полу душевной кабины грязные разводы, но я скоро смываю их струей теплой воды. Теплой. Это кажется невероятным: приятно пахнущее мыло, которое я втираю в кожу, шампунь в ладони, поднимающийся вверх пар, в котором я задыхаюсь, но все равно не уменьшаю температуру.

Наконец вымываю из волос все ветки и труху. Любуюсь золотистым переливом мокрых прядей, разложив их на плечах. Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем решаюсь выключить воду и покинуть напитанную паром кабинку. На крючке за шторкой - мои новые вещи. Щупаю мягкую ткань и не верю своим пальцам. Откуда у них такие материалы? Здесь все кажется сказкой, несбыточной мечтой...

Расчесываю волосы перед широким зеркалом, которое занимает почти всю противоположную стену. Здесь несколько душевых кабинок, и все они пустуют, что меня радует. Наверное, в карантинной зоне сейчас никого, кроме нас с Алексом, нет.

Резинки среди выданных мне вещей нет, поэтому аккуратно заплетаю кудри в косу, которая держится на честном слове. По-новому смотрю на свое лицо - чистое, с белой, как молоко, кожей. Наклоняюсь ближе, провожу пальцами по небольшой красноватой сыпи на щеках. Наверное, раньше я этого просто не замечала. Верчусь перед зеркалом, рассматриваю спину, усеянную родинками. Я так давно не видела свое настоящее отражение... 

Надеваю штаны и рубашку, сую ноги в предложенные шлепанцы и выхожу в коридор, чтобы не задерживать больше своих провожатых. За женщиной по пятам следует охрана. Их черно-серая форма кричаще выбивается из цветовой гаммы карантинной зоны, будто солдаты очутились тут случайно, по ошибке. 

Мы достигаем места назначения на удивление быстро. Я думала, что карантинная зона будет больше, но, кажется, здесь только самое необходимое. Запоздало вспоминаю, что у мятежников не так много места, чтобы строить огромные хоромы.

- Пришли, - объявляет женщина.

Останавливаюсь у двери, как две капли воды похожей на другие, и терпеливо жду. Женщина нажимает на ручку и жестом приглашает меня войти. Смотрю ей в глаза, карие, с золотистым отливом, и вдруг замираю на пороге. Не решаюсь сделать шаг внутрь, будто какая-то неведомая сила держит за воротник.

- Если бы мы хотели тебя убить, сделали бы это раньше, - замечает женщина, но я пропускаю ее слова мимо ушей.

Нет, мне совсем не страшно. Я знаю, что они не причинят мне вреда, только... Может быть, это детский страх проснулся в груди и не дает покоя? Я всегда боялась врачей, их бесстрастных лиц и отчужденных голосов...

Одергиваю себя. Я уже не маленькая девочка. Пора повзрослеть.

Вхожу внутрь так решительно, как только могу. Обвожу просторный, но тщательно обставленный оборудованием кабинет пристальным взглядом. У стола в углу возится другая женщина в точно таком же белом халате. Ее светлые волосы собраны в тугой пучок на затылке, руки быстро и умело перебирают шприцы и ампулы на небольших металлических подносах.

- Пришла? - голос, живой, полный чего-то ужасно располагающего к ней, настигает меня внезапно.

Вздрагиваю, ощутив подкатившую к горлу тошноту. Я где-то его слышала...

- Не бойся, - продолжает она. - Меня зовут... Ой! - едва не задев локтем коробку на краю стола, она отодвигает ее подальше и наконец оборачивается ко мне.

И замирает.

Замираю и я.

Кажется, даже перестаю дышать.

Мир проваливается и исчезает, и я уношусь вместе с ним.