IX

Люди одиноки, потому что вместо мостов они строят стены.

Станислав Лец

От прикосновения чужой руки внутри просыпается страх, что, подпитанный ночными кошмарами, разрывает цепи сна и заставляет вскочить в мгновение ока. Немного задубевшие пальцы нащупывают пистолет, я оборачиваюсь и почти механическим движением направляю дуло в лицо Джону. Моргаю, прогоняю остатки сна и наконец понимаю, что опасности нет. Парень смотрит на меня без тени страха, осторожно отползает назад и садится на корточки. Мне кажется, будто его взгляд выражает сочувствие, однако это вызывает не благодарность, а раздражение, преследующее меня во всем, что связано с новым знакомым.

Почему я не могу быть с ним собой? Если отбросить вопрос доверия, который я использую скорее для оправдания своей отчужденности и нежелания впустить в свою жизнь кого-то, то останется лишь банальный страх быть отвергнутой. Я смирилась со своими демонами, и мне понадобилось на это далеко не несколько недель. Найдется ли когда-нибудь человек, что примет меня такой?

Опускаю пистолет и прячу его обратно в кобуру. Прочищаю горло и с облегчением замечаю, что оно болит уже не так сильно, как вчера. Возможно, нам действительно стоит спать рядом, чтобы не терять драгоценное сейчас тепло. Странно, но эта мысль больше не пугает меня так, как раньше, и выглядит не такой уж и дикой. В голове любой нормальной девушки, наверное, уже роились бы мысли о любви и прочей ерунде, но мне почему-то кажется, что эта ночь не сблизила нас ни на дюйм. Пусть наши тела и находились совсем рядом, души витали на неизмеримом расстоянии друг от друга.

- Что ты видишь в этих кошмарах? - спрашивает Джон, когда я убираю руку от оружия и ложусь на спину, задумчиво глядя в серое предрассветное небо.

- Они всегда разные, - отвечаю, несмотря на желание отрезать себе язык и провести вечность в молчании. - Есть только одна общая деталь - смерть.

- Их убили на твоих глазах? - он возвращается на прежнее место, садится на расстеленный на земле спальный мешок и подгибает ноги под себя.

- Нет.

Может быть, поэтому я видела уже сотни тысяч их смертей во снах? Может быть, это - моя цена за жизнь? Зачем судьба поступила со мной так жестоко, зачем оставила в живых, почему не отдала в руки убийц, чтобы навсегда покончить с этим? Я никто, пустое место, исчезновения которого никто и не заметит...

- Я знаю, о чем ты думаешь, - говорит Джон, глядя на меня. Я невольно думаю, что без глаз - пронзительных, внимательных - его лицо не вызвало бы у меня ни одной эмоции. - Знаешь, у нас в деревне был пустырь, - он наконец отводит взгляд, машинально проводит рукой по траве и вырывает небольшой пучок, пропускает его между пальцев, задумавшись о чем-то. - Дети часто играли там в пыли и вытаптывали землю каждое лето, но весной все равно проклевывались трава и цветы. Так было каждый год, пока Стражи не выстроили на пустыре склад для оружия.

Я приподнимаюсь на локтях и опускаю взгляд на его руку, по-прежнему выдергивающую травинки и бросающую их на землю. Меня уже не интересует, как он угадал мои мысли, волнуют лишь дальнейшие слова Джона. Почему мне кажется, что они облегчат боль?

- Прошел еще год. Цветы не выросли, трава не взошла - осталась лишь голая земля вокруг серого здания.

- Ближе к сути, - прошу я, не выдержав. Рассказ звучит как старая добрая сказка и, боюсь, ей и является.

- Склад сгорел, - пожимает плечами парень. - Пропало все снаряжение этих уродов. Пустырь все-таки принес пользу.

- Не улавливаю смысла, - сухо отвечаю я. - Склад сгорел не из-за того, что стоял на пустыре.

- Смысл не в том, чтобы найти подвох, - по его губам скользит мимолетная улыбка, которую я неожиданно нахожу такой же необычной, как и глаза. - Я сочинил это только что, чтобы помочь тебе понять, что ты выжила не просто так.

- Из тебя никудышный сказочник, - снова ложусь на спину и прикрываю глаза, собираясь с силами перед долгим днем.

- Виктория... - спустя несколько минут молчания начинает Джон. Его голос кажется виноватым и нерешительным, что настораживает меня и заставляет открыть глаза. Изучаю парня пытливым взглядом, сажусь напротив него, сложив ноги по-турецки, и неожиданно для самой себя трясу его за плечо.

- Что-то не так? - мои слова выводят Джона из оцепенения, он вздыхает и морщится,  будто ему в глаза попал солнечный лучик.

 - Я... соврал тебе, - он делает паузу, смотрит на меня, ожидая чего-то, но я молчу. Чувствую, как взгляд холодеет, а губы сжимаются в тонкую полосочку, и пытаюсь не делать поспешных выводов.

Что он мог скрывать от меня? Насколько велика ложь, о которой он говорит? Несмотря на внутреннее убеждение, что я никогда не доверяла ему по-настоящему, сердце щемит от осознания своей глупости, и даже мысль о собственном вранье не приносит облегчения.

- На самом деле меня зовут Алекс, - наконец выдает он и пытается сохранить виноватое выражение лица. - Не знаю, зачем соврал тебе... Просто, ты была очень странной, и я боялся, что ты шпионишь за мной. Хотя, зачем...

Обрываю поток его оправданий громким заливистым смехом. Впервые за семь лет я не могу сдержаться и хохочу так, что спустя минуту живот начинает сводить от боли, а скулы неприятно ноют. Собственный голос кажется чем-то незнакомым, странным, однако я не могу остановиться, не обращаю внимания на непонимающие взгляды Джона... то есть, Алекса, не задумываюсь о том, что стоит быть потише - просто смеюсь от души, словно наверстывая проведенные в скорби годы.

- Почему ты смеешься? - когда я наконец умолкаю, спрашивает Алекс. Новое имя вызывает у меня смешанные эмоции, однако вскоре я признаю, что оно нравится мне гораздо больше стандартного "Джон", и подходит моему спутнику как нельзя лучше.

- Я тоже соврала тебе, - не могу скрыть улыбку и едва удерживаюсь от новой порции хохота. - Меня зовут Элиссон.

- Приятно познакомиться, Элиссон, - он широко улыбается и вдруг тоже начинает смеяться вместе со мной.

Похоже, я была права, когда сказала, что мы похожи. Может, даже больше, чем я думала.

Теперь мысль скрыть свое имя кажется абсурдной - без фамилии оно не причинит вреда, ведь в Пангее сотни Элиссон и Алексов, и, кто знает, кем из них мы можем быть. Страх - вот что толкнуло нас на это. Раньше я думала, что ничто не может напугать меня - ни боль, ни смерть, а теперь понимаю, как ошибалась. Когда не остается ничего, чего человек может боятся, он выдумывает страхи сам. Растит их в глубине души, придает им облик и форму, находит несуществующие причины и следствия... И становится главным врагом для самого себя.

...

Следующий день проходит на удивление спокойно, зато на утро мы просыпаемся от страшного грохота, раздающегося в паре километров к югу. Я вскакиваю моментально, стряхивая последние остатки сна и кровавую плену кошмаров. Алекс медлит, растерянно озирается по сторонам и только после моего оклика окончательно просыпается.

- Что это? - спрашивает он, когда мы, наспех собрав скудные пожитки, влезаем на растущее рядом дерево с пышной кроной.

Я пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь сквозь ветки деревьев, однако кроме серо-черного дыма и редких поднимающихся над лесом языков пламени не видно ничего.

- Там что-то взорвалось, - заключаю я после пятиминутных наблюдения и раздумий. - Может, у самолета-разведчика случилась авария?

- Не похоже на аварию,- возражает Алекс - имя до сих пор оставляет непривычный привкус на языке. - Мне кажется, я слышал два взрыва...

- Ты думаешь, самолет сбили? - догадываюсь я.

В глазах парня горит тот огонек веры, что так и не смог до конца передаться мне. Теперь он точно не отступит, пока не отыщет мятежников. Только сейчас я всерьез задумываюсь над тем, стоит ли мне идти с ним. Впервые услышав от него о готовых бороться с системой людях, я невольно представила, что значило бы стать частью Третьей волны мятежа. Это - шанс отомстить за семью, сделать что-то большее, чем просто скрываться в лесу и таить внутри обиду, захлебываясь в ней.

Однако теперь я вдруг неожиданно для себя осознаю, что не могу пойти к ним. Ведь я - волк в овечьей шкуре, "аптес", с которыми борются мятежники. Я оказалась здесь лишь потому, что мою семью убили, я прячусь, чтобы выжить. Если бы в тот роковой день все шло как обычно, не было выстрелов и криков, сумасшедшего бегства и смерти няни, меня бы здесь не было. Я, как и все, довольствовалась бы благами системы и не задумывалась о сотнях жизней, положенных на ее алтарь.

- Эй, ты как? - Алекс толкает меня в плечо, заставляя очнуться. Мы сидим на соседних ветках, что позволяет его руке дотянуться до меня - и он не спешит убирать ее. - Ты не верила, что они существуют, но вот - доказательство, - он указывает рукой в сторону, где взорвался самолет, и в его глазах я вижу неподдельную радость.

Он рад, что смог доказать мне свою правоту и заставить поверить. Мне не хочется разочаровывать его, но я все равно говорю, ожесточаясь:

- Это ничего не доказывает. Надо убираться, пока сюда не прибыли Стражи.

Начинаю спускаться с дерева, не обращая внимания на недоуменный взгляд Алекса.

- Постой! - он спрыгивает на землю вслед за мной и бросает рюкзак на землю. - Мы должны пойти туда и посмотреть, что случилось! Если пилот выжил, мы сможем узнать у него, что случилось!

- Зачем? - не выдерживаю я. - На нас и так охотится Пангея, не хватало еще попасться случайно уцелевшей камере истребителя! Я не говорю о том, что это может быть ловушкой...

- ... или нашим шансом узнать хоть что-то, - настаивает он.

Чувствую, как внутри борются желание согласиться с ним и инстинкт самосохранения. Отрицать то, что вылазка к разбившемуся самолету - большой риск, глупо. Только вот оправдан ли он? Возможно, мы сможем понять, что случилось с самолетом и даже найти выжившего пилота, но так ли это важно?

- Ты как хочешь, а я иду туда,- наконец говорит Алекс и, подобрав с земли рюкзак, поворачивается, чтобы уйти.

- Зачем тебе это? - поспешно делаю шаг вперед и замираю. Сомнения все сильнее одолевают меня, и в голове странным образом рождается мысль, что я уже знаю свое решение, просто не хочу принять его.

- Потому что так мы можем узнать, что Пангея здесь ищет, - отвечает он, не поворачивая головы.

Я чувствую, что Алексу тоже не хочется разделяться, однако решимость следовать своим убеждениям побеждает его. Понимаю, что сдаться сейчас значит принять его правоту и перечеркнуть все свои усилия казаться непоколебимой - и все равно не могу ничего с собой поделать. Раздраженно цежу сквозь зубы пару ругательств и иду за своим спутником, закидывая рюкзак на плечо.

Когда до места аварии остается сотня метров, достаю пистолет и, оттолкнув Алекса плечом, обгоняю его. Инстинктивно пригибаюсь, направляю дуло прямо перед собой и медленными шагами продвигаюсь вперед. Стараюсь игнорировать слишком громкие шаги сзади, однако сосредоточиться на других звуках все равно не получается, что начинает порядком раздражать.

Я привыкла охотиться в одиночестве, когда в отрепетированную симфонию леса не вклиниваются посторонние звуки, не представляющие опасности. Семь лет рядом со мной не было никого, и я до сих пор не могу избавиться от ощущения, что что-то не так. Каждый слишком громкий треск ветки под ногой Алекса пробуждает во мне инстинкты охотника, требует обернуться и прикончить опасность, однако я держусь.

На первый признак крушения мы наткнулись еще несколько минут назад, теперь я вижу перед собой дымящийся обломок с угасающим в траве пламенем. Мы останавливаемся, Алекс садится на корточки и рассматривает часть обшивки с разноцветными проводами с внутренней стороны. Я уверена, что он не имеет ни малейшего представления о том, что это, и в том, что осмотр бесполезен, но не возражаю. Это - мой шанс улучить хоть пару секунд тишины и оценить обстановку.

- Думаю, лучше разделиться, - говорю, когда он встает и подходит ко мне. - Держи, - протягиваю Алексу пистолет, а сама снимаю с плеча арбалет, осматриваю его и заряжаю, чтобы быть готовой ко всем неожиданностям.

- Даешь мне оружие? - он с усмешкой вскидывает брови, вертит в руках пистолет и только после беглого осмотра поднимает на меня глаза.

- У меня нет выбора.

Это ложь. Есть тысячи вариантов, в которых я могу не давать ему пистолет, однако что-то подсказывает, что между нами наконец образовалась тонкая связующая нить - доверие. Мне не хочется говорить Алексу о том, что я готова положиться на него, поэтому вранье об отсутствии иных вариантов как раз кстати.

За семь лет одиночества я внушила себе мысль, что отсутствие друзей не слабость, а сила, избавляющая от опасности предательства или потери близкого человека. Проще, когда нет никого и ничего, с помощью чего можно ранить тебя.

- Я спрячусь в кустах и буду прикрывать тебя, а ты осмотришься, - продолжаю двигаться вперед и останавливаюсь лишь в десятке метров от места, где упавший самолет подмял под себя деревья. Едкий запах дыма щекочет ноздри и пробуждает легкую резь в горле и глазах, поэтому приходится поднять воротник куртки почти до переносицы.

Идея с кустами помогает убить двух зайцев одним махом. Во-первых, я смогу заметить противника и обезвредить его, оставаясь невидимой, а, во-вторых, мне не грозит обнаружение камерой. В самолете их точно было несколько, чтобы связные в Пангее могли следить за происходящим в кабине пилота и вокруг истребителя, а взрыв мог уничтожить не все.

Кладу арбалет на ствол поваленного дерева, сама укрываюсь за другим, не пострадавшим от падения самолета. Пальцы привычно ложатся на спусковой крючок, глаза бегло осматривают местность и, не найдя видимых угроз, останавливаются на пробоине в корпусе истребителя.

- Чисто, - сообщаю Алексу, расправляя плечи. - Пошел!