Меня пробирала нервная дрожь, когда я ждал ее на перроне. И даже когда я увидел ее аккуратную меховую шапочку, выбирающуюся из вагона, тело свело судорогой, и к горлу подкатила тошнота. Я продрался сквозь толпу к ней, схватил, едва дыша, ее багаж и навис над ней. Какая она, все-таки, миниатюрная.

– Артем! – Она засмеялась и обняла меня. Я зашипел, стараясь ее отстранить, она задела мои незажившие еще ожоги. – Боже, ты так вырос!

– Ну ты чего, мам, – смущенно улыбнулся я, поцеловав ее в нежную щеку, – не выше, чем в прошлый раз, когда мы виделись.

– Не знаю, – она поправила на голове меховую шапку и одарила меня еще одной искристой, как бокал шампанского, улыбкой, – когда говоришь с тобой по телефону, ты все равно кажешься мне маленьким мальчиком. А ты уже такой взрослый. – Она прижала к груди мой завернутый в бумагу букет. – Настоящий мужчина. Невесту-то нашел?

– Да уж, – рассмеялся я, представляя Антона в фате и платье, – десять невест.

Мы направились к выходу из вокзала.

– Ух, как тут у вас морозно! – Воскликнула она, когда нас обдало морозным ветром. – Что отец, на работе?

– Да, часов в десять придет.

– Ну, я так и знала. – Она посмотрела вниз, под свои сапожки. – Ради меня даже с работы отпроситься не может.

– Так предпраздничные же дни. – Я пожал плечами. – Все зашиваются сейчас, сроки давят. Не суди его строго.

Когда дома мама сбросила свою шубку, передо мной будто предстала одна из старых фотографий. Она почти не изменилась с того времени, все такая же стройная и гибкая, только немного поблекла кожей. Но все равно ей нельзя было дать сорок лет, от силы тридцать с небольшим хвостиком. На Юге все позднее стареют. Ее длинные, ухоженные волосы были убраны деревянной заколкой, выпуская только передние пряди. Она улыбнулась, когда я тоже стащил свой пухан, и, дотянувшись до моей головы, потеребила волосы.

– Какой ты у меня модный. – Улыбнулась она. – Ой, а это что за штука в ухе? Такая огромная. Это же не сережка?

– Ну, это называется тоннель, мам. – Я повесил ее шубу, а потом накрыл ее своим пуховиком. – Растягивают ухо и вставляют туда эту штуку.

– Но зачем?

Я снова пожал плечами.

– Ну, красиво, вроде бы.

– Это же больно, наверное.

– Ну, было немного. – Мне нужно было срочно куда-то от нее сбежать, настолько неловко я себя чувствовал. Как будто я привел домой не маму, а девушку, которая мне жутко нравится, и перед которой я боюсь показаться идиотом.

– Мм... Может чаю тебе сделать? Ты замерзла наверно с непривычки.

– Да. – Она прошла в комнату. – Вы что, даже обои не поменяли за все это время? И шторы? Ужас какой.

Я зажмурился на кухне, зажигая газ. Ну зачем нам менять обои здесь и стирать шторы. Нам и так все нравилось, да и кто их видит, эти шторы. В этой комнате бывают, кроме папы, от силы я, парочка моих друзей и его сотрудники. И почти ни одной женщины. Какие, к черту, шторы и обои?

– Ну, а как твоя учеба? – Спросила она, выйдя из сумрака коридора на кухню. – На пятерки?

– Почти, – кивнул я, доставая кружки и сахар, – на повышенную стипендию сдал в этом году.

– Умничка, – она пристроилась на мягком уголке, – сколько тебе еще учиться?

– Еще год. Я бакалавр, а не специалист.

– А тебя возьмут на работу с таким дипломом? Я слышала, что бакалавры, это как бы неоконченное образование.

– Да не знаю, попробую так устроиться. Да и у меня ВУЗ довольно престижный, может повезет.

Чайник вскипел, и я залил пакетик кипятком.

– А как ты там поживешь?

Она пожала плечами, поднеся кружку к губам.

– Вроде бы неплохо. Только зима у нас в этом году ужасная, ветер такой сильный, прямо с ног сбивает. По дорогам рядом с морем вообще невозможно ездить, там прямо каток. Столько аварий было!.. – Она вдруг спохватилась. – Ой, цветы же нужно в воду поставить!

И легко слетела со своего места. Мне почему-то чертовски сильно захотелось закурить, когда я смотрел, как она извлекает мой букет из бумаги, обстригает им ножки и ставит в банку. Она уткнулась лицом в цветы (как же их? продавец, кажется, говорила, что это мимозы), вдохнула их запах и улыбнулась, поймав мой взгляд.

– Ну что, надо составить список блюд на новогоднюю ночь. – Заговорщицки подмигнула она и вдруг села рядом со мной. Так рядом! Я чуть не упал со стула. – Артем, что хочешь покушать?

– Да я не знаю, мам... – Я не знал, куда девать глаза. – Ну, салат там какой-нибудь... М... Мясо, может быть.

– А что вы раньше готовили с папой?

Я задумался, припоминая наши, как будто в бреду, праздники. Нарезанная колбаса, фрукты, которые никто из нас не ел, жареная курица и запеченная картошка. Да и не в еде было дело – мы больше как-то по напиткам промышляли.

– Ну... – Как дебил, опять протянул я. – Жаркое делали.

– Ого, даже так? – Она подумала. – Можно сделать мясо в рукаве, потом немного салатиков с курицей и яблоками, и тортик. Ты же любишь сладкое?

– Да вообще-то не очень, мам. – Я улыбнулся, посмотрев в ее чистое лицо. Она подперла рукой голову.

– Странно... Когда ты был маленьким, ты любил сладкое. Однажды нашел накануне своего дня рождения мой шоколадный торт и за ночь весь его съел. Потом мы тебя в больницу повезли, живот заболел. – Она засмеялась в ладошку, и вокруг глаз появились симпатичные морщинки.

– Ну, наверно, после этого я и перестал любить сладкое. – Улыбнулся я. – Но ладно, тортик можно организовать. Папа все еще любит сладкое.

– Да, он-то всегда любил сладенькое... – Как будто про себя, сказала она. – Ты кого-нибудь из друзей будешь звать?

– Не знаю, я теперь больше там живу, здесь-то и друзей, наверное, уже не осталось. Все разъехались.

– Тогда нам, наверное, хватит того, что мы запланировали. – Она подмигнула мне. – Ты уже купил подарки? Лично я еще нет. Пойдем по магазинам завтра?

– Пошли. – Я и вправду еще ничего не купил.

– Так, ладно. – Она окинула квартиру хозяйским взглядом. – У вас что-нибудь приготовлено?

– Ну... Пельмени есть в морозилке.

Она хихикнула, поднявшись.

– Ладно, сейчас я переоденусь, и мы вместе что-нибудь быстренько соорудим, ага?

В моих глазах стоял ее стройный, живой силуэт. Ее волосы, ее руки, ее глаза... Я ловил каждое ее движение восхищенным взглядом. Я никогда к ней такого не испытывал. По крайней мере, осознанно. Я никогда не смотрел на нее такими глазами. У меня раньше не было таких глаз. Она была так хороша, так свежа и так оживленна, как заморская заводная птичка, поводящая своим хвостиком и щелкающая окрашенным в лак клювом. Все вокруг нее оживало и начинало светиться, даже эта сумрачная, пропахшая табаком, квартира.